е белый, а красный пайкас: в знак того, что она стала матерью.
– Здравствуйте! – поприветствовала незваную гостью Кадой. – А отца дома нет.
– А мне не отец твой нужен, а ты, – сказала молодая женщина, стоя в дверях, по вожскому обычаю не заходя в избу. – У меня для тебя слова важные от арбуя, который после рождения моему ребёнку имя давал. Он сказал, что тебе пора возвращаться!
– Куда это мне возвращаться, не понимаю?! – проговорила недоумённо Кадой.
– Этого он не сказал. Подумай сама или спроси у своего отца. Ну, пойду я, – ответила женщина, покрыв свою голову накидкой, и поспешила выйти из риги на улицу, под самый дождь.
– Вот ещё новость! – сказала вслух Кадой, подходя к камину и подкладывая в огонь полено. – Скорее бы отец возвращался. Расскажу ему эти новости.
В камине весело потрескивали сухие берёзовые дрова, согревая и освещая всю комнату. Укутавшись в большую шерстяную шаль, Кадой устроилась в уютном отцовском кресле и сладко заснула.
– Дочка, зёрнышко моё! – слышит Кадой во сне далёкий и ласковый мамин голос. – Оглянись! Посмотри на меня, моя девочка!
Повернула голову Кадой на голос, видит сквозь туман: возле стола матушка покойная стоит, к себе манит. Присмотрелась: а возле ног матери большой волк лежит, как тот, что её напугал весной. «Вот, – подумала девочка, – опять этот волк, чего ему надо?»
– Мама, ты пришла ко мне, миа суваан синуа (я так люблю тебя)! – сквозь слёзы сказала Кадой и кинулась к матери в объятья, не обращая внимания на волка.
Мать нежно обняла девочку:
– Миэ лахси (моё дитятко), я тоже тебя сильно люблю!
– Не оставляй меня одну, мама! – просила, рыдая, девочка.
– Ты не одна, вот твой наставник, – показала мать на волка. – Он давно ждёт тебя. Пора, иди к нему!
Девочка посмотрела на волка и отвлеклась на мгновение от матери.
– Мама, это же волк! – удивлённо произнесла она.
…Но матери уже не было, да и волк исчез тоже. В доме было тепло и пахло дымом. Скрипнула тяжёлая дверь, в ригу вошёл Паво.
– Кадой, дочка, да тут же угар! Проснись! – тормошил он её за плечо. Затем, подхватив на руки, быстро вынес на свежий воздух.
– О всемогущая мать, Рауни, помоги мне! Верни мою дочь к жизни! – взывал Паво, уложив Кадой на лавку возле риги. – Я виноват, это я виноват! Накажи меня, только верни мне мою малышку!
– Ну что ты так кричишь? – открывая глаза, недовольно сказала Кадой и, повернувшись на бок, начала блевать.
– О силы небесные, слава вам! – взволнованно бормотал Паво, поддерживая девочку на весу. – Зачем ты положила дрова в камин, не проверив задвижку, я ведь уже дымоход закрыл! – приходя понемногу в себя, спросил он младшую дочку.
Только девочка, казалось, не слышала его.
– Давай-ка в дом, Кадой, – сказал отец, подхватил её на руки, занёс в избу и положил на лежанку.
– Отец, ко мне приходили во сне мама и большой волк с ней. Она мне наказывала что-то, только я забыла, – сообщила измученная тошнотой девочка.
– Спи, дорогая, это был просто сон! – укрывая её суконным одеялом, ласково ответил мужчина.
На рассвете ладья купца Афанасия с дорогим товаром причалила к берегу. Великий град Новгород просыпался. По пристани носились мальчишки, исполняя приказы хозяев, неспешно шли по своим делам горожане. Новгородцы знали себе цену и держались на людях особенно степенно и с большим достоинством. Звонили колокола к заутрене, слепцы и юродивые всех мастей, тряся лохмотьями и гремя веригами, ковыляли к воротам храмов, стараясь как можно больше впечатлить состоятельных православных. Конные всадники то и дело вскачь проносились по деревянным настилам, пугая полусонных торговок, торопливо и ловко раскладывавших свой товар на рыночной площади неподалёку от пристани.
Афанасий, отдав команды своим работникам и морякам, велел сыну и его молодой жене садиться в коляску и следовать до дома. Уж очень утомительным было плавание в этот раз! Сам же поспешил в церковь: надо было договориться с настоятелем о венчании молодых да новости разведать. Время было неспокойное, смутное. Кто только не вёл борьбу за русский престол в это время. Новгород хоть и держался обособленно, всё равно отголоски доходили и сюда. Неуверенный в своей силе Василий Шуйский, избранный на царство, боролся за корону с Лжедмитрием. Для этого он вступил в союз со Швецией, которая в это время воевала с Польшей. Русский царь шведскому королю Карлу IX за поддержку пообещал отдать крепость Корела. А польский король Сигизмунд III, осерчав не на шутку на такой союз, взял да и объявил войну Москве.
«Вот как в такое время жить, дела вести, когда как на раскалённом камне сидеть приходится?!» – рассуждал мысленно Афанасий. Никаких улучшений не предвиделось. В начале лета поляки без труда разбили русско-шведскую армию, уничтожив немалую часть войск. А после этого отряд шведских и французских наёмников под шумок решил поживиться и захватил русскую крепость Старая Ладога. В общем, не было порядка и не было покоя на земле русской. Требовалось умение предвидеть будущие события, да не всем такой дар даётся. Долго беседовал Афанасий со своим духовником, многое понял и наконец решил, как быть.
