что создала Любви Бессмертной Лира
за тем одним, чтобы не умереть…
Она крадёт тепло и состраданье,
и у души её саму крадёт.
И непослушной пастве в назиданье
грозит всеотлученьем наперёд.
И с каждым днём дыра всё шире, шире,
а в мире – всё темней и холодней.
И формула, что дважды два – четыре,
сомненьям подвергается, а в ней —
вся будущность и продолженье мира.
Другого нет и не было пути.
Но в сотворении себе кумира —
тельца златого – мира не найти.
Мешают вехи жизненного кода,
и тех, других, молящие глаза.
И – эта данность – продолженье рода,
извечной жизни вечная слеза…
Взгляни на небо в середине ночи —
там тишь и безмятежность до утра.
Но между звёздами, как между строчек, —
огромная Вселенская Дыра…
В ней – человечьи тайные желанья —
о хлебе, о приязни, о добре.
С родными лицами нерасставанье,
и о тепле от печки в декабре…
«Последнее слово – ещё не прощание. Рядом…»
Последнее слово – ещё не прощание. Рядом —
то справа, то слева команды звучат и слова.
С любимой прощанье потом – отшвартованным взглядом,
пока не размоет границу земли синева.
Последний привет – не прощанье, ещё не прощанье.
С землёю прощаются вскинутым взмахом руки,
пока различает земля этот взмах с расстоянья,
в котором есть точка, и где-то на ней – моряки.
Последняя почта уже за кормой, между нами…
Над морем нависли гудки да солёный туман.
Корабль с кораблём расстаётся густыми гудками.
И долго качает прощальный привет океан…
«Проплывает за бортом последний груз…»
Проплывает за бортом последний груз.
Скоро, скоро уходим домой, в Союз.
Приумолкла волна. Стережёт рассвет.
Голубынь-глубина, бледно-лунный свет.
А пока – только звёзды как светляки.
И за лунной дорогой зовут гудки.
И смеются дельфины, разинув рот.
Праздник нынче на промысле – Новый год.
Мы от дома отстали на семь часов.
И придётся опять «не смочить усов».
И, наверно, ещё много раз подряд
обойдёт, не найдёт Новый год ребят…
За спиною – Атлантика, шалый Вал.
Да и он позабыл о нас и отстал.
Но уходит, уходит! Последний груз…
Наконец-то
на Север! Домой! В Союз!
«За мною по пятам я-тень. От дома к дому…»
За мною по пятам я-тень. От дома к дому —
шуршащий отзвук шин, как воинский разъезд.
Мне всё равно куда, к тому или другому.
И вскакиваю вмиг в случившийся подъезд.
И нет меня уже ни в улице, ни в доме.
Я – в вечности. Гудит гигантская толпа.
И требует на суд всех возражений, кроме
какого-то во всём виновного клопа.
И нет среди людей, кого б он ни обидел.
От самых от начал. От сотворенья дней.
Все слышали о нём, хотя никто не видел.
И оттого желанье сумрачней и злей.
То посмеялся Бес, то Щучий Бог, то годы
подменят время, сходное едва.
И двинется народ в неверие. Народы!
Крепясь не показать кулак из рукава…
И всякий раз, когда в Египте или Риме
вдруг воспалялась предпротестная тропа,
взметались люди при любом «прижиме»
искать в обмане тайного клопа.
То – Герцог, то – Король, вовремя оно…
То – самозванец-плебс, то крот-функционер,
всё было, как всегда… Но чтоб – КОРОНА,
венчающая праздники химер…
Похоже, прагматизму всех милей —
могущественный скептик ВОДОЛЕЙ!
Письмо добровольца войны между севером и югом своему другу…
Через час я уйду. Добровольцем в четыре утра.
На Медовое поле. У станции. За переправой.
Под ногой августовски тяжёлые травы
упадут. Жеребёнок заржёт у костра
где-то там, по дороге на Милфорд. Быть может,
в одну сторону будет дорога. Пусть так.
Жизнь прекрасна. И всё же
без свободы не стоит она и пятак.
Даже медный пятак… От Степана
слышал дед мой под Нью-Орлеаном
про пятак и свободу… Рязанский Степан,
крепостной, тоже дрался за Нью-Орлеан
вместе с дедом. И в каждом бою
бился и за свободу свою…
Англичан, будто стылых ворон,
истреблял он… посланцев корон
разноликих. В краю, где кроны забыты,
потому что на всех языках и наречьях – ярмо…
Дед был ранен, когда из укрытья, взглянув на убитых,
этот русский сказал, что не смеет никто
обращаться с людьми, как дерьмо…
Нет, не смеет никто, как дерьмо…
И потом дед всегда повторял слово в слово,
добавляя к тому: «Это я говорю, старый Билл,
что не смеет никто на Земле, чёрт возьми,
как дерьмо, обращаться с людьми!»
Фрагменты стихотворной повести «Дорога без конца»
О победе князя Александра Невского на Чудском озере
Снега закатно жёлты и красны.
