– Ну, кто там стоит за открытой дверью и никак не может войти? Заходите же! – крикнул главный редактор литературного издательства и оглянулся на дверь, которая так надоедливо скрипела.
– Я хотела спросить, можно войти? – робко протиснулась в дверь тучная женщина в шляпе и шарфике.
– У нас всегда открытые двери. Конечно же, входите. Чего спрашивать и надоедать лишними вопросами?
Женщина вошла, села перед редактором и заковырялась в сумке.
– Кхе-кхе! – прокашлялся редактор. – Вы по какому вопросу?
– Я хочу издаться в альманахе. Принесла свои работы, – произнесла женщина низким голосом.
– Это очень, очень хорошо. Нам нужны свежие материалы, – отчеканил редактор.
Женщина достала из сумки целую кипу бумаг и со вздохом выложила её на стол.
– Что? Что это? – воскликнул редактор. – Мы же объявили объём текста: не более одного авторского листа. А вы сколько принесли?! Целый роман или книгу? Вы же не одна будете печататься.
– Но, – сказала женщина, – я бы очень хотела издаться.
– Нет-нет. Не можем, – отрезал редактор.
– Ну хотя бы почитайте, о чём я пишу. Очень вас прошу.
Женщина раскрыла титульный лист, и редактору ярко бросилась её фамилия – Мухина. Он нахмурился.
– Так, мадам Мухина. Мы очень уважаем таланты. Но так нельзя. Надо считаться и с другими авторами.
– Значит, мой труд пропал? – воскликнула женщина и упала грудью на стол.
Редактора это ничуть не смутило, и он с железным спокойствием проговорил:
– У нас очень много талантов. И когда придёт Мухина, потом Капустина, потом Кабанова, и у каждой в руках что ни рукопись, то целая книга, а мы должны уже считаться с каждой. Тут приходится испытывать такой пресс отношений, что одним стрессом не отделаешься. Но у меня голова крепкая. И говорю я ясно. Придётся сокращать!
– Неужели мне зачеркнуть всю свою работу? – ахнула Мухина и поникла головой.
– Ну что вы расстраиваетесь? Не удастся издаться в одном сборнике, опубликуют в другом, в третьем, в пятом, десятом…
– Так это столько ждать придётся!
– Ну как вам мысль в голову не влетит, мадам Мухина?! Всё должно происходить постепенно, по плану. Мы же тут не «бешеные литераторы» какие-то, которых муха цеце укусила. Каждый рассказ тщательно отобран, перечитан и перепроверен. А вы… вы даёте мне целую кучу непонятной литературы! – стал гневаться редактор и повысил голос. – Уважать надо редакцию, мадам Мухина. Платите за двадцать страниц, и я выписываю бланк.
Мухина стала расплываться в лице.
– Ну-ну, я совсем не ожидала. Вы меня и Капустиной, и Кабановой называли. А я такая тонкая женщина, такая гибкая… такая нежная… – всхлипывала Мухина, вытащив носовой платок и вытирая слёзы.
Редактор сделал вид, что ничего не заметил.
– Вы жестокий человек, «лёд», бессердечный. Разве после ваших рук поймут, как я раскрыла своё сердце на этих страницах? Каждая глава моей повести – клад. А вы хотите всё четвертовать, как палач. Нет, я не буду издаваться, не буду, не буду!
Мухина подобрала свои рукописи, положила обратно в сумку и встала.
– Вы получше разберитесь в том, что написали, а потом приходите. Тогда поговорим, – железно проговорил редактор и отложил папку с бланками.
Мухиной в комнате мигом не стало, будто она и не являлась к редактору и этого разговора не было в помине.
Кредит вежливости
– Дела у вас, Пётр Петрович, крайне пренеприятные. Точно вы лицом в грязь угодили. И теперь вам уйти с работы осталось. Удержаться разве можно в таком положении? Долго вы танцевали на одной ножке, а теперь ещё на скользкое наступили. А всё оттого, что на ваше место другие метят. Извини-подвинься. Прощай тут любимые манеры, ум, красота. Ваш успех быстро другим достанется.