«Хорошо, что Бог сподобил неприметно жить, чтобы зависти не вызывать промеж себе подобных и знатных граждан новгородских», – думал купец. Вернулся он домой на вечерней заре, уставший и задумчивый.
– Ты, сын, схоронись после венчания с женой-то, поколе в дальней нашей деревне поживите. Пусть наладится всё, уж больно опасные времена настали. Вон вороньё-то средь бела дня кружит, высматривает, кого бы на части порвать да чью бы жизнь отобрать? С месяцок поживёте в деревне, а там, глядишь, всё угомонится.
Так и порешили. Уехали ночью после тайного венчания Иван и Рейма в дальнюю деревню, в мещерские места. Раз велит родитель, надо слушаться и делать, как сказано.
Тем временем наступила снежная зима. Афанасий совсем занемог и в одночасье преставился, лёжа на своей лавке. Муки, переживаемые им при жизни от нутряных болей, глубокими морщинами отметились на некогда красивом челе его. Был по молодости лихим и смелым, а пришла старость и спалила душу его, как сухую ветку в знойный летний день. Схоронил Иван своего отца тихо, по православному обычаю, на нижнем городском погосте.
Смута в стране за полгода пребывания Ивана и Реймы в вотчине так и не утихла. Наступила весна, и в апреле шведы совсем озверели, начали захватывать новгородские земли и русские пограничные крепости: Корелу, Ям, Иван-город, Гдов и Копорье. Волновалась Рейма о своём отце и сестре, да не кинешься и не долетишь до них! Носила она первенца под сердцем и берегла его.
– Ты из дома не выходи! – наказывал ей Иван, отправляясь на семейные склады. – Опасно в городе!
Так и жила она, при закрытых ставнях да в неведении о судьбе своих родных.
– Паво, спасайтесь! Шведы причаливают, беда! – крикнула через забор Мария, пробегая мимо дома со своим грудным ребёнком.
Паво схватил топор и кинжал со стены, велел Кадой бежать задней дорогой в лес до болота.
– Скорее, дочка! На капище путь держи, найдёшь там хижину арбуя, к нему беги! Не останавливайся!
– А как же ты, отец? – спросила девочка.
– Я нашу землю защищать буду, дочка! Погибну если, знай, что мы с матушкой тебя сильно любили. Ведающая она была, про то тебе колдун расскажет! Беги же!
Девочка, схватив нож, выскочила через заднюю дверь второй избы и что было сил помчалась к лесу. В хуторе было тихо. Большинство людей работали в поле. Старики, как обычно, посильно занимались с малыми детьми. Шведские воины и французские наёмники, как разъярённые звери, прыгали со своих кораблей прямо в воду, сбегали по сброшенным трапам и устремлялись на холм в хутор. Всё живое, что попадалось им на пути, пронзали своими клинками. Женщин и девочек тащили куда придётся, и не каждой довелось выжить после жестокого насилия. Ошеломлённые нападением и варварством, застигнутые врасплох вожане, пытаясь спастись бегством, от отчаяния прыгали с обрыва в волны озера и разбивались о камни. Всего несколько вожских мужчин во главе со старостой и Паво приняли бой, но силы были неравными. Хутор был разграблен и предан огню, много людей погибло, а оставшихся загнали на корабли и закрыли в трюмах. С этого часа свободные доселе вожане стали рабами и были вывезены на дальние острова для работы на шведских хозяев.
Кадой бежала по лесной тропинке, не оглядываясь и не обращая внимания на ветки деревьев, безжалостно хлеставшие её. Она знала дорогу к священной черёмухе, что росла возле капища. Путь был неблизкий. А вдруг и туда придут враги? Молнией пронеслась мысль в голове девочки. Надо бежать к болоту. Страх гнал её всё дальше в глубь леса. Будто лесной олень, не замечая ничего на своём пути, бежала она, спасаясь от возможной погони. Подол сарафана путал ноги, и девочка на бегу заткнула его за пояс. Добежав до болота, вконец обессилевшая, она упала в сырую траву. Дышать было невыносимо больно. Грудь казалась разорванной на части, внутри свистело и хрипело, а маленькое детское сердце пыталось вырваться наружу сквозь эти разрывы. Стараясь успокоиться, девочка набрала мокрый прохладный мох и приложила себе к груди. Образовавшаяся ямка от вырванного мха быстро наполнилась коричневатой болотной водой. Девочка с жадностью принялась пить эту воду, зачерпывая её ладошками.
– Мама, помоги мне! – прошептала она в отчаянии. – Я не хочу умирать!
Девочка решила бороться за свою жизнь. Просто так она врагам не сдастся! Кадой правой рукой ухватилась за поясной нож. Ну и пусть, что вся её одежда промокла, а тело лихорадочно знобило, зато она живая и свободная! Она смогла! Сладкий и терпкий аромат болотных газов успокаивал сознание и наводил дремоту. Смеркалось. Совсем рядом послышались осторожные шаги. Девочка открыла глаза и увидела возле поваленного гнилого дерева седого волка. Он наблюдал за ней. Кадой зажмурилась от страха и вжалась в большую кочку, стараясь не дышать. Вдруг рядом раздался глухой старческий голос: