Зимушку встречай!
Будто Земля развернулась вспять и пошла обратно.
«Вот оно всё! Вот оно всё!» – как контршаг адмирала витало в воздухе. И косило, ломало людей, дома и природу. Каждый прожитый день был отвоёван, будто рождался из чрева планеты с большим трудом и усилиями. Зима наступила очень морозная. Иней проступал на окна и в дом, на стёкла и посуду. Вода в бане промёрзла в вёдрах, и ледяные куски приходилось разбивать. Чтобы жить, нельзя себя давать в обиду, ни за чьи коврижки не поддаваться, смотреть на день насущный ясно и действовать.
Во дворе со стороны колодца краснели редкие недособранные ягоды калины. Я наготовила настой из прошлогодней калины и пила его целыми днями. Настоянная калина сладкая, а свежая горчит. Косточки калины тоже красные и оранжевые. В город поехать – важное дело: цены узнать и про товар на рынке. Цены привыкли шкалить с огромной разницей: от трёхсот рублей до тысячи трёхсот за килограмм палтуса. Одно только яблоко «малинка» удивило, как детский кулачок с виду. Прославить его – прок. И пусть всю зимушку лежат накупленные.
Возле дома синицы щебечут, увидели, что им сальце на ветку повесила и семечки в кормушку подсыпала, налетели. Сначала робко клевали, а потом стали прожорливые, пузатые, каждый божий день прилетали, как снайперы, атаковывали сало и семечки вылущивали. Как проведали они про кормушку, с утра раннего перед окошком вспархивают, щебечут, требуют. Через неделю гурьба из трёх синиц выросла до десяти. А потом и воробьи прилетели, образовав озорную стаю.
После обеда позднее время для птиц, они разлетаются, разве что ворона где покаркает. Снег серебрится, морозно так, что двери и ручки слипаются. На горизонте, за колодцем, широкое бордовое зарево, словно провели ярким карандашом полнеба. Ворона широко взмахнула крыльями, будто решила вбить снежную перину, оставив рисунок на снегу. Прощайте, прощайте, тёмные декабрьские ночи. Настоящий мороз!
– Встречай зимушку. Вот и стоит печку растопить, и в валенках залечь на диване. Идёт зима ковать свою правду.
Живые старины
Как говорят, жизнь живым, а кто умер, у них свой мир. Но старина, вышедшая из прошлого, ещё живёт и шевелит жизнь. Вот в монастыре в Коломне пекут калачи на Новый год, как встарь. А дома, в деревне, сухари скопились на печи, надоели. Я их из ситцевых мешков в туесок побросала и на верхнюю полку отставила. И изюм с курагой рассовала по разным коробам. Орехи и семечки рассыпала. Уж начнёт мороз донимать, так орехи колоть – всяких злых и худых духов распугивать.
А время, как всегда, бежит, поторапливает, будто такой нагоняй. Оно – такая известная переменная, как скорлупа, и крошится в мелкий песок, и разлетается даже по свету, как пыль или снежинки, оседает, словно иней.
Но в памяти остаются уроки и предостережения предков. И в трудную минуту, когда споткнулся твой конь и подломил ногу, всплывают твои ангелы-спутники и рассказывают о том, чего раньше не успели рассказать. Будто нашлась нужная ниточка к твоему наряду. И простое платьице стало нарядным и кстати.
А я зимой сижу дома, зашиваю подушки, полотенца и коврики. Будто где-то Дюймовочка запела песню, то ли на лоскутике, то ли на платочке. И в зимнем окошке с узорами, что раздул ветер-художник, заиграли жаркие лучи солнца. Поворачивай на лето! Стоп! Обратный ход! И дом, как корабль, то утопает в сугробах почти под крышу, то мокнет под сосульками, скрипит, переворачивается, движется; неживое, забытое становится желанным, как данное, ушедшее, убывшее, почти осязаемым. Ветер дует, раздувает узоры на окнах, на сосульках играет, словно на ложках, что вокруг чаши-братины повисли. Домики снегом занесло, словно уточки зимуют, крыши и столбцы в шапках, как бояре. У своих домов сидят жирные коты, напушены, смотрят на дорогу.
Сколько старины! В городе ездят белые кареты с двумя лошадьми. Дома с резными заборами, словно кремль в миниатюре. Каждый особенный, осанистый, знай подход к своему делу, задумка – не тяп-ляп. Только крылец нет. Старенькие резные двери под высокими навесами, там собирается всякий люд. Лёд, снежок, дорожки чищены, словно лыжня от дома в дом проложена, Выбегай, выкатывай! Чин чинарём! Не город, а большой улей. Кипит. Живые старины!
В деревнях поныне живут мастера, рисуют иконы, в домах старинная резная мебель. Накануне стучали в железную колотушку. Под Рождество идут колядки. Дети с фонариками и огоньками зовут хозяев из домов. Мол, какими конфетами медведь лакомился, поделись. Погремят, посвистят, посверкают, споют что-нибудь, попугают мороз, да и сами от мороза попрячутся.
Медаль за перепись
Что сейчас творится на улице в столице?! Просто ужас! Да ещё гастарбайтеры объявились. Так с документами вообще большой беспорядок произошёл. Это я к чему говорю? Из-за чего я так беспокоюсь? Выбрали меня секретарём по переписи населения. Меня знают в Управе. Я – герой труда, почётный донор и известная шахматистка. Сколько у меня грамот в рамке висят! А с переписью-то у меня целая история была!
