Мужчина, завороженный огромными манящими зелеными глазами, матово-бледным лицом с шелковистой кожей, зовущими губами, последовал за ней, как цепная собачка. Он затрясся перед животным желанием этой женщины. Эффект неожиданности, который иногда применяет Зайнабат против самца, был ошеломляющим, рабом повергающим к ее ногам. Не произнося ни слова, она повернулась и уверенными шагами ступила дальше.
Жертва последовала за ней.
Свою добычу Зайнабат повела в конец города, в небольшой невзрачный домик старой, на первый взгляд незрячей, старушки-ассириянки неопределенного возраста. По тому, как хозяйка встретила посетителей, можно было догадаться, чем она зарабатывает на жизнь. Зайнабат положила в ее чумазую вооруженную ладонь с большими черными ногтями зеленую бумажку. Из-под кустистых бровей на денежную купюру алчно уставились два горящих глаза, похожие на головки зеленых ящериц. Зеленую купюру старушка понюхала и сунула в рукав бешмета, пропуская ханум с мужчиной в свою обитель.
Парочка проскользнула в грязный, неухоженный домик с низкими потолками, невзрачными окнами. Там, по центру стены, расстелена широкая массивная кровать, заправленная мятым покрывалом не первой свежести.
Зайнабат, не теряя времени, стала спешно раздеваться. Легкими, профессиональными движениями рук она стаскивала с себя тунику, колготки, нижнее белье. И, глазами маня его, юркнула в постель. Мужчина последовал за ней.
В постели они обнялись так, что хрустнули ребра. Мужчина был так голоден, что с ходу стал душить ее в объятиях. Смачно поцеловал в губы, горя желанием, утопая в бездонных глазах, горячих объятиях. Огнем вспыхнула магнетическая дуга, возникшая между ними на охоте, глаза жадно пожирали глаза. Они обвились как две заплетавшиеся змеи. Сплелись руки, ноги, страстно слились губы. Мужчина трясся в нетерпении. Его сердце под огромным давлением пульсациями закачивало кровь в его жаждущее тело. Она распаляла его, приводя в состояние экстаза. Он задышал тяжело, часто, страстно. Губами впился в ее губы, ладони грубо скользили по выпуклостям грудей…
Зайнабат, возбуждаясь, пылко прижималась к нему, вжималась в него. Нежно прошлась по его спине клавиатурой длинных пальцев, волнуя его, сводя с ума. Они перевернулись. Ее ладони скользнули по его спине, ягодицам, ниже… Остановились на его колокольчиках, тугом достоинстве, торчащем между ног. Она томно застонала, направляя его… в себя. Быстро задышала, в наитии бормоча путаные, несвязанные слова. Когда он надавил, вибрируя в ней, заходя все дальше, она затряслась, запрыгала, заплакала… Она горела расплавленным металлом, безумно кричала, кусая его…
Так Зайнабат провела всю ночь, не давая своему партнеру ни минуты покоя. К утренней заре мужчина, полностью выбившийся из сил, упал в постель, уснул, подергиваясь…
Зайнабат оставила свою жертву спящей в постели. Сама по заранее проложенному в уме маршруту вернулась к себе. Приняла душ, расчесалась, надушилась, переоделась в самое красивое платье небесно-голубого цвета. Надела перламутровое ожерелье, золотые серьги с такими же камнями и перстень с таким глазком. Вышла на работу.
Сколько ни старалась она скрыть от хозяйки отпечатки бурно проведенной ночи на своем лице, разве что утаишь от всевидящих глаз? Опытная женщина по приметам на лице, цвету глаз девушки читала ее как книгу.
Зайнабат не выдержала изучающего взгляда хозяйки. Встала, не прощаясь, ушла к себе.
Так проходили дни, недели… месяцы… Зайнабат теряла себя, теряла сердце, душу… И падала… падала… падала… в пропасть…
Существует поговорка, что первый гром, прозвучавший в горах, – это предвестник грядущей бури. Однажды, когда Зайнабат возвратилась с очередной «охоты», хозяйка сообщила: из аула к ней приходил человек, который сказал, что на днях за ней приедет дедушка. В следующую пятницу у нее ожидается свадьба. То ли Зайнабат не отошла от ночного кутежа, то ли слова хозяйки не восприняла, но развернулась и ушла к себе.
На следующий день из аула прибыл в город за подарками на свадьбу дедушка с двоюродными братьями Зайнабат. К вечеру они сделали все необходимые покупки, посадили Зайнабат на арбу и увезли в горы.
В ауле ей сначала показалось, что она видит дурной сон. Скоро проснется, и он забудется. Когда до нее дошло, что в пятницу ее выдают замуж и она окажется в одной постели с врагом семьи, в ужасе Зайнабат была готова наложить на себя руки. Она осознавала, что брачная ночь, проведенная с мужчиной враждебного рода, станет последней для нее и ее семьи. Зайнабат панически искала выход, чтобы сбежать. В доме деда, в отведенной для невесты комнате, она с утра до вечера плакала, причитала:
– За одноглазого Курбана замуж не пойду! Лучше убейте меня! – Грозилась: – Если не вернете вещи, принесенные врагом, то сброшусь с гор! Спрыгну в море! Кинусь под поезд!
Девичьи слезы, угрозы, мольбы сердце деда не трогали. Он, как глава рода, обещал выдать ее за Курбана. За него она и выйдет замуж.
Зайнабат, плача, умоляя, бросилась к матери:
– Мама, милая, прошу тебя, верни свадебные подарки! Лучше убей меня, чем отдавать в дом ненавистного врага!