– Так кто же тогда обо мне подумает? Кто теперь я? Или только ждать пинок большого сапога?
– Правильно сказали. Будет тогда вам работа. И ещё поживёте. Только, пожалуйста, без ругани, без мата. Мы уважаемые здесь.
– Как же мне жить прикажете? Я нищий. Всего на десять тысяч в месяц живу.
– А так о вас сказать нельзя. У нас средняя зарплата – восемьдесят тысяч. Вы лучше посчитайте, с чем вы остались и кто вы такой.
– Да никто же, говорю, я ноль.
– Да нет. Не может быть. Это вы вежливости не знаете, английского. А помнится, в прошлые-то времена кавалеры на колено падали. Люди были не промах.
– Так что? Теперь и мне пасть осталось?
– Нет. Вы уж на ногах стойте, стойте.
– Да, умирать лучше стоя, как Кухулин.
– Ну, мы не Кухулины, мы симпатичные люди. И вы это цените-цените.
– Так что мне от этого? Меня никто не ценит. Встали вместо меня, взяли мою работу и спасибо не сказали. А мне хоть не жить теперь. С кем быть вежливым, когда вокруг такое дело, где совсем не до вежливости, провалиться только и осталось.
– Не переживайте, за это только вам плюс будет.
– Ничего себе плюс. Я лучше уйду, уеду в забытую деревню, на край света. Провалюсь сквозь землю. Главное, чтоб меня не достали.
– Эх! Хромает ваша вежливость. Ведь ещё поплачете из-за этого, пожалеете, что отвернулись от хороших людей. А всё английский хромает. Им надо заниматься. Просто необходимо.
– Демагог вы, Сергей Сергеевич. А я так не могу. Я устал. Уж увольте, я ухожу.
– Научились бы стоять на ногах и смотреть в глаза обстоятельствам. Без этого валяться вам в луже.
– Ничего. На природе хорошо. Да ведь солнце и лужи высушит.
– Я думал, вы доброжелательны. А вы, наоборот, не хотите быть с нами.
– Ещё бы. Легче палец отморозить, чем у вас сидеть.
– Я уже понял. Вы нас покидаете. Прощайте. Пишу приказ о вашем увольнении. Раз не берёте кредит вежливости, не знать вам эту науку.
«Здравствуйте!»
– Здравствуйте, – сказала пожилая женщина невысокого роста в длинной юбке проходившему мужчине, который вёл большую собаку домой.
– А, здрасьте, Надежда Павловна.
– Да я не просто так сказала. Это когда желают добра при встрече, говорят: «Здравствуйте», а я стихотворение написала, «Здравствуйте» называется. Хотите, прочту?
– Конечно, – сказал Володя.
Так звали встреченного мужчину, соседа Надежды Павловны. Старушка выпрямилась и начала читать с выражением.
– Очень хорошее, приветливое стихотворение, – сказал Володя, выслушав её. – Вы же давно пишете стихи, как я знаю.
– Давно. Но это стихотворение я написала недавно и уже многим прочла.
– Так вы и выступаете?
– Да, и выступаю. Хоть я и неказиста: и пальчиков нет, и ножки какие-то чудные, на протезах, – а успеваю многое. Я с молодости такая расторопная. Меня и любили за это люди. Хоть я без ножек, а окна мыла и шила, и все мной восхищались. И замуж-то я вышла, когда увидели меня за делами. Меня за нитками позвали тогда, а сами смотрины устроили. Так и вышла я замуж, и прожили мы с мужем долго.
То, что Надежда Павловна пишет книги, знали многие в её районе. Однажды был концерт для пенсионеров. Выступала известная певица. После концерта вышли ей дарить цветы. И Надежда Павловна подошла её поздравить.
И вдруг из толпы зрителей появился на сцене один мужчина, схватил Надежду Павловну за руку и сказал всем:
– А я знаю вот эту женщину и её прекрасные стихи. У меня есть её книга. Почитайте нам что-нибудь, Надежда Павловна.
Старушка осталась на сцене, взяла микрофон и прочла свои стихи.
