Мы побывали на Монмартре — туда мы поехали посмотреть на художников и «Фоли-Бержер». Мы видели парней, разгуливающих в коротких кожаных пиджаках и очень широких брюках. К вопросу о моде: мы поняли, чем можем поразить всех, когда вернемся. Так и вышло. Брюки парижан были до колен облегающими, а потом расширялись книзу, и внизу ширина штанин была не меньше пятидесяти дюймов, а у наших дудочек — пятнадцать или шестнадцать дюймов. (Лучше пятнадцать, но в такие штанины трудно просовывать ступни, поэтому мы останавливались на шестнадцати.) Мы увидели клеши и спросили: «Excuse-moi, Monsieur, ou (Простите, месье, где) вы их купили?» На улице мы увидели дешевую распродажу, где и купили по паре таких брюк, вернулись в отель, надели их, снова вышли на улицу — и нам стало неловко. «Чувствуешь, как штанины хлопают по ногам? По-моему, в дудочках гораздо удобнее, а тебе?» Поэтому мы бросились опять в отель, взялись за иголки, отрезали все лишнее так, чтобы довести ширину штанин до шестнадцати дюймов, и успокоились. А потом мы встретили на улице Юргена Фольмера. Он по-прежнему занимался фотографией».
Джон: «Юрген тоже носил клеши, но мы решили, что в Ливерпуле они будут смотреться слишком странно. Мы вовсе не хотели казаться дома женоподобными, ведь в Ливерпуле у нас уже было немало поклонников. (Мы играли рок одетые в кожу, хотя девушкам все больше и больше начинали нравиться баллады Пола.) (67) Кроме того, Юрген приглаживал волосы и носил челку, что нам понравилось. Мы отправились к нему, и там он подстриг нас, точнее, обкорнал так, что наши прически стали похожи на его собственную» (63).
Пол: «Он стригся в стиле модов. Мы попросили: «Сделай нам такие же стрижки». Мы же отдыхали, черт возьми! Мы покупали плащи и брюки, забыв об осмотрительности. Он ответил: «Нет, ребята, нет. Вы нравитесь мне как рокеры, вы отлично выглядите». Но мы просили его, пока он не сдался. Но наши стрижки получились не совсем такими, как у него.
С одной стороны головы он срезал волосы сильнее, чем с другой. Чем-то это напоминало прическу Гитлера, только с более длинными волосами. Этого мы и хотели, но вышло так случайно. Мы зашли к нему в отель, и он сделал нам битловские стрижки.
Остаток недели мы напоминали парижских экзистенциалистов. Мы ничем не уступали Жан-Полю Сартру. Это было что-то. «К черту их всех! За эту неделю я узнал столько, что смог бы написать роман». Все это запало мне в душу. Теперь я был способен на все».
Ринго: «Как же они выглядели, когда вернулись обратно!»
Пол: «Когда мы приехали в Ливерпуль, то услышали: «Забавно у вас волосы отросли». — «Нет, это новая прическа».
Мы чуть было не вернулись к прежним стрижкам, но не сумели: волосы спадали на лоб. По-другому они не хотел лежать. Мы не особенно разбирались в прическах, но эта была как у Мо из «Трех комиков». Челка лежала на лбу. Но с другой стороны, это было здорово, потому что нам не приходилось причесываться, сушить волосы после мытья, зачесывать их вперед, встряхивать и так далее. Все считали, что эту моду ввели мы, поэтому прическу назвали битловской.
Джон: «Мы шли в ногу с модой, мы всегда поспевали за ней. В некоторой степени мы помогали новым веяниям стать популярными. Мы не изобретали одежду, мы носили то, что нам нравится, а люди подражали нам. Первоначально наш стиль был континентальным, потому что англичане носили в основном английскую одежду. А затем континентальный стиль прижился и в Англии (65).
Пока мы не добились успеха, мне было стыдно приезжать на континент и объяснять, что я англичанин. «Битлз» попытались изменить представления об англичанах. Под нашим влиянием изменились прически и одежда во всем мире, в том числе и в Америке — прежде там одевались консервативно и уныло» (69).
Брайан Эпстайн: «В субботу, 28 октября 1961 года, какой-то юноша попросил показать ему пластинку группы под названием „Битлз“. Я всегда старался следить за интересами покупателей и потому записал в блокноте: „My Воnniе“, „Битлз“. Проверить в понедельник».
Я никогда не задумывался о ливерпульских бит-группах, которые тогда играли в клубах-погребках. В моей жизни им не было места, я принадлежал к другому поколению, к тому же был слишком занят. Название «Битлз» мне ничего не говорило, хотя я смутно припомнил, что когда-то видел афишу с рекламой танцев в Нью-Брайтон-Тауэр и отметил для себя, как странно и нелепо написано это слово.
Но прежде чем я успел в понедельник разузнать об этой группе, в магазин зашли две девушки и попросили тот же диск. Вопреки легенде, этим и исчерпывался спрос на пластинку «Битлз» в то время в Ливерпуле. Но я не сомневался: если три покупателя за два дня готовы купить один и тот же никому не известный диск, это что-нибудь да значит.
