и не хочу.
Егерь широко улыбнулся, мелькнув зубами мраморной белизны.
– Ещё и лес добавляет: ягоды, грибочки и дичь, конечно. Я же ещё и охотник, но только всё по правилам, по закону. Безобразия не допускаю сам и никому не разрешаю.
Корреспондент газеты «Охотник и рыболов» перестал что-то отмечать в блокноте и включил диктофон.
– Афанасий Фёдорович, я приехал к вам по заданию редакции, чтобы вы рассказали о волках.
– Что о них рассказывать? Озоруют. Недавно телёнка зарезали.
– А что это за случай с хромой волчицей? Всякие басни о ней ходят.
Егерь усмехнулся, отхлебнул чая и, разгладив усы, сказал:
– Это моя крестница. После встречи с ней не могу на волков охотиться.
– Афанасий Фёдорович! Вот об этом и расскажите. Читатели будут довольны.
– Началась эта история три года назад, зимой. Я осматривал своё хозяйство и заметил волчьи следы у кормушки оленей. Нехорошо! Выходит, я их подманил, а волки резать будут. Пошёл по следу – бесполезно. А на обратном пути домой неожиданно засёк серую, взял на прицел и вдруг понимаю: волчица тяжёлая, на сносях, приплод ждёт. Она оглянулась, замерла и смотрит на меня через оптический прицел, прямо в зрачки. И взгляд у неё какой-то не звериный. По нашим охотничьим правилам это большая удача – взять беременную, не дать родиться волчатам. Сам не знаю, что со мной случилось. Не смог я. В воздух выстрелил.
Наступила весна. Волки распоясались, от голодухи, конечно. То тут, то там отметятся. Надо, думаю, их укоротить. А тут на обходе волчье логово обнаружил, по всем признакам обитаемое. Поставил капкан. Через несколько дней пошёл проверять…
Рассказчик, что-то вспомнив, спрятал в усах улыбку.
– Никак не думал снова с ней встретиться.
– С кем?
– С волчицей, которую пожалел. Её светло-серый с примесью чёрного окрас я хорошо тогда запомнил. Вот она и попалась. Переднюю лапу капкан намертво зажал. Да! Подхожу осторожно и глазам не верю. У неё под брюхом четыре волчонка на сосках повисли.
Егерь вздохнул и резко повысил голос:
– Чёрт возьми! Придётся охоту бросить. Сердце размякло… Гляжу я на эту картину, а у самого что-то внутри защемило. Волчица смотрит на меня, скалится, а потом как ни в чём не бывало принялась щенят облизывать. Словно была уверена, что я ей вреда не сделаю.
Корреспондент замер, боясь пошевелиться, чтобы случайно не прервать откровенный рассказ.
– Так вот стою я перед ней дурак дураком. Ружьё на плече. Мать надо застрелить, волчат в мешок забрать, а ноги вросли в землю и не двигаются. Вдруг спиной чувствую чей-то тяжёлый взгляд. Глянул через плечо… ну, конечно, мог бы и догадаться – отец семейства. Матёрый волчище, стоит на пригорке, застыл, как памятник. Мгновенье – и исчез. Зверьё чувствует состояние охотника, вернее опасность – есть она или нет. Вот тут я и согрешил, смалодушничал.
– Как это?
– Взял длинную палку и разомкнул капкан. Волчица вскочила на трёх лапах, схватила одного волчонка и потащила его в логово, а трое повисли у неё на сосках и болтаются. Вот такая сила инстинкта материнства. И как она могла понять, что я её и щенят не трону? В общем, тогда я понял, что кончился как охотник. Не хочу больше убивать, можно и без этого обойтись. Не голодуем же! Да! Не тронул я тогда волчий выводок, а он меня отблагодарил.
Хозяин поднял штанину и показал грубые рубцы на голени.
– Вот! Наверное, один из них отметился. Но это уже другая история, хотя с той же волчицей.
Лесничий вдруг махнул рукой.
– Да выключи ты свою шарманку. Давай ещё медку дёрнем и отдыхать будем. Мне завтра вместе с солнышком вставать.
– Афанасий Фёдорович! – взмолился корреспондент. – Расскажите без диктофона! – И бокал поднимает: – За вас!
Выпили. Наступила большая пауза, в которой, казалось, плотная тишина законопатила уши собеседников.
– Два года прошло с той капканной встречи. В январе я возвращался домой после новогодних праздников. Сынка к бабушке отвозил. Вечерело. Дорога вдоль оврага бежала. Мой Резвый спокойно шёл, но вдруг заводил ушами, захрипел и резко рванул вперёд. Смотрю, а на другой стороне оврага дорожка огоньков мелькает – волки. Овраг пересекать надо. Ну, думаю, там они нас и встретят. Ружьё приготовил. Жеребец несёт, вожжей почти не слушается. Влетаем в низину, а они тут как тут. Вожак сидит на дороге. Резвый совсем обезумел. Рванул по целику, да так, что я как пушечное ядро вылетел из саней, где ружьё осталось. В голове мелькнуло: здесь и конец. К счастью, по многолетней привычке – за голенищем нож. Первого, кто кинулся на меня, я удачно поймал лезвием прямо в прыжке. Второй вцепился мне в ногу и свалил. Только голову успел я спрятать в полушубок, который они рвать стали. Вдруг тоскливый вой прорезал январский вечер. Звери отскочили. Я ничего не понял и выглянул наружу. Рядом стояла старая знакомая хромая волчица и задрав морду, выла таким воем, от которого нутро холодело. Затем оскалилась и потрусила в овраг. Стая, чуть помедля, потянулась за ней. Я перевязал рану и несколько часов ковылял домой, обдумывая происшедшее. Выходит, отблагодарила она меня. Вот после этого и скажи, что звери не соображают.