– Это чудесно, – продолжал мужчина после её выступления. – А знаете, что у этой женщины нет ног? А она даже не подаёт вида.
Все в зале очень удивились и громко захлопали.
Надежда Павловна засмущалась, но подошла опять к микрофону.
– Вот некоторые жалуются, что ноги болят. А у меня нет ног и болеть нечему. Так и живу, – сказала она и стала сходить со сцены.
Глядя на неё, нельзя было подумать, что под длинной юбкой у неё протезы. Походка её была легка, хоть немного нескладна. И только на ступеньках старушка повернулась боком и медленно переставила ноги.
Кроме чтения стихов Надежда Павловна играла на фортепиано. Всего тремя пальцами на левой руке она нажимала басы, а правой подыгрывала мелодию. Слушая музыку, никто также не догадывался, что у Надежды Павловны есть недостаток. Как-то из-за нужды ей пришлось продать пианино. Без музыки она не могла. Случайно она узнала, что одна английская семья из Лондона дарит хороший, хоть и бывший в употреблении, синтезатор. И она договорилась с ними.
– Ну вот, к какой-то бабке англичане должны приехать, – хвасталась перед знакомыми Надежда Павловна.
И действительно, через некоторое время ей привезли из Англии синтезатор, который она быстро освоила. Теперь песни она исполняла, играя на нём. И все удивлялись, как такая маленькая, но полная энергии старушка громко поёт и читает стихи зрителям на весь зал. Она не только не замечала свой недостаток, но была выше его, выходя на сцену, и гордо вела себя, читая стихи и рассказывая истории из своей жизни.
– Ведь это надо сначала с ума сойти в каком-то роде, перевернуться всей душой, чтоб написать какие-нибудь строчки, – откровенничала она со мной, – а ведь меня даже школьники узнают, как поэтессу, говорят, что мой «Преображенский вальс» все в школе знают наизусть. А один мальчик так и сказал мне: «Надежда Павловна Бауман – настоящий поэт». И я ему была только благодарна. Вот так вот, Леночка.
Дом с петушком
1. Приехали
Маленький деревенский домик с двумя окошками и покосившейся завалинкой нам достался от деда. Сам он прожил в нём три года, когда переехал из Москвы. Но подрастали внуки, и низенький домишко в одну комнату, соединяющейся с кухней, где была большая печка с лежаком, стал тесен. Дед купил большой дом с отоплением ОГВ и с большим двором и переехал туда.
– Евгений – строитель, придумает лучше дом, – сказал дед Анатолий о папе, когда передавал ключи нам, и мы обрадовались, что у нас есть теперь какое-то, но своё дачное жилище.
Когда мы вошли в домик, меня удивили низенькие окна, в которые была видна старенькая металлическая койка, доставшаяся от бездетного деда и бабы Насти, живших здесь ещё до нашего деда. В доме пахло каким-то затхлым воздухом, то ли от гнилого матраса, то ли от старых половиков, то ли от мышей, хозяйничавших в пустом доме. Этот запах сразу бьёт в нос, когда входишь с улицы, но постепенно начинаешь к нему привыкать. Но вот ещё одно неудобство – печка. Она дымила оттого, что её часто не топили, и мама начинала кашлять, волноваться и ругаться.
– Ещё этой хреновины не хватало в доме. Будет у нас новый дом, проведём ОГВ или хотя бы поставим буржуйку. Иначе я угорю так на кухне.
У мамы всё валилось из рук. После длинной дороги из Москвы в Парфентьево хотелось есть. А ужин нужно было приготовить. Маленькая электрическая плитка никак не нагревалась. Но вот нагревшись, она давала такой жар, что нужно было торопиться снимать сковородку.
– Ой, чёрт! – крикнула мама. – Всё неладно. Всё вокруг чужое, не подступиться.
– Здесь плита есть газовая с баллоном, – сказал папа, утешая её, выйдя на веранду.
Но мама, сердитая, его не слушала.
Выходные ещё не начались. Пятницу, последний рабочий день недели, мы заканчивали обычно на даче. Впереди много работы – нужно строить новый дом. За что взяться, чтобы начать строительство? Мысли бегали, представлялся титанический труд. Но радость, что есть своя дача, где можно отдохнуть от городской суеты, придавала силы.
