Россия, Гатчина
Евгения Валентиновна родилась в городе Владивостоке в семье флотского офицера. В 1946 году маленьким ребёнком приехала в Кёнисберг, куда был направлен отец для дальнейшего прохождения службы. Вся жизнь прошла в этом городе, за исключением нескольких лет, когда уезжала учиться. И потом сорок лет служила в «скорой». Работала сутками через двое, иногда трое. Стало быть, было время писать.
Писать начала рано, в девятом классе средней школы. Сначала это были стихи, о которых сейчас говорят, что они хороши. И это, заметьте, говорят пишущие люди, что бывает очень редко… У автора есть две книжки стихов, изданных в Калининграде. Но сама она всегда была влюблена в прозу. Нравились её возможности – палитра, разноплановость, ритм, бесконечные возможности слова, особенно если использовать сюр, что дарит фантастическое удовольствие. Сейчас автор много времени отдаёт прозе, но иногда пишет и стихи. Сейчас работает над романом «Сюзерен».
Среди изданных книг – повесть о депортации немецкого населения из Кёнигсберга (о дружбе двух замечательных детей, которым пришлось расстаться). Уехавший мальчик стал известным художником, в 2000 году он приезжал в Калининград. И Евгения Палетте организовывала его выставку в Stadt Halle.
Вышел в свет роман «Квадрат» (об ответственности каждого человека за то, что он делает в этой жизни, на примере Латвии в 1939 и 1940 гг.) Расстановка сил, ситуация, в которой оказались прибалтийские республики, давние соседи, с одного двора, – полковник Советской армии Руппе и его приятель – легионер фашистского легиона в Латвии.
Издан и роман «Интрига». Место действия – Германия и Россия. Автор романа, как и его герой, убеждены, что ничего «такого страшного» в этом городе (Берлине) не будет, потому что здесь – территория любви, освящённая чувствами и верностью им, этим чувствам, главных героев.
Отрывок из поэмы «Карнавал»
Весёлый день. Начало всех начал.
Всего, чего от мира не бывало.
Ни в мыслях, ни во сне, ни в глубине зеркал,
где дух живёт «ОТ» и «ДО» карнавала.
С самим собой печалясь и смеясь,
ища в себе восторг и вдохновенье,
он в зеркале своём, развеселясь,
вознёсся, как во вдруг Освобожденье.
Он был волной, коснувшейся небес,
танцующим среди песков верблюдом.
Летал на гору. Окунался в лес,
надеясь повстречаться с Робин Гудом.
Он был звездой, плывущей по воде
без сожаленья и без укоризны.
Был стрекозой, летящей па-де-де,
поднявшимся над всем в начале жизни.
Был карнавальной трапезой, питьём
И музыкой освобождённых ритмов.
Он был Красоткой. И Весёлый Гном
влюбился навсегда. Без алгоритмов
не зная, что он – Дух, что никогда
никем другим он для него не станет.
И долго-долго будет течь вода,
пока, быть может, он его вспомянет.
Вселенский Дух. В нём дышит всё и вся.
И в глубине родного зазеркалья
он, неизбежно жребий свой неся,
хранит сосуд с Вселенскою Печалью.
Затем, чтобы в надёжной глубине
хранилось бы не ставшее забвеньем.
И тонкий флёр былого где-то вне
скользнул по радости непреходящей тенью…
«Привет, друзья! Великий день настал…»
– Привет, друзья! Великий день настал, —
проговорил мышиный предводитель.
Он – живописен. Не велик, не мал.
Манер и чувств изящных повелитель.
Усы – вразлёт. И шляпа – набекрень.
Жест правой лапкой, требующий слова:
– Нам всем не нравится над нами эта тень, —
сказал, взглянув куда-то вверх, сурово.
– Да, нам не нравится, – сказал он снова вдруг, —
и темнота, и наглость полной ложкой
и – непобедный, но коварный Дух.
И это – первый враг наш после кошки…
Раздался смех, и в тишине густой,
не дав её сомнению ни шанса
и вопреки искусству конферанса,
раздался голос ясный и простой:
– Не нравится – так убедите всех,
что вы сильнее… И – повальный смех
распространился вширь на чердаке.
И – будто дрогнул замок на песке…
Но замка не было. Зато под самой крышей,
тесня друг друга, сплошь стояли мыши.
Их карнавальный вид – пастух, солдат,
кузнец в защитном фартуке и шлеме,
и – женщина, чей муж и сын, и брат
плечом к плечу стояли между всеми…
И, будто нет пространства, нет пути
иного им, как только враз и вместе
идти вперёд… идти, идти, идти
к большой победе мужества и чести.
И был момент, когда в какой-то миг
игра переместилась вдруг в реальность.
И темнота, сорвавшаяся в крик,
нарушила немую театральность.
