Он болезни невиданной пленник
И предвидит судьбу до конца —
Провести свою жизнь на коленях,
Будто в церкви, во имя Отца.
Там вокруг сердобольные души,
Что творят бескорыстно добро,
Но среди богомольных старушек
Он не будет просить серебро.
Разучившись смеяться и плакать,
Пряча боль под личиной морщин,
Он приходит стоять, как на паперти,
С костылями в потоке машин.
У него на коленях наросты
Из покрышек от старых колес,
А под ними живая короста
Из кровавых мозолей и слез.
В этой жизни, то щедрой, то черствой
Сколько верст ему надо пройти,
Чтобы горсть медяков полустертых
На бинты и на хлеб наскрести!
Из дорожного гула и смрада
Он выходит в наш мир отдохнуть,
Как, наверное, Данте из ада,
Надорвав наболевшую грудь.
Он кому-то презренье прощает,
Не вступает в безрадостный спор.
Его взгляд – не мольба о пощаде,
А печальный, усталый укор.
Всем нам видеть так горько и страшно —
Как колени считают шаги,
Как бугрятся под тонкой рубашкой
Его плечи и рук рычаги.
Ведь он ростом не вышел из детства,
И теперь у него навсегда
Взгляд на уровне нашего сердца,
Где и боль, и любовь, и беда.
И встречая нас всех, огорченных,
Поднимая навстречу свой лик,
Он молчит, как уставший ребенок,
А быть может – как мудрый старик.
Одиссей
Сам я себе непонятен,
Странник и сторож морей.
Лекарем весь перелатан,
Трижды убит и оплакан
Жалобным голосом рей.
Но не ропщу я
На перст многоликого бога,
Только прошу я,
Чтоб парусом билась дорога,
Чтобы судьба
К кораблю приковала раба.
Мне для спасения надо
Море до самого ада.
Я – человек,
Но хочу необъятного,
Трижды проклятого
И непонятного.
В синем просторе
В любое мгновенье я воин…
Небом и морем,
Как черной чумою, я болен.
Мудрость бездомных
Когда-то прожжет вашу память —
В волнах бездонных
Так сладко и горестно кануть…
Истины круты —
Сумею ль взобраться под старость?
Мне ни минуты
Прощальных минут не осталось.
В поисках веры
Дойду ль до безверья титанов?
В поисках двери
Не мало ли трех океанов?
Если в борьбе бесконечной
И я потеряю свой разум,
Стану беспечным,
И буйным, и ласковым сразу.
Значит, безумство
И вправду большая удача,
То же, что в бурю
Взбесившейся палубы качка…
Звон якорей
Мое старое сердце печалит,
Сторож морей,
Я спешу до заката отчалить.
А может быть, поздно?
А может быть, здесь я прикован
Неслышным и грозным,
Как сонные волны, покоем?
Душно мне! Слуги,
Несите к окну мое ложе,
Паруса, неба!
Да что ж я… Не вижу? О боже!
Вот она, месть…
А может быть – высшая милость?
Видимо, есть
На земле справедливость.
Я спорил с судьбой,
В человека отважного веря,
А нынче, слепой,
Принимаю я имя Гомера.
И все, что я видел,
Все беды мои и раскаянья
Я выскажу в книге,
Создав не святое писанье,
А грешной строкою,
Минуя гекзаметра рифы,
В тоске и покое
Создам необъятные мифы.
Сурово и просто
Касаюсь искусства святыни,
Обычным матросом
Ложусь я на ложе богини.
Как страшно, как сладко
Гремят на бегу колесницы,
Как пахнет украдкой
Под панцирем локон царицы,
Как трубы ревут
Над оскалом мечей устремленных,
Где копья зовут,
Как трава на покосах зеленых,
Друзья оживают,
Вставая из плесени трупной,
И я начинаю…
…А вот завершается труд мой.
Я годы листал,
Будто волны, покинутый всеми,
И просто устал
Без меча прорывать сквозь время.
Я царь Одиссей,
А мой дух будет зваться Гомером.
Но сущностью всей
Я бродяга – в крещении первом.
Я шел, как по рее,
Качаясь всю жизнь и рискуя.
Вы будьте добрее,
Мой образ свирепый рисуя.
Я понял, что Троя
Погибла, как слабый в пучине,
Пусть новую строят,
И выше, и крепче, мужчины.
