Отверстие, находящееся в этой пещере, ведёт в другую, страшной глубины. Вход или спуск в сию последнюю пещеру очень затруднителен: удушливый газ, наполняющий оную, не дозволяет долгое время оставаться в ней.
На некотором расстоянии от этого места возвышается другая гора, посередине коей находится особая пещера.
Отверстие оной ведёт во внутренность продолговатой комнаты, имеющей пол из огромных плит булыжника. На сём полу находится ещё отверстие, показывающее другую пещеру, никому не известную, ибо вход в неё невозможен.
Есть тёмное предание, что будто бы в вышеописанных пещерах укрывался предок Сеита, разбойник Мустафа, вместе с боярскою дочерью, и что прах сей несчастной находится в одной из тех пещер, а в другой хранится часть сокровищ, награбленных упоминаемым разбойником у разных народов.
В одну из поездок своих по делам торговли сын старшины Сеита, молодой Искак, остановился на берегу и, пленённый красотою местоположения, решился основать на том месте селение. По приглашению его из деревень Верхних и Нижних Чебенек явилось несколько татар, которые основали деревню и назвали её Искаковою, или Ташлою. Первое из сих известно немногим, а последнее сохранилось доныне. Татары недолго находились в деревне. Ташла вскоре занята была русскими, которые распространили её и много украсили. Ныне упоминаемая деревня, – заключает автор, – составляет самое лучшее село во всём Оренбургском уезде».
Чтобы продолжить историю села и коснуться личности самого помещика, приведу небольшую справку. Е. Н. Ти-машев родился в 1791 году в Оренбурге. Начав службу в 1809 году юнкером в Оренбургском драгунском полку, прошёл большой воинский путь, дослужившись до чина генерал-майора. Принял участие в Отечественной войне 1812 года и Заграничных походах 1813–1814 годов, за что был награждён многими орденами.
Он владел 2519 душами крестьян в девяти деревнях Оренбургского уезда и 15 2000 десятинами земли, не считая недвижимости в Оренбурге.
Е. Н. Тимашев был женат на Е. А. Загряжской, которая в пушкинское время славилась своей красотой. Их сыновья преуспели: Александр стал впоследствии министром внутренних дел, а Николай – надворным советником.
Поместье Тимашевых по тем временам являлось настоящим культурным центром губернии. Они имели обширные связи с известными художниками, литераторами, деятелями культуры, сами были талантливыми писателями и художниками. В Ташле часто бывали именитые гости – В. И. Даль, декабрист С. Г. Волконский, С. Т. Аксаков (существует версия, что именно в усадьбе Тимашевых у писателя зародился замысел «Сказки об аленьком цветочке»).
В 1834 году в поместье на протяжении двух недель находился известный композитор А. А. Алябьев, который записал здесь несколько башкирских мелодий.
Вспоминая 1849 год, генерал-лейтенант И. Ф. Бларамберг писал: «Поездки или прогулки пешком в соседние леса и долины, замечательно оборудованная купальня на берегу горного ручья, вечера музыки, пение и душевные разговоры делали пребывание в Ташле очень приятным».
Но вернёмся к сути повествования. Лето 53-го года прошлого столетия. Ташла – небольшое село в уральской глубинке. Маленький домик с соломенной крышей на опушке леса, уходящего прямо к вершине горы, с небольшим двориком, с хозяйственной пристройкой для скота да баней. Он стоял в одном ряду среди других домов, которых было совсем немного, десятка два-три. Вдоль них проходила дорога, на противоположном краю которой начинался спуск в небольшую ложбинку, покрытую разнообразной зеленью.
То были небольшие огороды, которые почему-то назывались «капустниками», вероятно, потому, что значительная часть участков была занята именно этой культурой. У каждого хозяина такого владения имелся свой колодец для полива.
Колодец с питьевой водой на этой стороне села был общий, у него по утрам собирались женщины с вёдрами и коромыслами, проводив перед этим на выгул свою скотину.
Сразу же за участками протекала небольшая речушка с таким же названием, как и село. Но уже не стремительная и быстрая.
Между домами и опушкой леса простилался небольшой клин земли шириной метров четыреста, который был также разделён на участки и засеян другой культурой – картофелем, который люди выращивали как для себя, так и для продажи на рынке в районном центре.
Чуть поодаль располагался маслозавод; с ним по соседству – детский дом с большим яблоневым садом, а совсем в отдалении – животноводческая ферма.
На другом берегу речки подобный пейзаж продолжался, но домов было гораздо больше, ибо это была основная часть села со своими достопримечательностями: сельмагом, сельсоветом, правлением колхоза, чайной, клубом, школой, расположившимися вперемежку с домами, крыши которых были покрыты где соломой, где горбылём, а где и железом.
«Украшали» весь этот архитектурный ландшафт развалины разрушенной церкви, стоящей на возвышении, да почти пришедшая в негодность усадьба помещика Тимашева, в котором размещался детский интернат для глухонемых.
Ушли в прошлое правильно расположенные улицы, состоящие из опрятных крестьянских домиков, винокуренный завод на большом пруду, пилорама и мельница.