И виделось одно – пастух, солдат,
кузнец в защитном фартуке и шлеме,
и – женщина, чей муж и сын, и брат
плечом к плечу стояли в ряд со всеми…
Одуванчиковый лугДиптих
Жёлтый Север, жёлтый Юг.
Всюду – Солнечная Нега.
Одуванчиковый Луг,
окунусь в тебя с разбега —
в твой прохладный ветерок,
струй его чистейших звуки,
где любимый лепесток
увядает от разлуки.
И восторженный Зенит
двуединых душ навстречу
засветится, зазвенит
главной правдой человечьей —
никакой враждебный дух,
ни влиянье, если шире,
не разделят души двух,
что едины в этом мире —
ты и я, сердечный друг,
Одуванчиковый Луг.
Восторженно и каждый раз как снова
из непредвосхищённой новизны
гляжу на одуванчики – ни слова,
ни звука из безмолвной желтизны.
Весенний ветерок, как пунш игристый,
и ожиданья трепет молодой,
открытый взор, призывно-золотистый…
И – мир вокруг, наивный и простой.
Простой в желаньях, радости, надежде
продлить часы, когда зловещий пух
отменит жизнь, короткую, как нежность
перед разлукой. И нетленный дух
возьмёт её к себе, чтобы однажды
она пришла в языческой мольбе,
христианской или варварской – не важно.
И тем продлила жизнь твою в себе.
Долины Аттики за римскими холмами,
средневековый замковый лужок,
и – папский выезд жёлтыми полями —
везде ещё не отданный должок
природе, жизни, радостной и трудной,
восторженной – поди останови!
И – неисповедально безрассудной,
когда вопрос касается любви.
Гляжу в цветы – Великая Безбрежность.
И – щедрость всем, кто рядом – в дождь и зной.
И – эта нерастраченная нежность,
которая витает надо мной…
Благословенны дни, в которых есть простор
Благословенны дни, в которых есть простор,
где маленькие сны ушли в свои границы,
и ветер бытия, неслышный до сих пор,
вдруг прилетит, как будто возвратится.
Давно забытый мир, забытые слова,
и обещаний разноликих замять,
и – неизбывность дней, как влажные дрова,
сквозь огонёк в дыму высвечивает память.
Порывистый норд-ост откроет настежь дверь
и опрокинет всё, что обрела минута,
раздвинет День и Ночь – безвременью поверь, —
и беспредельность вдруг откроется кому-то.
Там, в глубине веков, сегодня и вчера,
в сиянии лучей священного Грааля,
наполненный сосуд, интрига и игра,
жизнь сберегает на гранитном пьедестале.
И, кто бы ни пришёл из немощи своей
за жизнью молодой, невыстраданной, новой,
никто не разыскал ни окон, ни дверей,
где прячет её вечность, страж суровый.
В неведомом краю она её хранит.
И каждый новый день встаёт над миром бренным,
пока стоит гранит, пока покой царит,
и дышит им сосуд всегда и неизменно.
Не залетит норд-ост, не пролетит стрела.
На страже Вечность, чтобы жизнь жила…
«За домом – лес. За лесом – поле…»
За домом – лес. За лесом – поле.
Душистость трав, шмелиный лёт.
И метрах в ста за всем – не боле —
готовый к взлёту звездолёт.
Решительно, нетерпеливо,
или не очень. Как кому…
Кто не боясь, кто боязливо,
торопится народ к нему.
«И всё непонятней – меж ним и меж нами…»
И всё непонятней – меж ним и меж нами —
Зачем? Почему? Камнепад ли? Цунами?
Снаряд, начинённый вселенским враньём,
летит над Землёй? Иль – мешок с вороньём?
А воздух тяжёл, как слоёный пирог.
И – всё тяжелее – прослойка к прослойке —
нервозность, неведенье, морок и стойкий
вопрос в неизвестность, и – страх между строк.
Охрипшие люди. Охрипшая рация.
Охрипшая эвакуация…
«Спокойно. Оставьте корзину… Куда?..»
– Спокойно. Оставьте корзину… Куда?
– Не больше поклажи ручной, – голосило.
– Не стойте с ребёнком! С ребёнком – туда!
Спокойно, гражданка. В спокойствии – сила…
Собаку оставить. Останется здесь.
Есть вещи, с чем мы иногда расстаёмся…
– Но вы же сказали, что мы не вернёмся…
– И всё же придётся оставить, как есть…
Как тысячу лет, как вчера ещё было…
– Не тратьте мгновенья. В мгновении – сила…
Не тороплюсь
Не тороплюсь бежать, ни догонять, ни верить
И не переступать того, на чём стою.
Моя душа – как Сфинкс – ни лгать,
ни лицемерить
не может. В ней себя я узнаю.
Далёкий камнепад, ревущее цунами.
Из века в век – судьбы пристрастный беспредел.