Теперь надо преодолеть крутую лестницу. Причмокивая беззубым ртом, стуча палкой, она покрутилась перед ней. Глаз заблестел. В голове назревало какое-то решение. Старуха села на нижнюю ступеньку лестницы, упираясь ногами и палкой, спиной поползла на вторую. Присела. Хоть с болью, со скрипом в суставах, но получилось. Немного отдышавшись, опираясь об очередную ступеньку, тяжело отдуваясь, испытывая страшные боли, поднималась она по крутой лестнице на второй этаж. Старалась не свалиться. При этом умудрялась поддерживать равновесие своего подковообразного горбатого тела, на котором сложно было определить, где находится горб, а где – голова.
Что за важное дело заставило ее подняться в застывшие покои, в которых она ни разу не появилась с того злополучного дня… в своей жизни? Что за решение пришло в ее давно потухшее сознание? Что за страсти проснулись в ее давно окаменевшем сердце? Может, воспоминания детства, юности, отрочества, молодости? Или боль по ушедшим бесславно годам? Или еще что-то позабытое, застывшее, покрывшееся плесенью?
Преодолев последнюю ступеньку лестницы, старуха легла на бок, прерывисто дыша, губами конвульсивно хватая воздух. Задыхаясь от хрипа в легких, испытывая судороги ног и рук, долго восстанавливала силы. Затем села, еле приподнялась. В коридоре из шкафа, встроенного в стену, достала факел, кремень с паклей, зажгла. Оглядела коридор. С факелом в руке, опираясь на палку, принюхиваясь к запахам нежилых помещений, чуть ли не тыкая в пол длинным крючковатым носом, захромала из комнаты в комнату.
Свет факела бледно отражался на холодном оружии, доспехах, серебряной, медной, оловянной посуде. Ее взгляд скользил по большим подносам, висящим на стенах, останавливался на золотых, серебряных кубках, стоящих рядами в старинных настенных шкафах с распахнутыми створками. Ее глаз бессмысленно блуждал по дорогому оружию, которое более тридцати лет не держал в руках ни один мужчина из рода; по ворохам ворсовых ковров, сумахов[3], выеденных молью, лежащих вдоль стен, разостланных на полу.
Старуха остановилась, замерла перед портретом шестнадцатилетней девушки, покрытым пылью. Он висел на стене в спальне над массивным кованым сундуком. Напротив стояла широченная деревянная кровать с резьбой и головами волка на всех четырех стойках. Портрет был оправлен рамкой, инкрустированной червонным золотом. Живой блеск глаз девушки, манящий взгляд, каким она смотрела на нее, потрясли старуху. Выражение ее лица прояснилось. В давно уснувшем сознании стали оживать откуда-то наплывшие воспоминания. В почти потухшем глазу загорелась искра. Впервые за последние тридцать лет старуха горестно вздохнула. По щеке на крышку сундука скатилась горошина и лопнула. Старуха оживала заряжаемая какой-то магической энергией, исходящей из глаз девушки. Задрожала, по-детски маленьким чумазым кулачком, вооруженным неопрятными крючковатыми ногтями, стала размазывать слезы по грязным щекам. Заплакала в голос.
Грудью упираясь на палку, трясясь всем телом, заплакала старуха навзрыд. Когда успокоилась, придвинула к сундуку табуретку. Держась за палку, вскарабкалась на него. Чтобы сохранить равновесие, прислонилась к стене.
Опираясь на трость, на трясущихся ногах, с хрипом, тяжело дыша, потянулась к портрету. Подолом грязного бешмета[4]тряхнула с портрета пыль.
С рамки, расписанной золотом, на нее смотрели глаза удивительно прекрасной и живой девушки. Они увлекли старуху в воспоминания ее девичества, в тот трагический день, который перевернул ее жизнь, судьбу и будущее рода Рамалданов…
Кровная вражда между родами Махмудов и Рамалданов не прекращалась столетиями. С каждым годом распря все усиливалась, а свежевырытых холмиков и надмогильных памятников на кладбище становилось больше…
Любые бытовые распри, связанные с нарушением расположения межи, потравой скотиной посева, с переступленной границей родовой земли, благодаря старейшинам родов, сельским аксакалам, имамам мечетей в горном ауле решают миром. Ну а если задета честь женщины, мужчины рода должны смыть позор кровью обидчика, в противном случае им в селении никто руку не подаст. Пока обидчик не наказан и честь не восстановлена, мать – глава семьи, рода – не будет кормить своих мужчин…
На рассвете жителей аула разбудили тревожные голоса, плач, проклятия. Это вновь вспыхнул, казалось бы, потухший пожар вражды между родами Рамалданов и Махмудов. Усилиями аксакалов, сельского старшины недавно все страсти между конфликтующими сторонами приостановили. И в знак примирения, закрепления дальнейших отношений род Махмудов засватал невесту из рода Рамалданов.
Семь дней и семь ночей гуляла свадьба, на которую было приглашено много гостей с обеих сторон. На центральной площади аула звучала зурна[5], били в барабаны. За свадебным столом вино лилось рекой. Вечером седьмого дня невесту ввели в дом Махмудовых. Но на следующий день, с рассветом, вездесущие сплетницы аула разнесли слух о побеге невесты.