Именно с этим домом, с этим местом и с этим временем связано моё появление на белый свет. И не просто связано.
Лето 53-го, по воспоминаниям старожилов, было действительно холодным, в прямом и переносном смысле этого слова.
Помимо капризов природы произошло ещё одно событие: в нашем доме появился молодой мужчина – бывший детдомовец, успевший к этому моменту побывать в одном из не столь отдалённых мест, ставший мне отцом, хотя к моему происхождению не имел никакого отношения.
Желающим удовлетворить своё любопытство относительно событий того периода и понять весь их драматизм, советую прочитать киноповесть Э. Б. Дубровского «Холодное лето пятьдесят третьего», по которой впоследствии был снят художественный фильм с одноимённым названием; а их автор удостоен звания лауреата Государственной премии СССР.
Забегая вперёд, скажу, что отголоски той смутной поры отразились и на мне. Всякий раз, когда в селе совершалось какое-либо преступление (в основном воровство или угон скота), в нашем доме появлялся человек в милицейской форме – участковый, который подолгу беседовал с отцом. Уходил он, как правило, неудовлетворённым и очень хмурым.
Мать при этом сильно нервничала, а моё любопытство всякий раз пресекала крепким подзатыльником. От обиды я забирался на печь и подолгу там просиживал.
Не знаю всех причин переезда, но четыре года спустя после моего рождения мы покинули село. И оказались в далёкой Средней Азии, вернее, в Узбекистане, городе Бекабаде, прозванным его жителями «страной ветров» за то, что начиная с осени и до поздней весны дул сильный ветер, причём с одной только стороны, отчего все деревья росли наклонёнными.
Называть Бекабад городом в то время было бы уж слишком. Это был посёлок, возникший в 1899 году при постройке железнодорожной станции «Хилков», получившей название в честь М. И. Хилкова – одного из руководителей строительства железной дороги, единственной по тем временам артерии, связывающей Узбекистан с Россией; состоящий из глинобитных кибиток, покрытых камышом с глухими дувалами (заборами), с свободно разгуливающими вокруг ослами.
Этот период вспоминается с трудом. Жили мы на самом краю селения рядом с хлопковым полем в доме женщины, очень похожей на Лидию Русланову. У неё были так же уложенные косы, несколько грубоватый голос. А ещё она была страшная матерщинница и с большим удовольствием обучала меня всему этому.
Мебели в доме практически не было, спали на полу, на курпачах (стёганые одеяла), а в зимнюю пору грелись у сандала (печка, вырытая в полу помещения), опять же, завернувшись в эти одеяла.
Отца рядом не было, он был где-то на заработках. После родов мать сильно заболела. У неё распухли ноги, и она не могла вставать. Кроме меня были ещё младший брат и крохотная сестрёнка.
А ещё была бабушка, которая помогала во всём. Я помню, как она мыла полы в какой-то конторке, а я сидел рядом с братом, присматривая за ним.
День я, как правило, проводил на улице под палящим солнцем представленный самому себе, в окружении местных ребятишек различного возраста, которые разговаривали на незнакомом мне языке, а порой и издевались, заперев меня в автомобильной кабине, валявшейся на пустыре.
И тогда моя русская словесность начала приспосабливаться к узбекской, всё больше впуская в своё пространство незнакомые слова.
Последняя не просто входила в меня, а всё больше вытесняла первую, и не просто вытесняла, а оседала в моей памяти.
Поскольку разговаривать на русском языке, кроме трёх, окружавших меня женщин, было не с кем, я всё больше стал разговаривать на узбекском. Неплохо шло и освоение арготической лексики.
Вечером с поля возвращались механизаторы. Оставив свои тракторы, наскоро умывшись, все устремлялись к дастархану (стол), на котором дымились блюда, приготовленные нашей хозяйкой.
Это был не просто ужин, а целое застолье, ибо практически всегда была водка. Поужинав и поддав хорошенько, начинали играть в карты. Играли на деньги. А часть выигрыша каждый победитель передавал мне.
Я в то время стал полноправным членом этой компании, ибо им нравилось мои тирады бранных слов, которым меня обучила женщина. А ещё я сыпал матерными угрозами в адрес шулеров, а для пущего эффекта грозил им палкой, всегда находившейся при мне. Всем от этого было весело. Был и у меня небольшой стаканчик, в который мне наливали воду, а иногда подмешивали и водку, которым я чокался с собравшимися.
Вечером я возвращался в комнату, порой «навеселе», передавая матери деньги. Это был мой первый заработок. Было мне в ту пору около пяти лет.
Пребывание в Узбекистане было недолгим. Едва мать выздоровела, заболел брат, причём какой странной болезнью – пеллагрой, отчего его кожа на ногах и руках стала походить на рыбью чешую.
Вскоре ему стало совсем плохо, и врачи посоветовали нам сменить климат, если мы хотим спасти ребёнка. Ехать, кроме своей деревни, было некуда. Что мы и сделали, возвратившись на голое место, начав жизнь буквально с чистого листа.