Больше всех был спокоен папа, привыкший к сельской жизни с детства, сам он родом из деревни. Главное, считал он, наладить хозяйство, сельский труд, а там дело само приложится. Он вышел на крыльцо и увидел соседку.
– Вы московские? Анатолия? Он рассказывал о вас. Евгений?
– А вас как звать?
– Зинаида, – представилась мордовка лет шестидесяти.
– Значит, соседями будем?
– Значит.
– Жень, иди ужинать, – позвала мама отца.
– А хозяйку-то как звать?
– Валентина.
Услышав разговор, мама вышла из дома. Мимо пробежала чёрная с белыми пятнами кошка.
– Мань, Мань, Мань, – крикнула тётя Зина, – это моя попрошайка бежит!
Мама с куском хлеба и сосиской в руках решила угостить кошку и позвала её. Та быстро кинулась к сосиске и съела её.
– Вот хорошая Манька!
– Манюнька такая, только дай ей.
Кошка стала ласкаться, выпрашивая ещё сосиску.
– Ах какая, ну что ещё тебе? А нет, – мама хотела погладить кошку и поднесла руку к её спинке. Но кошка дёрнулась и хотела ударить лапой.
– С характером, видно, ваша Манюнька, не даётся.
– Она котят недавно понесла, брюхо-то растёт. Вот и недотрога. Нельзя её никому гладить. Такая мамочка она, – сказала тётя Зина.
Папа не слушал больше соседку. Кошачьи дела его не интересовали. Он включил на всю катушку старый приёмник и слушал новости. Голос диктора прерывался помехами волн, так похожими на грохот, что у меня заболела голова.
Я подошла к маме.
– Папа радио слушает, а про ужин забыл.
– Сейчас мы его позовём. Жень, садись за стол.
Папа прихватил с собой приёмник и сел ужинать.
– Привыкай, – сказала мама, – телевизора нет у нас пока, зато радио.
После ужина мы легли в отсыревшие постели, хотя бельё было своё, привезённое, и я долго ёжилась под холодным одеялом. До глубокой ночи не умолкал приёмник. И я засыпала под настойчивую говорильню диктора.
2. Утро
Прохладное майское утро проникало в окно. Я проснулась от суеты на кухне. Шкварчание сковородки раздражало слух.
«Ну почему никто не мешает на сковородке, подгорит же», – нетерпеливо подумала я и встала.
Мама выключила плиту, но сковородка трещала, пыхтела, из-под крышки клубился пар. Я всё видела из-за тонкой шторки и одевалась. Было прохладно, и я натянула старенький синий свитер, в который было холодно влезать, но представляла, что в нём я быстро согреюсь. Одевшись в старые вельветовые брюки, я поторопилась к умывальнику.
Городская привычка лить воду через кран напоминала о себе. Я неумело сцеживала воду через носик. Но оказалось, что нет воды. Я взяла ковш, черпнула из ведра воду, принесённую ещё вчера папой, и налила в умывальник. Маленькая порция воды полилась мне в руки.
– Как непривычно умываться.
– В городе разбаловались, льёте зря воду, а в деревне люди-то экономные и вода по расходу.
Я вытерлась полотенцем.
Мама уже сидела за столом и раскладывала каждому вилки. Вилки были старые, ещё прежнего хозяина до деда, алюминиевые, и, казалось, что к ним всё прилипало или присыхало.
– Надо свои вилки привезти из нержавейки, а то неудобно чужими есть, – заметила мама.
– Простой хозяин-то был, непривередлив. Это мы как баре, всё чтоб у нас блестело да гладко было.
– А я не могу такими вилками есть.
– Ладно, в следующий раз привезём с собой посуду и вилки.
После завтрака я вышла во двор. Перед крыльцом цвела раскидистая груша. Её ствол будто сплетался, выворачивая кору, в которой образовалась большая трещина.
«Мама говорила, что грушу надо глиной замазать, – вспомнила я, – да её где-то надо достать ещё».
