По приезде я вначале проживал у очень состоятельных людей: писателей, учёных, бизнесменов, представителей искусства.
Как-то в одном из разговоров мои новоиспечённые коллеги заявили, что проживание у таких людей – это только одна сторона медали познания Америки, но есть ещё и обратная.
И я попросил В. Фассио, чтобы он селил меня к людям попроще, он мою просьбу удовлетворил. Я становился постояльцем то четы пенсионеров, то одинокого инженера; или проживал в семьях своих коллег.
В связи с этим мне запомнился один эпизод. В доме, куда меня привёз мой партнёр по перу, нас встретили его жена и дочка лет четырёх-пяти. Это был настоящий крепыш с копной светлых волос и большими голубыми глазами. Звали её Натали.
Подождав, пока закончится диалог между мной и родителями, она вдруг устроила мне настоящий допрос.
– Ты откуда пришёл, – спросила она.
Не зная, как ответить, я сказал ей, что издалека.
– Это дальше, чем Питтсбург?
– Чуть-чуть, – соврал я.
– А зачем пришёл?
– Буду с папой вместе работать.
– А жить будешь у нас?
– Да, конечно, – и, поглядев на неё, добавил: – А с тобой буду дружить.
Она понимающе закивала, и губы её расплылись в широкой улыбке; а затем, повернувшись, она победоносным взглядом окинула своих родителей.
– Мы сами из Питтсбурга, – пояснили родители. – Там она и родилась.
Сошлись мы с ней быстро. Буквально через неделю она по утрам влетала в мою комнату, присаживалась на край кровати и начинала рассказывать, что ей приснилось ночью. А я, как заворожённый, слушал английский язык, лившийся из уст этого ребёнка.
А однажды, сделав паузу, она вдруг спросила:
– Ты знаешь сказки?
– Да, конечно, – ответил я.
И начал рассказывать ей первую пришедшую на ум русскую народную сказку. Она молча слушала, а потом, сказав «спасибо», ушла.
Так повторялось несколько раз. Она или молча уходила, или просила вместе с ней попрыгать с кровати на кусок пузырчатой полиэтиленовой плёнки, который она всякий раз расстилала, заходя в комнату. От прыжка, тем более с кровати, пузырьки лопались, а она громко смеялась. Такое вот незатейливое увлечение.
Понял я другое. Многое в этих сказках ей было непонятно. Поэтому я решил пойти по иному пути, чтобы удовлетворить её просьбу. Я спрашивал её, о чём она хочет услышать сказку. Она называла первый попавшийся на глаза предмет или готовила своё желание заранее, а я, экспромтом, импровизируя, начинал рассказывать сказку. Про лампочку, холодильник, ковёр, стиральную машину. Всё было бы хорошо, если бы за окном не было пяти часов утра.
Надо заметить, что порой я ей вдруг делал встречное предложение: «А хочешь, я тебе расскажу сказку про…». Она, не чувствуя подвоха, соглашалась.
И я начинал рассказывать ей русские сказки, но в удобном для её понимания виде. Ей это нравилось. Иногда она просила повторить ту и или иную сказку, что я с большим удовольствием делал.
В один из дней я сказал, как её зовут по-русски. Ей понравилось, к тому же оно было созвучно со словом «Раша».
– Наташа – Раша. Раша – Наташа, – словно считалку или скороговорку, смеясь, повторяла она.
Как-то её отец, который звал дочку просто «Хани» (Honey), обратился к ней с каким-то вопросом.
Она вдруг произнесла:
– Меня зовут не Хани, а Наташа. Поэтому называй меня всегда только этим именем.
Родители были в шоке.
По окончании моего проживания она вдруг заявила, что уезжает вместе со мной.
– Куда? – со смехом поинтересовались родители.
– В Россию.
– Но там же холодно, да и медведи там, – с угрожающей ноткой в голосе заявили родители.
– У дяди Виктора тёплый дом, а медведей я не боюсь. Они очень добрые и дружат с девочками. Одну такую девочку зовут Маша.
В. Фассио был достаточно мудрым человеком, он давал мне возможность изучать Америку во всех её проявлениях.
Помимо работы я посещал массу всевозможных мероприятий: спортивных, культурных; выезжал на пикники; путешествовал на яхтах больших и малых; а выдавая зарплату, он, как правило, выкладывал на стол два конверта: в одном была моя зарплата, а в другом – гонорар кому-то за правку моего редакционного текста, при этом он говорил: «Это тоже твоё, стремись к этому».
Как-то раз он пригласил меня к себе домой, поехали мы на его личном «кадиллаке». Красивое место, хороший дом, со вкусом обставленный и наполненный различными сувенирами.
– Я люблю путешествовать, а посещая места, покупаю что-нибудь на память, – пояснил он.
Мы хорошо пообедали, распили бутылку прекрасного итальянского вина, а потом вышли на задний двор прогуляться в ожидании яблочного пирога (знак особого уважения к гостю). Он попросил меня надеть болоньевую куртку.
– Так нет же дождя, – воспротивился я.
– А ты надень, пригодится.
Когда мы пересекли двор, я понял, к чему всё это. К берегу были пришвартованы две яхты: одна большая, другая маленькая.
