Как бы то ни было, а ему надлежит скоренько поправляться, чтобы от болезни и следа не осталось. Забыл сказать — все лекарства, которые давались Яали, я сам глотал в двойной дозировке.
Внезапно Иерусалим мрачнеет и хмурится. Настолько, что приходится включить электричество. Любой чужак сказал бы: быть дождю. Но я — сын этого города, и никогда не скажу подобной глупости.
Если не ошибаюсь, именно сейчас Зеэв и Хая сдают утренний письменный экзамен. Холодный ветер врывается в открытые окна аудитории, заставляет абитуриентов дрожать еще сильнее. Скучающие ассистенты лениво прохаживаются вдоль рядов. Зеэв наверняка грызет ручку, и мысль у него одна: как бы не завалить. Зато Хая не торопится, раздумывает, прикидывает и, как всегда, немного неряшлива. Поудобнее устраивается на стуле, откидывает голову назад, склоняет набок. Доведись мне быть ассистентом, не отошел бы от нее ни на шаг, зорко следя за ее действиями.
В полдень готовлю обед. Как оказалось — для одного Яали. Сам я просто не могу глотать, в горле засела тупая боль.
После обеда выхожу — Яали в своей полосатой пижаме шлепает следом — взглянуть, какая участь постигла нашу гадюку. Проворные иерусалимские муравьи уже расчленили ее на несколько кусочков, отволокли в сторону и теперь ссорились из-за огромной, по их понятиям, змеиной головы.
Я осведомился у тракториста, зачем ему понадобилось покушаться на мой любимый холм, и он ответил, что на этом месте скоро вырастет еще один корпус будущего музея. Насколько ему известно, здесь будет павильон природы — всякие там гербарии, окаменелости, чучела.
Но я твердо решил не менять место жительства. Уж очень мне нравится наш квартал.
Забавно, но я даже не вспоминаю о Цви. Стоя на пустыре под осенним ветром и глядя на останки змеи, я думаю вовсе не о нем. Мне вдруг пришло в голову, что логическое противоречие, над которым я бьюсь столько времени, на самом деле не такое уж и логическое.
Спешно возвращаюсь домой и бросаюсь к столу, где лежит диссертация. Яали бегает по балкону. Что он там высматривает? Облака, дождевые тучи, наплывающие с запада.
С головой ухожу в математические рассуждения, но тут Яали приносит мне книжки, которые он откопал среди игрушек. Не забыл, что я обещал ему в первый наш день!
Делать нечего — отодвигаю тетрадки, беру его книжки, листаю, рассматриваю картинки, потом открываю сначала и читаю.
Но дело не задалось. Во-первых, содержание дурацкое. Во-вторых, слова для Яали трудные. В-третьих, читаю я неправильно. Надо декламировать медленно, хорошо поставленным громким голосом, произносить фразы нараспев, а перед концом предложения делать паузу, чтобы последнее слово победно выпалил сам Яали.
Ни дать, ни взять — два религиозных фанатика на молитве.
Я взмок.
«Эта книжка не для нас», — сказал я и прямиком отправил ее через окно. Яали захохотал, до того ему понравился мой поступок. Он сгреб остальные книжки, забрался на кресло и выкинул их вслед за первой.
И я начинаю рассказывать ему историю собственного сочинения, выдумывая ее прямо на ходу. В этих невероятных приключениях участвуют все лесные звери: медведь, лис, волк, олень, их чада и домочадцы. Все они гуляют в чаще, едят, пьют, спят и ведут ожесточенные войны. Большинство из них приняли тяжкую насильственную смерть, а оставшиеся в живых обязаны своим спасением моему великодушию. Поскольку не особенно этого заслуживали.
Яали слушает, затаив дыхание и раскрыв глаза. Он жадно ловит каждое слово, даже самое туманное и непонятное не пропускает мимо ушей.
Такой длинной и удивительной сказки ему еще не рассказывали.
Ни одна мелочь не ускользает от его внимания. Если я оставляю на лесной тропе раненое животное, он напоминает о нем, желая знать, что с ним будет дальше. Несколько раз на его глаза наворачивались слезы. Он страшно горевал, когда двое волчат утонули в реке, а лис сожрал кроликов.
У растений тоже свои роли. Гигантские деревья переговариваются со зверями, камыши возводят на престол своего царя и целыми полчищами отправляются на поиски затерянного канала. Колючие кусты терновника собираются на тайное зловещее вече.
Пока я перевожу дух и собираюсь с мыслями для продолжения, ребенок напрягается так, что вот-вот лопнет.
«Ну, как рассказик? Рассказик-то как?» — спрашиваю я время от времени.
В ответ ребенок лишь молча кивает головой, сглатывая слюну. Он уже давно положил ладошку мне на плечо и иногда бессознательно поглаживает меня по волосам. С каждой минутой он любит меня все сильнее. Улучив момент, я решил выяснить, помнит ли он еще своих родителей.
Да помнит он, помнит, «токо ти дальсе яссказяй, ну дальсе, дальсе!»
Мне кажется, что от перевозбуждения у него снова начинается жар. Следующую передышку я использую для того, чтобы заставить его проглотить еще одну таблетку. Малыш безропотно покоряется и даже позволяет смазать горло горьким лекарством.