Я пошла по тропинке, обросшей мелкой ярко-зелёной травкой. Такая зелёная травка бывает только в мае. Перед окнами, будто кланяясь, росли две тонкие вишни. Они были белые-белые, словно в фате невесты. Подул лёгкий ветер, их ветви шатнулись.
– Здравствуйте, вишни, – сказала я, – доброе утро. Вы так свежи!
Вишни, как согласные, стояли тихо, чуть обсыпая белые лепестки, словно пригласительные билетики в сад. Рядом под ними на солнечном пятачке набухали тюльпаны. Но утренние бутоны были собраны, словно в плотную коробочку, и выделялись заострёнными краями лепестков.
«Тюльпаны словно сердечки», – подумала я и ушла на веранду. Папа принёс от деда картошку для посадки, и её надо было сортировать.
Солнце уже поднималось и начинало припекать.
– Возьми ведро, принеси воды, – позвала меня мама.
– А где вода-то?
– Ну, где-где, забыла уж?
Колодец был общим на нашей улице за вторым домом от нас, небольшой, с треугольной крышей и шатающийся, когда поднимали ведро с водой.
Я зачерпнула воду, но, поднимая ведро, не смогла его вытянуть, оно за что-то зацепилось. Я стала отводить цепь, на которой висело ведро, в сторону, чтобы освободить его и наконец подняла. Ведро было наполовину полное.
– Неумёха же я! Куда мне за водой идти, – рассердилась я на себя, покраснела и опустила ведро в колодец ещё раз.
На этот раз я придерживала цепь в сторону и набрала полное ведро.
«Повторенье – мать ученья», – убедилась я про себя, слила воду в свои ведра, закрыла колодец и пошла к дому.
3. Стройка началась
– Что жить в такой землянке? Вы ещё молодые, построите себе большой дом, – уверял нас дед.
И папа по вечерам после работы изучал литературу о строительстве деревянного дома. Решиться самому строить в одиночку – отчаянный шаг. Но мы все верили в папу и настраивались на взаимоподдержку.
Первое, что сделал папа, – это заготовил стройматериал. Привёз на грузовике камни для фундамента, в лесничестве заказал доски, а главное – сделал план дома с комнатами, верандой и оградой с подсобными помещениями.
И работа началась. Когда были солнце и хорошая погода, работали на улице, строили дом, сажали овощи, пололи грядки, а когда дождь, работу искали в доме: перебирали семена, овощи в погребе, подшивали старые мешки, убирали дом: мыли полы, складывали одежду. Так и пошло всё у нас.
Папа – строитель. Он знает место каждому камушку, каждому брёвнышку. А теперь он начал строить фундамент. Подбирал самые крупные камни и по устойчивости укладывал их друг на друга на цемент по протянутой верёвочке. Тщательно проверяя, верно ли лёг камень, простукивал его, и только когда камень не шатался и не двигался, укладывал его на цемент. Строить фундамент – самая кропотливая работа.
К вечеру уже показался первый угол с торчащими камнями. Его надо заровнять цементом и продолжать дальше работу.
Недоделанный фундамент был похож на полуразвали-шиеся основы здания в древнегреческом городе, где остались циклопические постройки, и я бегала мимо него, обрадованная, что уже показывается часть нового дома. А папа кричал мне:
– Еленка, не шуми. Помоги лучше, принеси камушек.
И я брала из кучи самые большие камни и несла их папе. Он осматривал края камня. И там, где камень был поплоще, укладывал тем концом на другой камень…
«Эх, – думала я, – работа идёт медленно. Вот уже почти два месяца папа работает, а всего-то только одни намётки дома, будто целый век прошёл, а дома нет».
Мама занималась огородом. У нас была теплица с помидорами, где она подвязывала кверху густые ветви растений, ощипывала пасынки и удобряла кусты. За удобрением она посылала меня к деду, который разводил кур, и куриного помёту было больше чем достаточно.