Мама жалела дочку, плакала сама. Но пойти против воли главы рода не могла. Она ругала дочь, даже отшлепала. Дочка была непреклонна. Вечером, когда все легли спать, она совершила попытку побега. Не получилось: в доме вовремя спохватились. За ней погнались и вернули ее с полпути в Дербент.
С тех пор дома ее держали под зорким оком двоюродных братьев, теток и племянниц. Зайнабат беспрестанно плакала, билась головой о стену.
Тогда деду, который больше всех переживал за внучку, за судьбу рода, пришлось применить к ней меры предосторожности. По его указанию Зайнабат цепью приковали к стене.
Она поняла: это конец! Конец всем: ей, деду, матери – всему роду… Если она, потерявшая девичью честь, выйдет замуж за врага, то он, опозоренный, вырежет весь их род, не исключая и женщин.
Зайнабат надо сбежать любой ценой. Ей казалось, так она спасет род от позора. Если она не сумеет сбежать, то будет вынуждена признаться родным, что потеряла невинность. Но с кем в свадебной суете открыто поговоришь о своем горе? С матерью, с женой двоюродного брата, с дедом?!
На эти вопросы она не находила ответов и от горя сходила с ума. «Пока все старшие заняты свадебным переполохом, надо воспользоваться суматохой! И сбежать! О Аллах, что мне делать? Как спастись? Кровь… вижу кровавые реки! Слышу проклятия деда, звон кинжалов. Вижу огни, кровавые огни… Враждебный род вырезает мой… – бредила Зайнабат. – Нет, я не должна терять хладнокровия!.. Я должна быть готова к побегу… иначе погибну… А вместе со мной и остальные!»
В этих размышлениях она не заметила, как в комнату с подносом в руках вошла двенадцатилетняя племянница Сунаханум, дочка брата из Дербента, с которым Зайнабат была очень дружна. Увидев закованную в цепь тетю, девочка удивилась.
– Как? В нашем роду перед свадьбой принято заковывать невесту в цепи?!
Такое она видела впервые.
«Эта девочка – божья посланница… – смекнула Зай-набат. – Она либо спасет меня, либо накинет мне петлю на шею!»
– О, Сунаханум! Как я рада, что ты пришла. Тоскливо мне стало одной… От этих цепей у меня раскалываются руки и ноги. Прошу тебя, высвободи меня на минуту.
Понимаешь, милая, мне надо в туалет… Родственниц постарше просить мне стыдно, а ты моя любимая племянница. Выпусти, я быстро сбегаю уборную, а когда вернусь, поиграю с тобой в игру «Жених и невеста».
– Смотрю, тетя, у нашего народа обычай выдавания замуж намного круче, чем у многих племен Востока, Африки! – Сунаханум никак не верилось, что невесту приковывают к стене настоящими цепями. – В городе мне рассказывали, что у одного африканского племени невесту в день свадьбы ремнями привязывают к столбу, водруженному на центральном майдане деревни. Любой мужчина, даже старик, подходит, целует ее, ласкается к ней. Оказывается, почти такой же обычай соблюдают и у нас?
Зайнабат поняла, что девочка начиталась романтики и надо воспользоваться ее неосведомленностью.
– Сунаханум, а ты хочешь играть в игру «Невеста, цепями прикованная к стене?»
– А разве можно? – загорелись глаза девочки.
– Для тебя, как любимой племянницы, сделаю исключение. Ты освободи меня, а я тебя цепями прикую к стене. Затем, когда вернусь, ты прикуешь меня…
– Ой, как будет интересно! – Сунаханум захлопала в ладошки.
– Еще как! Ты раньше всех своих городских сверстниц будешь знать, как у нас в горах забирают невесту из отчего дома!
Девочка не удержалась. Соблазн стать невестой, пусть и прикованной к стене, был так велик, что она ножом перерезала ремни на щиколотках Зайнабат.
Высвободившись от цепей, та сняла с себя и надела на племянницу свой свадебный наряд, заковала ее в цепи. На голову накинула келагу[8], приговаривая:
– Кто бы ни вошел в комнату, не шевелись, не показывай лица и молчи. Я выпрыгну в окно, скоро вернусь. А ты пока на моем месте почувствуй себя невестой. Я мигом!
Затем приоткрыла окно, пересела на ветки груши, растущей напротив, спрыгнула в огород и исчезла в ночи. За селом наткнулась на лошадь под седлом, привязанную к дереву. Села, унеслась в город. До наступления утренних сумерек она переступала южные ворота города.
…Интуитивно Зайнабат понимала, что сегодня она, как путана, последний раз позволяет мужчине любить себя. Чужой мужчина последний раз дотронется к ней, которой никогда не коснутся руки жениха, ручки ее нерожденного малыша. Она не может вспомнить, как оказалась у себя в комнате с одноухим мужиком. Смутно припоминает железнодорожный вокзал, туда заглянула ночью. Перед взором стоял караван-сарай, куда ее затащила подружка, немка-гувернантка. Но она не помнит, как привела в дом хозяйки одноухого мужика.
После вина, которым в караван-сарае угостил ее безухий мужчина, у нее потемнело в глазах. Дальше почти ничего не помнит. Как в полусне, полубреду приходят ей на ум фрагменты своих приключений, танцы в ресторане вокзала. За спиной как во сне звучит пьяный хохот привокзальных куртизанок, ощущает на себе грубые ласки мужчин. Помнит это все, как сквозь призму мутного стекла.