Я поговорил со знакомыми и выяснил, что «Битлз» и в самом деле ливерпульская группа, что она недавно вернулась на родину, а до этого выступала в клубах самого сомнительного из районов Гамбурга. Моя знакомая сказала: «Битлз»? Они лучше всех. На этой неделе они выступают в клубе «Кэверн"…»
Пол: «Брайану Эпстайну принадлежал магазин под названием «NEMS». Брайан был сыном владельца магазина Гарри Эпстайна, а название означало «North End Music Stores» («Музыкальные магазины Норт-Энда»), и мы покупали там пластинки. Там вечно толпился народ, это был один из магазинов, где всегда можно было найти нужные записи.
Мы успешно выступали в клубе «Кэверн», собирая толпы слушателей; о нас заговорили. Случилось вот что: какой-то парень зашел в магазин Брайана и попросил пластинку «My Bonnie» группы «Битлз». Брайан поправил его: «Это пластинка Тони Шеридана», — и пообещал заказать ее. Затем Брайан узнал, что мы выступаем на расстоянии всего двухсот шагов от его магазина. Он пришел в «Кэверн», а нам тут же передали: «В зале Брайан Эпстайн, возможно, менеджер или агент. Так или иначе, вполне взрослый мужик». В то время мы делили людей на таких, как мы, и взрослых».
Джордж: «Брайан зашел послушать нас. Помню, диск-жокей Боб Вулер объявил: «Среди нас сегодня находится мистер Эпстайн, владелец магазина «NEMS». И все закричали: «Ого! Вот это круто!»
Он стоял в глубине зала и слушал, а потом зашел к нам в раздевалку. Мы решили, что он шикарный и богатый человек, — это мое первое впечатление от Брайана. Он хотел поработать с нами, но мне все-таки кажется, что он приходил к нам еще несколько раз, прежде чем решил стать нашим менеджером».
Джон: «Он производил впечатление опытного и богатого человека — вот и все, что я помню (67).
Он пытался руководить нами, но мы его не особенно слушались. Так продолжалось почти неделю, и в результате мы сказали, что не будем работать с ним. Но он не сдался, просто приходил и твердил: «Стригитесь так-то, а одежду носите такую-то» — и так далее (69).
Пол был не настолько умен, но достаточно консервативен. Он и сам это говорил — так оно и было, все точно. Возможно, рано или поздно у него появится еще несколько яхт» (75).
Пол: «В том возрасте на нас производил впечатление любой, у кого был хороший костюм или машина. А мы произвели впечатление на Брайана, ему понравился наш юмор, музыка и даже внешний вид, черная кожа.
Однажды вечером мы отправились в магазин «NEMS». Нас впустили в этот большой магазин уже после его закрытия, и это производило впечатление. Мы словно попали в собор. Мы поднялись наверх, в кабинет Брайана, чтобы заключить сделку. Разговор вел я, стараясь взять над ним верх. Я знал, что нужно добиться того, чтобы менеджер получал лишь небольшой процент от доходов. Остальные помогали мне, но на двадцати пяти процентах мы сговорились, и он заявил: «Годится, теперь я ваш менеджер».
Помню, еще отец советовал мне подыскать менеджера-еврея. Все вроде подходило так, и Брайан Эпстайн стал нашим менеджером».
Пол: «Мне нравился клуб „Кэверн“. Там было тесно, но здорово».
Джон: «Эпстайн служил в музыкальном магазине и не мог не замечать, как много рокеров и стиляг играют громкую музыку, которой так увлекается молодежь. И он думал: «Стоит попробовать себя в этом бизнесе». Ему это нравилось. Нравилось, и все тут. Он захотел стать нашим менеджером, он сказал нам, что думает, это ему под силу, а мы, за неимением лучшего, ответили: «Ладно, попробуйте» (75).
Пока не появился Эпстайн, мы лишь мечтали. Мы понятия не имели о том, чем занимаемся. Появление на бумаге договора о выступлении придало нашему существованию новый статус» (67).
Нил Аспиналл: «Это произвело на нас впечатление. Раньше, когда хозяева клубов приглашали нас на ближайшие четыре вечера, — скажем, по вторникам, — Пит или Пол записывали это в дневник или еще куда-нибудь. Нас приглашали, но разрешали действовать по своему усмотрению, как нам вздумается. А когда появился Брайан, первым делом он добился удвоения платы в „Кэверн“ — наша зарплата поднялась с семи фонтов десяти шиллингов до пятнадцати фунтов».
Пол: «Качество выступлений улучшилось, и, хотя плата лишь немного выросла, все-таки нам стали платить больше. Теперь мы играли в клубах классом повыше. Мы до сих пор давали рок-концерты, но приличные деньги получали только за шоу в духе кабаре. Я умел играть „Till There Was You“ („Пока не появилась ты“) или „A Taste Of Honey“ — вещи, более подходящие для кабаре, а Джон пел „Over The Rainbow“ („За радугой“) и „Ain't She Sweet“. Эти вещи входили в альбом Джина Винсента, а мы и не подозревали, что „Rainbow“ — вещь Джуди Гарленд, мы думали, что ее написал сам Джин Винсент, и были только рады играть ее. В результате это сослужило нам службу».
Нил Аспиналл: «Брайан учил нас поведению на сцене. Мы стали следить за тем, как мы одеваемся, мы стали кланяться зрителям после, каждого номера, мы обрезали торчащие концы гитарных струн. В те, времена гитарные струны стоили недешево, поэтому, когда они рвались, их снимали, связывали узелком и натягивали снова. Все эти хвосты, свисавшие, с конца грифа, выглядели неопрятно, поэтому Брайан посоветовал: «Обрежьте их, приведите гитары в порядок — это понравится широкой публике».