Дед жил рядом, через улицу. Но обычно я шла к нему более коротким путём через дворы и луг к заднему двору. Я проходила через соседские дома, где жили Просвиркины и старенькая, вечно сгорбленная Татьяна Ивановна, а дальше – домик с пушистой дворняжкой по кличке Ваучер. Добрый пёс всегда выбегал из будки, когда его окликали. Он ждал какого-либо угощения, кусочек хлеба или колбаски. И я бросила ему оставшуюся куриную косточку после обеда. Он заскулил в знак благодарности и, проводив меня взглядом до конца калитки, ушёл с добычей себе в будку.
– Здравствуй, – сказала я деду, когда вошла в сарай.
Там дед натягивал на рогатину только что снятую шкуру кролика.
– Здравствуй. Чего с ведром?
– За помётом пришла.
– Помёту у кур много. Иди набери сама.
Он провёл меня мимо вольеров для кроликов, загона для козы, который одно время был свинарником. От курятника были проложены огороженные проходы для кур в сад, а с торца дома стояли плотницкие столы с материалами и инструментом. Сверху над ними висела картина с живописным пейзажем неизвестного художника в резной рамке.
– У тебя картина во дворе? – удивилась я.
– А как думаешь? – возмутился дед. – Культура должна быть во всём, и в деревне. Каждой травинке, каждой соринке должно быть место. Настоящий хозяин это понимает. Он и стружку собирает, и сорняки – всё у него идёт в расход.
Я прислушалась к дедовым словам, думая, что дед говорит что-то очень сложное, одним словом, про культуру! Это дело серьёзное. Значит, не просто кинуть сено и уйти. А каждая соломинка что-то да значит. Это я поняла, когда папа посеял овёс. Но об этом позже.
Дед открыл дверь в курятник, и я оказалась в полной темноте, словно зажмурилась. И только услышала, как курица-наседка слегка заволновалась.
– Ты только осторожно. Наседку не спугни. С краю вон, где насидели куры, там помёт и подбери.
Дед дал мне лопату, и я стала собирать помёт. Он оказался слишком тяжёлым. Не то что сухой коровяк, который мы собирали с мамой на лугу. Тот был лёгкий и не пах. Собирать его была одна забава. Трава щекотала ноги, жужжали насекомые. Так, за делом, мы проходили весь луг, где паслись коровы. Дома, в саду его замачивали в большом металлическом чане, бросали в него траву и закрывали крышкой, чтоб настаивался. Потом им поливали помидоры и огурцы. Теперь чан опустел. И я должна была принести куриной добавки.
Ведро было словно из свинца. Руки мои отвисли, и я поплелась по дороге, то и дело ударяя себя ведром по икрам. Возле большой старой берёзы на повороте я не выдержала, устала и поставила ведро. Невольно я обратила внимание на подъёмный кран, где строился большой дом. Его строила тётя Мария с дочерьми, продав старую дачу. За большие деньги они пригласили рабочих и проводили строительство.
«Быстро у них дело идёт, – подумала я и загрустила, – а папа-то всё сам да один».
4. Мурзик
С приобретением дачи у нас появился кот Мурзик. Котёнком мы его забрали у деда от старой сибирской кошки прежних хозяев. Котёнок был такой же пушистый и своенравный, как кошка. Он вырос в крупного кота и чувствовал своё лидерство во всём: по отношению к чужим котам и кошкам и даже к маленьким собачкам. Хотя его знали как дачника, его боялись соседские коты, когда он приезжал на выходные вместе с нами, и убегали от него. Кроме того, он был настоящим охотником и добытчиком. Он приносил воробьёв, мышек, играя с ними и показывая уже придушенных жертв нам, и только потом съедал. Однажды он поставил рекорд. Он принёс крысу и положил её на крыльцо. Мама увидела её и удивилась. Это была здоровая сукотная самка. Размером чуть меньше самого кота.
– Значит, у них была настоящая схватка, – сказала мама, – а ведь он не только умертвил, но и принёс такое страшное чудовище.
Это был настоящий подвиг Мурзика.
Когда мы приезжали на дачу, кот начинал проявлять дикие инстинкты. Вместо городского мурлыкания у него появлялось чуть ли не собачье рычание. Я никогда не думала, что коты тоже могут рычать. Он избегал нас, прятался где-то в огороде под помидорами, то в теплице, то под малиной. А иногда и совсем убегал к дальним огородам у поля за добычей. И тогда мы волновались. Ведь за чужими котами в деревне охотились, и его могли просто убить вилами.