Она, перехитрив родственников новой родни, охраняющих ее, сумела сбежать перед тем, как на первую брачную ночь к ней ввели жениха. Ее нашли в петле на ветке грецкого ореха, растущего за аулом.
С этого момента вражда между родами Рамалданов и Махмудов разгорелась с новой силой. Она приняла более жестокие обороты. Мужчины противных сторон в темноте нападали друг на друга, резали, убивали, не щадили детей мужского пола. Спустя несколько лет в большом роду Рамалданов в живых остались только глава рода Мурад и несколько мужчин, в том числе и сын с семьей, проживающий в Дербенте.
После того, как дочь сестры Мурада сбежала из дома жениха и ее нашли мертвой, глава рода потерял покой. Он не знал, куда прятать глаза от позора, как сохранить род от возмездия Махмудов. Если срочно не остановить кровную месть, в роду не останется ни одного представителя мужского пола.
После долгих размышлений, переговоров со старейшиной и аксакалами своего и соседних аулов глава рода Мурад решил путем уступок, дипломатии прекратить вражду.
Одноглазый Курбан из рода Махмудовых давно хотел засватать за себя Зайнабат, внучку Мурада. А та категорически отказывалась выходить за него замуж.
Через приближенных людей Курбан передал Мураду: если тот выдаст за него свою внучку, он на Коране поклянется, что станет гарантом прекращения кровной вражды.
Мурад был вынужден согласиться с предложением Курбана. Дед, не известив внучку, которую прятал в Дербенте у Ашаханум, овдовевшей дальней родственницы, дал свое согласие на сватовство. В дом Мурада сваты пришли с обручальным кольцом для невесты и с подарками для ее родственников. В тот же вечер условились назначить и день свадьбы.
В Дербенте Зайнабат не только пряталась от кровников. На фабрике тетушки Ашаханум она обучалась ковровому мастерству. Вскоре недоброжелатели известили Зайнабат о сватовстве. Весь вечер она проплакала, закрывшись в своей комнате. Девушка понимала, что мольбы, слезы не разжалобят сурового главу рода. Она хорошо знала своего деда. Чувствовалось, не от большого желания породниться с врагом дедушка согласился на свадьбу. Даже если Зайнабат не согласится с решением главы рода, в своей судьбе она мало что изменит.
Пряча внучку в Дербенте, глава рода Рамалданов и предположить не мог, кому вверяет судьбу родной кровиночки. Знал бы дед, какие круги ада придется пройти ей у этой особы! Как говорится, из огня да в полымя.
После трагической гибели мужа с семьей в пожаре Ашаханум горевала не долго. Она стала обладательницей несметного количества финансов, ковровых фабрик, торговых точек в Дербенте, Баку, Ереване, Самарканде, Бухаре. Стала желанной посетительницей богатых торговых домов, ресторанов, всяких женских клубов Дербента, Баку, Еревана, Стамбула. С пользой для своего дела проводила время в кругу многих деловых подруг, партнеров по бизнесу. Богатства сами рекой текли в ее казну.
Еще до брака Ашаханум была дружна со многими коммерсантами, деловыми и авторитетными женщинами, имеющими большое влияние на городскую знать. С ними тайно от мужа любила праздно проводить свое время. Став свободной от семейных обязательств, она без стеснений жила так, как ее душе угодно. Богатства, подружки, большой круг знакомых торговцев, бизнесменов не давали ей сдаваться перед трудностями коммерции. Они окружили ее вниманием и заботой.
Ашаханум была волевой, могла самостоятельно принимать очень сложные решения. Не муж ее, а она мужа держала в кулаке. Хотя он не ограничивал свободу ее действий, после его гибели жена ощутила особый вкус к самостоятельной жизни.
Еще будучи девчонкой, Ашаханум понимала, что не создана для семьи. Она была особенной, физиологически отличной от сверстниц. Осознав это, страшно переживала и несколько раз накладывала на себя руки.
А девушкой Ашаханум росла очень бойкой, как мальчик, независимой, даже буйной. Но в замужестве потеряла свою свободу. Она попала в зависимость не только от мужа, но и от его родителей. Не о такой жизни мечтала Аша-ханум. Каждый день в браке для нее становился мукой. Теперь, получив свободу от уз, она торопилась урвать от жизни сполна.
Она стала богата. Оставшиеся от семьи мужа ковровые фабрики, караван-сараи, торговые места, разбросанные по странам Востока, приносили ей баснословные доходы, не говоря о прибыли от другого бизнеса. В Дербенте рядом с фабрикой стоял огромный двухэтажный дом с двумя входами, где на одной половине жили мастера, на другой – сама хозяйка. Рядом находилось еще одно двухэтажное строение, куда она поселила ковровщиц, учениц.
На работу Ашаханум принимала девочек-сирот, молодых женщин из бедных семей, разведенных, овдовевших женщин – в общем не защищенных никем, никакими правами. Они сутками трудились на ее ковровой фабрике, за работу чаще всего получая гроши.