Сказали нам явиться на участок. Подошли мы к ДЭЗу. А там амбалы стоят. Увидели нас да как обругали, чтобы мы отсюда ноги уносили, пока не поздно. Но на следующий день на участке было тихо. Мы спокойно пришли в ДЭЗ и заняли свои места. Нам выдали значки на грудь «Перепись населения». Почётно очень.
Я пристёгиваю значок на грудь, смотрю в зеркало. Ну, кто я сама, сейчас перепись выяснит. Да. Щёки у меня татарские. Это сразу видно. Такие – почти у всех, на кого ни погляди. Недаром мы триста лет под татарским игом жили. Ну, что тут говорить, значит, все оттуда.
Только мы начали работу, как люди стали подходить. Ну, я тут, конечно, паспорт спрашиваю и всё записываю. И такая у меня любовь к документам появилась: паспорт беру и сверяю с записями. Вот какая у меня была работа на участке – сидела и писала…
А как-то раз я в домуправление направилась. Прохожу в дом, а рядом подвал. Заглянула я туда. А там одни матрасы лежат горой и какой-то «чёрный» и грязный сидит на них. Я его спрашиваю:
– Ты кто?
А он не понимает и отвечает мне:
– Нэ-э.
Я опять спрашиваю:
– Как звать-то тебя?
А он опять не понимает, вытаращил на меня глаза и громко так:
– Нэ-э! Нэ-э!
Попугивать меня стал, хочет выгнать.
А я вижу, здоров мужик, толкнёт меня или ещё чего свалит. Я скорей милицию позвала и привела сюда. И опять спрашиваю:
– Где твои документы?
И на пальцах показываю, мол, записать надо. Он тут понял, в чём дело, и говорит:
– Джек забрал! Нэ-э, нэ-э! – И мотает головой.
А мне без данных уходить нельзя, надо же документ, чтоб записать.
– Так кто ваш хозяин? У кого работаете? – спрашиваю я, да толку никакого.
Мужик, видно, сам не знает, кто его хозяин, видно, взяли документы у всех его друзей и поселили в подвал.
– Джек, джек, нэ-э, – мычит «чёрный», а сам удивлён нам, точно мы инопланетяне какие-то. Так с милицией и ушли.
– Значит, ЖЭК за этих подвальных жителей отвечает, – решила я.
Вот какие люди у нас в городе живут! Неизвестно, где ночуют и как пристроились. А уж про гигиену и говорить не приходится. Чего только не насмотришься. А порядок-то всё равно нужен.
Конечно, на участке спокойнее, и всё вроде бы на месте. А вот на улице что да за подворотней – это страшно.
Вот как я работала!
А что? Меня от управы наградили медалью и вручили диплом «За перепись населения». Я это дело долго помнить буду.
Бусы из гильз
Сегодня мы были в крошечном ресторанчике «Д’Иван». Всё там было маленькое, почти как в детском уголке: диванчик, стулья, столики. И даже дали переобуться в тапочки. Найти ресторанчик было совсем непросто. Он был в каком-то переулке за старыми кирпичными домами. И мне показалось, что мы «дети подземелья» или просто у нас дурные нравы, что мы так поздно где-то ходим.
Но дурным обществом нас назвать было нельзя. В ресторанчике собирались два английских клуба, ещё и наш, литературный. Вопросы на занятии были психологического плана: о чём и как нас обучают в институте, и следует ли после него проходить непройденное, как быть отстающим двоечникам. Впрочем, удивлялись мы не двойкам, хотя и были у некоторых «хвосты». Меня же всегда коробили четвёрки. Ну почему не «пять», как повальному большинству, а «четыре»? Они, эти четвёрки, – колючки какие-то и напоминают холодный кабинет доктора и болезненный укол, а то даже колючую проволоку, за которой сидят заключённые. Не то что «пять», как круглая ложка сладкого сидра.
Некоторые пятёрки получали автоматом. Вот здорово! А мне приходилось отстреливаться от профессора. Знаю, сама видела, хотел меня завалить. Но я отстреливалась. Я пальцы держала хериком и бусы надела «из гильз». А он мне тут в лоб смысловую затычку выдаёт: «А если у Клеопатры нос был короче, была бы она красивее?» Эти смысловые затычки я бы и сама придумала. Да он этим так свой хлеб зарабатывает. А я понимаю, к чему он клонит, и молчу в ответ. Хотя всё равно знаю: отвечу ему или нет, всё равно «колючку» поставит, ну, «четвёрку», значит.
А тут рядом со мной одна сидит. Ну просто «колючка» сама из себя: на каблуках-шпильках, и в волосах шпильки, и глаза в очках треугольниками, будто и в них колючки сидят. Вот нарядилась-то! Страх! Мне скоро тюремные застенки приснятся. Ну что тут скажешь? Разве счастливое студенчество у нас? Кому скажи, не поверят. Вот такой замкнутый круг. Он, действительно, замкнулся. Я пришла домой и бусы «из гильз» снять не могу. Они на магните, и где скрепляются, не видно. Хочу разъединить, да не найду, где края соединения, как в капкане. Неужели они, как ошейник колючий, на шее останутся. Но тут дёрнула их смело, рука соскочила в сторону, и бусы раскрылись. Сим-сим, откройся. Надо знать волшебное слово. Оно поможет. И профессору понравится тоже. Вот чем надо заниматься – искать волшебные слова.