Конь то и дело рвёт вперёд поводья.
Вчера – мороз. Сегодня – половодье,
плывущее по краешку весны…
Чьи это в день плывущие снега,
а ночью, под копытом – треск морозный?
Зимы? Весны? Чей этот синий звёздный
простор, вдруг разомкнувший берега?
Зимы? Весны? Победы? Пораженья?
Кому-то к радости. Себе – к беде.
Спаси и сохрани от униженья —
сказал ли князь, услышал? По воде
шли люди вдаль. Навстречу из заката
церквушка выплыла. Откуда-то, бог весть, —
сорока. Стрекотнула и куда-то
вдаль понесла свою добычу-весть
над лесом тёмно-синим да лиловым.
Вперёд. Не захватило б вороньё.
Не тронули бы весть недобрым словом.
Но, шапки сняв, уж слушали её.
Кто – обернувшись, кто – вполоборота
туда, где звук. И каждый, всех не счесть,
узнал его. Звук, слышанный без счёта,
звук, поглотивший вдруг сорочью весть,
звук-благовест. Над лесом, над закатом
плыл он, весны невидимый гонец,
дня двадцать пятого… – Медведь встаёт, ребята, —
вдруг пролетело в март. – Зиме конец!
– Медведь, медведь, – зашевелилось снова.
– Быть немцу биту, – мчалось по рядам, —
коль Мишка встал. И не было у слова
конца – лишь перепляс по всем ладам.
Лишь – пересмех, да перегляд, да шутка —
Уж обомнёт медведь ему бока.
Намнёт уже… а дальше – прибаутка,
что б не ходил за тем издалека.
Да помнил от восхода до заката.
А там опять – пока придёт восход,
что на Руси любого супостата
отворотят от самых от ворот
своих. Шёл благовест по следу
за ночью. Ночи было не до сна.
Всего лишь отзвук – а уже Победа!
Всего лишь половодье, а – Весна!
«Говорят в ночи подковы…»
Говорят в ночи подковы.
Кони сытые – в разлёт.
На Узмени старой – новый
зазвенел озёрный лёд.
Гул и топот. Гул и топот.
Ветер, бурю не свищи.
Слышишь, слышишь хищный клёкот.
Видишь – белые плащи
Скачут – свист над головою —
по греховные дела.
Их, гляди, опять к разбою
путь-дорожка привела.
Завила метель дорогу.
Замела метель следы.
Уж не дьявол ли в подмогу
ей, предвестнице беды.
И о чём-то снова, снова
меж копыт и звон, и спор.
Разговор ведут подковы,
бесконечный разговор.
Снег метёт. Звенит дорога
Снег метёт. Звенит дорога.
В слово прячутся следы.
– МЕТИТ снег… В Руси до Бога
дальше. Ближе до беды.
– Но по-русски снег не «метит».
Снег не «метит», снег «МЕТЁТ» …
– Что есть «метит»? – Метит, метит,
а потом и попадёт…
– Ха-ха-ха… Но в самом деле —
что? Метель? Стрела в кольцо?
– СВИНСТВО! Есть оно в метели,
хоть не нам метёт в лицо.
– Пусть сметёт всё их единство,
фланги их, любой длины…
Изо всяческого «свинства»,
изо всяческого «свинства»
можно вырезать, как видишь,
по «кусочку ВЕТЧИНЫ»…
И звенят, звенят подковы.
В звоне их слова слышны,
что из СВИНСТВА из большого,
и из малого, любого,
можно вырезать немного,
но – «КУСОЧЕК ВЕТЧИНЫ»…
«Всё врозь – и звон и трус, и трус и звон…»
Всё врозь – и звон и трус, и трус и звон
мечей и копий меж собой друг с другом.
И конный строй, совсем недавно – цугом,
рассыпался, как звон, со всех сторон.
Всё врозь – последний пыл, бессильный страх.
Не юность вдруг… – в одно
мгновенье – старость!
Всё – врозь. И лишь одной пехоты ярость —
едина и в сердцах, и на устах.
Едина взмахом одного меча.
И натиском одной единой воли.
А, коль не так, доколе же, доколе
ливонец будет Русь губить сплеча.
Доколе будет беспрестанно жечь
овины, избы, рощи и дубравы,
людей и храмы… По какому праву
он оскорбляет дом, молитву, речь —
всё русское. В руке не дрогнет меч!
Отбросить оборону! В наступленье!
И не врага, себя преодоленье.
Единым махом в сечу, как в Авось.
И цель едина, и сомненья – врозь.
УХОДИЛИ ПО ЛЬДУ
Уходили по льду. Без креста. Без раскаянья. Молча.
Шли в проклятье, едва ли подумав о нём.
Шли в надежду дойти. Взгляд затравленный, волчий
обернётся в упор полыхнувшим огнём.
И погаснет в бессмысленном крике и боли,
отвернувшись внезапным смиреньем навек.