Лихо пляшет колесом.
И звезда однажды с вестью
Землю просекла лучом.
«Чтоб прикоснуться к этим фолиантам…»
Чтоб прикоснуться к этим фолиантам,
Есть чёрные церковные перчатки —
Из бархата сошиты. Варианты
Заповедей жизненных зачатки.
Их тайной запонкой скрепляю,
Как сердце подколоть иглою.
Не вор в перчатках меня уведомляет,
Слуга лишь верный со свечою.
И пламя с треском будто обрезает
Мои неверные стремленья.
И с гарью демоны сгорают,
И смыслы постигаются в боренье.
Но страсти утопают, гаснут в море,
Чернил густых так много для письма,
Чтоб прошлым изливалось горе.
А горы книг, как бронь, бумаги тьма.
Звезда судьбы
А жизнь висит на волоске,
А может, то судьба,
Что ранит сердце и в виске
Стучит «раз-два, раз-два».
Жесток разряд, пронзает свет
Всю тьму наперерез.
Не рассыпается ответ,
От ласточки привет.
А стрелка – в космос часослов,
Как скорби плащ в полёт.
Есть толстый сид и тонкий лов,
Успех решений йот.
Перевернёт вдруг колесо
Жизнь вдоль и поперёк.
На колее тебя сведёт,
И, знать, настанет срок.
И будешь радоваться ты
Своей родной звезде.
Родится свет и не затмит
Путь, осветив везде.
.
Жизнь прожить – не поле перейти
Сижу я у окна и всё о своей сестрёнке думаю.
Вот работала я всю свою жизнь прежде исправно и ладно на своём рабочем месте, всё выполняла должным образом и в срок. И вдруг остановилась в один прекрасный день, точно парализованная стала, ни руки поднять, ни с места сдвинуться, ни есть, ни пить не хочется, с постели встать не могу. Не то что другие. Не могу даже помогать, как прежде бывало. За собой убрать никак не могу. Да и зачем, раз не ем и не пью. То ли ум сбежал, отслужил свою службу, то ли проклятье какое, то ли свету конец наступил.
Ах! Что теперь делать?
Ухватилась я за голову. Это ж надо заново родиться! Как же заново всё начать?
В окно смотрю, качаю головой. О сестрёнке думаю. Да на что она теперь такая голова, раз никуда я не годная, раз такая бестолковая.
Лучше уж быть как Васька-неудачник. Он хоть плюгавенький с виду, да всё-таки пристроился. И живёт потихоньку да помаленьку. А мне-то что, со свету уйти осталось?! И будет жизнь непролазная, непроглядная ночь. И как мне жить? Никому я не нужна.
Не то Манюня, сестрёнка моя.
У неё все дома: муж, родители, дети. Правда, один родственник ей достался, прилипала, приставала, тираннозавр. Это же надо чашу терпения иметь и испить её всю.
Вот так год за годом и проживаем. А жизнь всё та же и всё по-прежнему. И на том же месте.
Сестрёнка несколько раз новоселье справила, хороша ещё, замужем, не развелась, хотя всё время с мужем ругается. Он известный бизнесхлоп, руки у него длинные до штрафов.
А я даже подумать не знаю о чём, о чём теперь жизнь пошла. И так плясали под чужую дудку и эдак. А за окном на самом деле оказалась одна белая полоса. Как ни погляди, то одно, то другое поджимает. То цветы собирай, то ягодки.
Правду в народе говорят, жизнь прожить – не поле перейти.
Маска
Поздно ночью Маска подошёл к окну и печально посмотрел на ночной город. Лампочки и фонари давно не горели на улице ни ранним утром, ни вечером. Освещалось только футбольное поле одним прожектором, оставляя в центре яркий круг.
– Я, наверное, и сейчас, как марионетка, встал и печально опустил глаза в окно, в котором ещё с детства провожал закаты. Значит, и моё «последнее место», к которому я так привык с раннего возраста, уже не несчастит никого. Седой, мой одноклассник, сказал бы, что какая-то плодожорка интеллекта давно натёрла в мозгах мозоли. А Машинист сказал бы: «Зачем работать мозгами, ведь он давно на детском грузовике по своей квартире ездит…» Это всё из-за детей, которых ни у меня, ни у Седого, ни у Машиниста нет, но их давно кормим.
Маска опустился на стульчик и тяжело вздохнул, ему представилась тучная тётя, которая снова придёт к нему на кухню и будет там на него кричать. Прежде, в детстве, возле дома была площадка с вешалками для белья, и там он вместе с Седым и Машинистом разбивал коленки, играя в волейбол. А потом расковыривал коросты, а медсестра ругалась «Не дети, Освенцим! Их лечить невозможно!»
Маска лёг спать. Только рано утром в дверь резко позвонили. Маска поморщился, сожмурил глаза:
– Кто, чёрт?
– Я, Машинист.
– Да что ты?
– Не слышишь?
Машинист показал на улицу, где гремел белый мусорный самосвал. Маска заткнул нос.
– Как несёт! Не могу я.
– Это я не могу печатать календари и зарабатывать на детском питании, выдавать зарплату из своего кармана. Угробил три машины «всмятку». Передай Седому, не мне на Луне стихи читать, я опять втяпаюсь.
– Понимаю, – покачал головой Маска. – Бомж и тот чувствует себя достойнее. Не хватало заразу подхватить.
– Сделай что-нибудь, Маска. А то улыбаешься, как китаец, когда плакать хочется. Я сказал бы…
– Вот видишь, – Маска протянул микрофон, – вот с чем я работаю, настоящий нацизм, а ты о детском питании.
– Чего тут спорить? Китайцы в космос капсулу с вирусом запустили. Конец света! И что скажет Седой: «Смотри на дрессированного попугайчика или на собаку за рулём, в глазок всё видно?».
– Он уже сказал, мир сошёл с ума и теперь болеет. Вот что сказал Седой. А не тётя-каракатица, что пролила подливку в столовой, и там поругались.
Белый мусорный самосвал во дворе закрыл кузов, и Машинист спустился вниз. Маска повернулся, как марионетка, достал капсулу и ввёл себе иглу в вену.
– Нужно оставаться на своём месте – вот что такое химия. А не мир, что исчезает, как шагреневая кожа. Когда пройдёт неразбериха с вирусом, он будет выглядеть совсем другим.
– Однако ты, Маска, всё равно такой, как есть, – незаметно из соседней комнаты вышел Седой.
– Смотри, у тебя перхоть, – засмеялся Маска. – Возьми машинку, сбрей затылок, он седой.
– Ты шутишь. Знаешь, что я такой с детства. И это не парик.
– Это всё, на что способен твой мозг? Не больше, чем у Машиниста.
– Осторожно. Ведь вирус и там уже спит, ты не буди. И будем с миром.
– С миром?! – воскликнул Маска. – А это ты видел? – И, достав пистолет-термометр, он щёлкнул им лоб Седому: – Вот твоя температура! – Потом разрезал полиэтиленовую бутылку стал дышать в неё, как в респиратор: – Вот остужающее.
– Ты психуешь, Маска.
– Ах, так! Я ем горошек. У-у-у. И теперь соблюдай дистанцию. Сейчас Машинист свой самосвал хотел в моём коридоре поставить.
– Маска, что за психоз? Это детская сцена. Замолчи, замолчи. Дыши в подушку.
– Не могу я так просто сидеть, лежать. Я заболею. Через час у меня поднимется температура. Вирус проникает во всё. М-м-м, целую тебя, напишу тебе оду, поставлю тебе памятник. Это не новация. А поиск ушедшего потерянного времени, забытой секунды, там, где оступились я и ты, и уже нет той дороги.
– Может, тебе напомнить африканский танец или о зомби от ядовитого растения? Не заставишь меня курить тростник. Я серьёзно. Будь вежлив. Не тыкай мне вслед, соблюдай дистанцию, мы совсем чужие люди.
– Да, да, – засмеялся Маска. – И Машинист поставит в твоём коридоре танк и станет буксовать. Тебе плохо, Седой. А я ничего не знаю.
– Мне было плохо от кредитов. А сейчас другая напасть – коронавирус и мошенники, что зарабатывают на нём. Лечить – дело медиков. COVID-19 – так называется эпидемия. Ведь умирают каждый день во всём мире, закрыли церкви, школы. И ковидиоты выстроились за каждой дверью и не дают пройти – вот страшно, вот отчего давление, вот отчего температура. Это не корица, не куркума, чего нет для поправки.
Маска зажал рот руками, ушёл к себе в комнату, снял маску и закрыл глаза. Теперь в его воображении стояли верба, потом цветущая вишня, мамино душистое мыло и ягодный кисель.
Схватка
Поздно вечером я задержалась в гостях в соседней деревне Совята у племянницы. Темнело ещё рано в майские дни, и когда я собралась идти домой, заметила необычайную тишину на улице, наполняющую маленькие деревянные дома.
«Сейчас мигом доберусь до дороги, а там краем леса дойду и до своей деревни», – подумала я и, скрывшись за кустами, как тень горбатого домика, пошла узкой тропинкой к шоссе.
Машин не было, и дорога казалась ровной широкой скатертью, которая покрывает целое пространство, необъятное взором. И ноги несли меня сами собой, как неустанный бег свободных лошадей. Я шла, упиваясь ночной тишиной, и представляла свой дом, ожидающую корову в сарае, скучающего Шарика и холодную печку, которую надо растопить, чтоб было тепло спать.
Непонятно, отчего я почувствовала лёгкое напряжение, будто кто-то дышал рядом и наблюдал за мной. Я насторожилась. Почему-то появились странное предчувствие и лёгкий страх.
Я стала вглядываться в темноту и заметила впереди себя две маленькие светящиеся точки, вздрогнула: «Кто это там?».
Светящиеся точки стали приближаться, и я уже заметила, что на меня смотрит волк. Бежать было некуда, а ждать нападения я не хотела, потому что поняла, что он был голодным и собирался прыгнуть на меня. И тут сработал инстинкт. Откуда-то в последний момент появилась смелость. И когда волк, оскалившись, рванулся ко мне, я с силой шагнула на него и вонзила руку ему в пасть, схватив крепко за корень языка. Волк хрипнул и ослаб, не смея пошевелиться, точно его парализовало. Я вцепилась в язык и повела волка за собой. От неудобства он послушно плёлся за мной. Но я знала: его нельзя отпускать. Либо я, либо он. Отпусти его – он сам набросится на меня и перегрызёт горло. В схватке мы дошли до самого моего дома. Я не помнила себя от страха и только с ненавистью смотрела в самые глаза зверя, и чувствовала в его сердце ярость.