Не будь тех сражений,
Нас ждали бы новые беды,
Ведь нет поражений
Страшней, чем ненужность победы.
Скитаясь по свету,
Покуда глаза не ослепли,
Я истину эту
Искал и в алмазах, и в пепле.
Но только теперь
Одиссей до конца мне понятен.
И я эту дверь
Открываю, не вычистив пятен.
Без спора с судьбою
Гомеру в душе не родиться.
За этой строкою
Я живу на последней странице.
Любой подсолнух…
Посвящается другу детства А. Долгополову
Любой подсолнух сделай посошком,
Забудь на час вчерашние тревоги,
Но не ступай на пыльные дороги,
А просто поле перейди пешком.
Так вот оно какое… Ты забыл,
Как пахнут зверобой или душица,
Когда июльский дождь готов пролиться.
Как ты любил… Когда ж ты так любил?
Давным-давно ты в поле не бывал,
В обычном, диком – в крапинках ромашек,
Где черный стриж крылом кому-то машет…
А не тебе ль? Не ты ль его позвал?
А вот и слезы… Только им и верь,
Душа не может видеть и не плакать.
А вот и дождь… Он кстати начал капать,
Так стоит ли стесняться слез теперь?
Ну так беги, как в детстве, босиком,
Травою ноги исколи до крови,
И все вдыхай, что не вместилось в слове,
Но будет жить всегда в тебе одном.
И в этот миг обратно не спеши —
Лишь здесь есть запах чабреца степного,
Полыни горечь и раскаты грома,
Что ты хранил на донышке души.
Остров
Ах, какие здесь вязы росли!
Ветки в рощах вздымались до облака,
Принимая манящие облики
Кораблей на просторах Земли.
Дикий остров меж яблонь и груш,
В этом мире огромном затерянный,
Лишь ветрам заблудившимся вверенный,
Стал гнездом растерявшихся душ.
Здесь палили всю осень костры
Пацаны, убегавшие из дому,
И казались нам лучшими избами
Шалаши из ветвей и коры.
Нас пытали дожди и ветра.
По ночам, среди мрака и стылости,
Мы считали за лучшие милости
Раскаленные искры костра.
Остров был как спасательный плот,
Где за грошик удачи и смелости
Покупалось спасенье от серости,
От каких-то случайных забот.
Остров стал той наградою мне,
Что с судьбой моей накрепко связан.
Я нашел себя в рощице вязовой,
Заблудившись в далекой стране.
Сирень
Полыхнула сирень из дождя, из дымящейся зелени,
Подожгла подоконник за мокрым, в дождинках, стеклом.
И в стакане окна заплясало горячее зелье,
Будто дождь нипочем, и весна заждалась за углом.
Бьются листья в стекло молодыми весенними птахами,
Они просят впустить – и рука уже тянется в сад,
В этот ворох сирени, что ветер хватает охапками,
Где в зеленом развале цветы факелами горят.
За окном все дрожало, кипело, дышало, смеялось,
Захлестнула полмира волна самовольных цветов,
И душа, как девчонка, к стеклу удивленно прижалась,
Хохоча от восторга, задыхаясь от замерзших слов.
А по комнате бегали блики и смутные тени,
Дом скрипел и качался, будто облаком плыл в синеве,
Погружаясь то в сумрак необъяснимой сирени,
То в факельный свет, заплутавший в счастливой листве.
Мне уткнуть бы лицо в эти свежие мокрые ветви,
В этот парус зеленый, поутру окрыляющий сад,
И на вкус ощутить на сирени настоянный ветер,
И за вольною волей бездумно уйти наугад.
Жернов
На мельнице вертится жернов
На вечной, как время, оси,
И всё в его власти безмерной —
Столетия, годы, часы.
Он между землею и небом
От ветхозаветных времен,
Он властью одаривать хлебом
Извечно судьбой наделен.
На жернов смотрели с испугом
Пророки в терновом венце,
И пахари, стоя за плугом,
И их властелин во дворце.
Над миром таинственный жернов
Свой суд бесконечный вершит —
Кого-то одарит безмерно,
Кого-то бедой устрашит.
Спасая людей от мытарства,
От голода, горя, тоски,
Он строил великие царства
Божественной горстью муки.
Став вечною мерой издревле
Простого земного труда,
Он мелет из бревен деревни,
Из скал и камней города.
Но если не мелет он годы —
В жестком безвременье том