5. Колодца нет
– У нас даже колодца нет, – волновалась мама, – лето жаркое. Как поливать огород?
Вода в бочках и в ванне, стоящих под сливом уже закончилась. А поливать ещё было нужно. Огурцы засыхали.
– Кольца обещали только в сентябре привезти, – отвечал папа, – это лето придётся потерпеть.
– Где же взять воду?
– А если с пруда привезти?
У нас была старая деревянная тележка и металлическая канистра для воды. И мы с мамой поехали на пруд. Он был рядом, за общим колодцем, обросший ивами с берега и густыми зарослями камыша, похожий на Алёнушкин пруд с картины В. Васнецова. Это было живописное местечко, где дети ловили мелкую рыбёшку, а бабы полоскали половики.
Мама взяла два ведра и стала таскать воду в канистру. К пруду был спуск, и полные ведра приходилось поднимать – тяжёлая работа. Мама уже после десятого ведра стала задыхаться.
– Это что, Валя, ты вёдра таскаешь? – спросила соседка тётя Дуся, жившая со стороны пруда.
– Огород поливать надо, – мама стояла в промокшей самострочной рубахе и в чёрной юбке с тёмным пятном от воды и досадовала на себя.
– А нам хорошо. Мы прямо из пруда воду качаем и поливаем.
– А нам только к сентябрю кольца обещали привезти. А пока нет колодца, вот из пруда воду и возим.
Наконец канистру наполнили. Теперь нужно было повезти тележку. Но колёса упёрлись под тяжестью в одну сторону и не желали ехать.
– Что за чёрт, – не выдержала мама, – вся деревня надо мной уже смеётся. Никто воду не возит. У всех колодцы, – и, чуть не плача, от досады дёрнула с силой тележку.
Вода плеснулась из канистры, и тележка поехала.
У дома встретила нас тётя Зина.
– Что ты, Валь, воду возишь? Брось.
– А как же? Мы же огород посадили, поливать нужно.
– Обошлось бы. У нас воду не возят.
Мама всерьёз обиделась и ушла в дом.
– Переживём как-нибудь, – успокаивала я её, – будет у нас колодец – не будем так воду таскать.
– Херача это у нас, а не дача, – ревела мама, утирая слёзы и переодевая мокрую кофту, – все надо мной посмеялись. Валька одна в деревне работает – воду возит.
6. Новый дом
Осенью рядом с грушей выкопали колодец, сняли урожай и в саду посадили восемь яблонь и смородину. У папы схватило поясницу, мучил прострел, и он всё время ходил в поясе.
– Беда, да и только, – волновалась мама.
Но он продолжал работать. На следующее лето папа отливал стены дома из опалубки. Закупил керамзит, цемент, песок и сделал замес на стены. Вёдра гнулись под тяжестью раствора. Боялся папа не успеть построить стены за лето. Но всё же они были готовы к осени. Осталось разобрать старый домишко и положить крышу. Папа торопился. Ведь хотел приехать с Урала дядя Витя, мастер по строительству домов, и помочь ему. Папа перестал лить стены, и они получились так, что окна оказались почти под крышей. Время не ждало. Нужно было класть крышу.
Дядя Витя сразу принялся за дело, зная все детали и мелочи работы без лишних слов. Работа мужских рук требует. Разобрали домишко, вытащили брёвна и стали крышу складывать на лужайке. И только после обмера её положили на новый дом.
Ура! Вот уже и очертания целого дома. Осталось поставить ограду и баню. Но это на следующее лето.
Обжить дом – дело второстепенное. Но тоже требует сил и затраты. Это и обивка стен и потолков вагонкой, и проведение электричества, и установка всяких полочек, раковин, умывальников. И хозяйке есть работа: надо и шторы подшить и повесить, салфетки вышить, подушки, наволочки – работа вся её рук требует.