– Пойдём на малой, пирог печётся быстро, – пояснил он.
Мы вышли в море. Отсутствовали около часа. За это время хозяйка приготовила обещанный пирог.
За чаем В. Фассио рассказал о себе, своей семье. И он сам, и его рассказ – образец американской мечты. Приехал в США из Италии с пятью долларами в кармане; поселился в Чикаго, многое перепробовал и вот стал владельцем одной из крупнейших газет Америки.
Я не думаю, что это была пропаганда западного образа жизни, но и не исключаю.
Перед отъездом мы ещё раз посидели за бутылочкой вина, поговорили. Он подтвердил слова своих сотрудников относительно Союза, и они оказались правдой.
Мои статьи по возращении домой были настолько контрастными на фоне пустующих прилавков и длинных очередей, талонов на товары первой необходимости, что я надолго отложил эту идею, а потом и вовсе усомнился в целесообразности публикации данных материалов.
Прошло более тридцати с лишним лет. Многое изменилось, исчезло с лица земли. Нет в живых В. Фассио, закрыта газета, продано здание самой редакции. Изменились люди, их психология, изменилась сама Америка. Но я благодарен Судьбе за то, что она ещё раз дала возможность обогатить мою словесность.
Великий математик Блез Паскаль как-то заметил, что «случай – это псевдоним, под которым Бог действует в мире».
В один из редакционных дней я познакомился с ещё одним интересным человеком – А. В. Станишевским, одним из величайших специалистов по Востоку.
Предлогом для знакомства стал небольшой материал на историческую тему. Были кое-какие сомнения относительно некоторых фактов, полученных во время его подготовки. Коллеги посоветовали мне обратиться к нему, дескать, человек знающий, поможет, если что. Дали адрес, телефон. Я позвонил.
– Подъезжайте, пожалуйста, в удобное для вас время.
Одним словом, сама любезность. Так я оказался в его квартире. Едва переступив порог, был удивлён. Меня встречал сам граф Толстой, таково было внешнее сходство, особенно его борода. Мы познакомились, я передал ему свою работу, попросил посмотреть.
– Хорошо, – сказал он. – Подходите через пару дней.
Через пару дней мы встретились вновь. Он достал из стола моё творение.
– В общем, неплохо, – сказал он. – Но есть небольшие замечания. Не очень убедительно вы описываете погоню, если сказать точнее, само состояние преследующего, вернее, его дыхание.
– Ну, жарко. Палящее солнце, пересохло во рту, – произнёс я.
– Согласен, – ответил он. – Но я дам вам хороший совет: придите домой, включите духовку. Пусть она хорошенько прогреется, а потом откройте её и, близко наклонившись, подышите. Вы поймёте, что я хотел сказать. Потом сядьте и опишите свои ощущения. Второй момент. Вы пишете, что за ночь отряд прошёл в горах на лошадях сорок с лишним километров. Сами-то верите в это? – спросил он.
– Мне так рассказали, причём люди солидные, в возрасте.
Он поднялся со стула, взял указку и подошёл к видавшей виды карте на стене.
– Вот это Памир, – очертил он указкой место. – Вот здесь место, которое вы описываете, а вот – конечный пункт назначения. Между ними не только нет какой-либо дороги, горной тропинки даже нет.
Я смущённо опустил голову.
– А вы не смущайтесь: чем старше становится человек, тем больше он врёт. Грубо, но правда. Ну, это на будущее.
Материал, я конечно, переделал.
Затем навестил его вновь, поблагодарил за помощь, потом ещё и ещё. Он тоже стал меня приглашать. Заходил я на полчасика, а просиживал часа по четыре. Меня поражало, насколько велик был его кругозор, насколько сильна была его память. Каждый случай из жизни он помнил до мельчайших подробностей: год, месяц, день, время, место, с описанием подробностей вокруг. Складывалось такое впечатление, что это было только вчера.
Я было начал благодарить его за то, что так подолгу засиживаюсь у него.
– А вы меня не благодарите, – сказал он, – я от вас тоже много получаю. Вам пока этого не понять.
Как-то он мне задал вопрос:
– Не хотите ли вы заняться наукой?
– Вначале хотел, и мне даже предлагали, сейчас пока не думаю.
– А то вот, – шутливо произнёс он, открывая дверцу большого письменного стола. – Здесь, – указал он на папки, – кандидатские, а здесь – докторские. Берите что хотите и идите защищаться.
Вскоре я стал помогать ему в его литературной и научной работе, поскольку он практически ослеп.
Потом нашлись ходы-выходы в клинику академика С. Н. Федорова, его прооперировали, но, к сожалению, удалось вернуть зрение только одного глаза. Но и это для него было большой радостью.
И тем не менее мы продолжали сотрудничать до момента его кончины.
О себе он практически ничего не рассказывал. Я только узнал, что он знает порядка полтора десятка языков, причём очень далёких друг от друга. К примеру, арабский и китайский и т. д.
Уже потом, после его смерти, мне рассказали, что он – самый настоящий дервиш, большой специалист по тибетской йоге, благодаря которой не раз спасал сам себя от смерти; будучи совершенным калекой, не только поднимался на ноги, но и становился полноценным человеком, работал.