Как я теперь на них буду охотиться? Нет! Не могу. Однако в охотхозяйстве узнали об этом случае, возмутились и устроили облаву. Почти всю стаю взяли, но хромая сумела уйти.
Шаровая молния
Сияла макушка лета. Середина июля. Всё живое при малейшей возможности искало тень, чтобы спрятаться от беспощадного зноя. Солнце словно решило выпарить из земли всю влагу, а растения и деревья испытать наступившей засухой. Дождей не было уже два месяца. Трава пожухла. У растущего возле нашего двора старого тополя серо-зелёные от пыли листья полусвернулись, уменьшая площадь испарения. Собака Данка, каждый час лакая из своей плошки, дышала тяжело, вывалив язык. Даже будка не спасала её от нестерпимой жары.
Но в огороде благодаря регулярному поливу всё росло бурно и плодоносно. Школьные каникулы были в самом разгаре. Путёвку в пионерлагерь родители достать не сумели, и я с друзьями часами гонял мяч на ближайшей поляне. Полуголые, шоколадного цвета, с облупленными носами мы отдыхали в тени тополя после очередного футбольного сражения.
– Во жарит! Может сбегаем, скупнёмся?
– Не! Я не могу, мне ещё для коровы мешок травы нарвать надо.
– А ты молодец! Здорово взял пенальти.
– Да это я слабовато пробил.
– Ничё себе, слабовато, до сих пор ладошки горят.
Я сбегал домой и втихаря от деда притащил бидончик домашнего кваса. Лафа!
Полдень. Самое пекло. Воздух струится и колеблется. Пронзительная голубизна над головой была чистой и бескрайней, только далеко на горизонте маячило небольшое серое пятнышко, на которое никто не обращал никакого внимания. Так бывает и с биографией человека. Есть у него в жизни небольшая запятая, но с ней никто не считается, а она возьми и превратись в восклицательный знак и сыграй свою решительную роль в судьбе.
Тёмная тучка росла и приближалась. Налетел шквалистый ветер, поднял в воздух дорожную, промолотую колёсами сухую землю, заиграл бумажным мусором и быстро превратился в пыльную бурю. Стало трудно дышать. На зубах заскрипел песок. В домах захлопали створками окон и форточек, спасаясь от взбаламученной грязи. С тополя посыпались мелкие сломанные веточки. Мы разбежались по домам. Треть небосвода быстро застелило чёрное, рваное по бокам, тяжёлое облако, сквозь которое с трудом через отдельные прорехи прорывались солнечные лучи. Словно старую шаль, побитую молью, накинули на абажур настольной лампы. Туча разбухала, рвалась и вновь сливалась в мрачную массу. У самого горизонта заполыхали зарницы, создавая впечатление далёкого пожара. Мой девяностолетний дед вышел на крыльцо и перекрестился
– Ну слава богу! Хорошо зарнит, кажись, чичас ливанёт. Заждались уже! Тяперича не должон мимо пройти.
Ветер стих так же неожиданно, как и начался. Воздух посветлел. Вдруг в вышине промелькнул красный зигзаг и через несколько секунд где-то зарокотало, словно железную бочку с камнями куда-то покатили. Тело небесной хмари стали рассекать ломаные строчки молний, сопровождаемые басовитыми раскатами грома. Казалось, он накатывает прямо на наш посёлок. Вначале росчерки разрядов следовали один за другим не то с прослойками барабанного боя с тарелками, не то со звуками артиллерийских залпов. Очень быстро они стали наскакивать один на другой на фоне сплошной оглушающей канонады. Собаки завыли. Куры в сарайках всполошились. Верующие люди крестились. Я сидел у окошка и при каждой новой волне грохота невольно вздрагивал, втягивал голову в плечи и затыкал уши.
– Митька! От греха подальше, уйди от окна. Не дай бог, шарахнет, – шуганул меня дед. – Сказывали, бывало, и в хату вдаряло, и убивства были.
Молния с оглушительным треском разорвала воздух совсем близко от дома, и на него обрушилась такая лавина раскатистого аккорда, что стёкла в рамах задрожали. Стало жутковато, и я шмыгнул на диван. Дед бормотал молитву. Бухарский кот Мишка спрятался под кровать. Вспомнились родители. Как там они на работе в такую непогоду? Гроза неистовствовала, взрывалась, сверкала и клокотала, рычала и лопалась около часа, а затем ушла куда-то в сторону. Колесница Зевса, мелькая огненными спицами, громыхая колёсами без рессор, покатилась дальше. Первые крупные капли затараторили по стёклам и крышам. Долгожданный дождь набирал силу и вскоре, извиняясь за долгое отсутствие, встал сплошной стеной, смывая с деревьев и домов въевшуюся уличную пыль. По дорогам и кюветам помчались быстрые потоки, вначале грязные, затем посветлее. Дед повеселел и заговорил сам с собой
– Ну вот и слава богу! Добрый, добрый дождь-то. Теперь хлебушек должон подняться, конец проклятущей засухе. Все соки высосала. Будь она неладна!
Я выскочил на крыльцо. Дождик веселился, пузырился в лужах, журчал в водосточных желобах, кувыркался в умытой траве. Вдруг из соседних ворот выскочил мой друг Юрка Беляшов.