Я сшила матерчатую куклу в чепце. Вышила ей лицо: глаза, рот, нос; сделала фартучек на юбку и усадила на бутылочку. Вот, значит, она будет за хозяйку, когда никого нет дома.
А ещё загорелось у меня желание рисовать, как соседка Валя Просвиркина, художница. Она яйца пасхальные расписывала, а тёте Зине часы разрисовала.
Я смотрела на старую хлебницу и тоже решила её расписать. Взяла рисунок с чайного сервиза и перерисовала гроздь клубники. Такие вот красные ягоды на хлебнице. Всё стало лучше, чем просто крашеная хлебница с заржавленными пятнами.
Вот такие развлечения пошли. Но папа остановил меня.
– Что дома сидеть? Ты лучше в лес с дедом пойди. Он по орехи ходит, по грибы, а в июле земляника бывает.
Ах, молодость! Она требует впечатлений и эмоций.
В жаркие дни я отправлялась купаться на Москву-реку. Пляж находится в густых зарослях ив, где по ночам, мне казалось, выплывают русалки. Какое-то завораживающее там место.
Но как-то раз мы пришли купаться, а на берегу лежал посеревший утопленник. На него было страшно смотреть. И там, где он лежал, было пустое место.
«Его, наверное, нужно опознать, – думала я, – вот милиция и ждёт родственников». После этого случая я купаться на речку в деревне почему-то ходить перестала.
7. Петушок на крыше
«Строили дом, строили. Вот и печка новая сложена, и баня есть, и сад большой разросся. А вот какой-то в доме сказки, загадки для постороннего глаза нет», – думала я.
И папа, точно угадав мои мысли, решил сделать скворечник.
– Может, поселится кто-нибудь там?
Недолго папа строил скворечник у себя в мастерской. Рабочие руки привыкли к делу. И вот он мне вручил как сюрприз маленький домик для скворцов:
– Держи, и пойдём повесим.
– Куда?
– На грушу.
Папа взял верёвки и обвязал скворечник вокруг ствола, и после ещё и прибил его. Верёвки показались слабыми. Сев на маленькую табуреточку под яблоньку, он вздохнул:
– Хорошо всё-таки в саду! – залюбовался деревьями. – А вот ещё наличники сделаю на окно, – решил он.
В том году папа засеял пашню овсом. Колосья выросли и пожелтели. Папа скосил их, и большая копна лежала на целлофане.
– Что же теперь, баклуши бить будем? – спросила я.
– Иначе как, обрыскать овёс надо.
Папа взял металлический прут и стал бить по копёшке. Спелые зёрна так и отскакивали при малейшем ударе по ним.
Я села рядом, и папа передал работу мне. Занятие было нудное. Но от зёрен исходило какое-то солнечное тепло, и было забавно брать в руки их и обдувать их от шелухи, а чистые ссыпать отдельно в таз. Занятие напоминало перебирание чёток. Работа казалась незаметной, и я набрала четверть таза очень быстро.
За вишней показался папа. Он вышел с красным петушком. Это был флюгер на конёк крыши, подаренный ему на юбилей.
«Вот здорово! Папа решил поставить флюгер», – обрадовалась я.
Папа полез на крышу. Флюгер разделялся на части. Внизу были указатели частей света, а сам петушок крутился по направлению ветра. Части света были написаны латинскими буквами. Но папа перепутал и поставил их будто бы по-русски. Сам петушок сидел немного косо.
«Гм, – заметила я, – что-то не так петушок сидит». Но промолчала – уж тяжело было папе снова лезть на крышу.
На следующий день к нам пришёл дед покосить траву и увидел петушка.
– Вот такие петушки у нас иностранные продают, – сказал папа.
– Красивый, только что-то криво сидит, – заметил дед.
– Да-да, и части света перепутаны, – поспешила вставить и я своё слово.
– Так переставлю, раз вы всё заметили.
Папа взял лестницу, попросил деда её подержать и снова залез на крышу. Он переставил части света у флюгера. Теперь петушок сидел ровно, будто обозревающий дали и охраняющий покой дома.
– С лёгкой руки дело всегда делается, – сказал дед, когда папа слез с крыши и похлопал его по плечу.