И я продолжаю. Твердо решив истребить всех персонажей, как флору, так и фауну, я держу слово. Исключение составил единственный волчонок, избегнувший гибели по недосмотру автора.
Дневной Иерусалим не спеша готовился уступить место вечернему. Пора собираться. Я снял с ребенка пижаму и переодел его в вещи из чемодана. Он все еще бледен, глаза ввалились, блестят холодным блеском. За эти три дня он как будто повзрослел.
Прохлада. Ветер остужает город. Кучевые облака жмутся друг к другу и сливаются в большие тучи. Иерусалим вступает в другой сезон и, как змея, меняет кожу.
Я посадил Яали на плечо, подхватил чемодан, и мы отправились к автобусной остановке. Малыш горд, его пытливый взор устремлен ввысь. «Звезды» — сказал он, а я про себя подумал, что за эти дни научился понимать его детский язык.
Автобус медленно карабкался на Гар-а-мнухот, Гору Успокоения. Темные могилы безмолвно встречали сумерки. Город стекал назад, дома уплывали в овраги.
Вид памятников убаюкивал, но пронзительный, немигающий взгляд Яали не давал провалиться в сон. Когда я потребовал, чтобы он меня поцеловал, он подставил мне щеку. Я нехотя чмокнул его, и он снова заговорил о звездах. Водитель включил над окнами мягкую подсветку.
А спустя время мы уже шли в густой темени — Яали на шее, чемодан в руке. Он мертвой хваткой вцепился мне в волосы, спутывая их в колтуны. Я шел быстрым шагом и что-то нервно напевал себе под нос. Из мрака выступили два силуэта. Они сняли у меня с шеи ребенка, забрали чемодан, дружески потрепали по плечу.
«Здорово, лунатик. По-моему, Яали его доконал…» — раздался насмешливый голос Зеэва.
На мне живого места нет. Ребенок снова в родительских объятиях. А я снова повержен.
Она стояла рядом, тихая, худенькая, в наброшенном на плечи свитере, на ногах… босоножки. Блестящие, распахнутые в ночь глаза ее улыбаются. И такая умиротворенность… Ребенок на руках у матери, прильнул головой к ее груди.
«Ну, как успехи?» — спросил я, симулируя бодрость духа.
Он принялся нудно рассказывать что-то насчет доставшихся им билетов и прочую экзаменационную ерунду. Я не слушал его. Я желал им провала, чтобы они поскорее убрались из города.
Они потащили меня в гостиницу, усадили в глубокое кресло. Здесь я разглядел их как следует: бледные осунувшиеся лица, под глазами темные круги — результат бессонных ночей. А они с нескрываемым изумлением и беспокойством глядели то на меня, то на ребенка. Что я с ним сделал? Что он сотворил со мной? Я встал и подошел к зеркалу — на меня смотрел мужчина с ввалившимися щеками и противной трехдневной щетиной. Ребенок, не поворачивая головы и по обыкновению храня молчание, следил за мной одними глазами.
Черед объяснений настал.
Не вдаваясь в излишние подробности, я рассказал им кое-что, в основном, то, чего не было, намеренно исказив хронологию событий. О болезни Яали — ни слова. Ребенок же преспокойно слушал мое вранье, удобно развалясь у матери на коленях. Да и как он мог помешать мне плести небылицы — крошечный человек, лишенный ощущения времени, проведший в беспамятстве почти все три дня? И как мог он перечить мне?
Я кончил. Наступила короткая пауза.
И тут Яали, спрыгнув с коленей матери, встал посреди комнаты и с удовольствием сообщил: «Я тоснил бяку!»
С непринужденной улыбкой я заверил родителей, что это было лишь минутное недомогание. Она выслушала это сосредоточенно и спокойно, Зеэв — в смятении. Вот уж не подумал бы, что он так любит сына.
Они уговаривали меня остаться, чтобы вместе поужинать. Просто умоляли. Но я отказался. Дома ждет Яэль, не моргнув глазом, соврал я. Когда надо, всегда пользуюсь этой уловкой — ах, моя нежная курочка ждет не дождется своего петушка.
Время еще детское, но все мы страшно устали.
Прощаюсь. Они благодарят меня. Признательны по гроб жизни. Что бы они делали, если бы не я? Даже она благодарит, как умеет — двумя короткими фразами. Нисколько не изменилась с тех пор, та же невозмутимость, те же глубоко посаженные, излучающие тепло глаза.
После некоторых колебаний Зеэв вытаскивает бумажник, мямля что-то насчет ущерба, расходов и компенсации. Вот, еще о танке вспомнил. Я слабо, с презрением, отвожу его руку. Да что они, с ума сошли? За кого они меня принимают?
Насилу расстались. Улицы пусты. Автобус уносит меня в обратный путь по крутому серпантину. Мимо окон ползут надгробья, но теперь уже в другую сторону. Иерусалим снова карабкается на холмы, расставляет все по своим местам. Закрываю глаза. И вот уже мой дом. А в нем горит свет. Неужели забыл выключить?
Нет, это Яэль вернулась. Ждет меня, лежа на неприбранной постели. Исцарапанная, пыльная, шершавые цыпки на руках. Читает книжку, впопыхах оставленную мной на кресле. Кучи колючек, рассортированных и еще нет, разбросаны по всему полу.
Тоже смотрит на меня ошарашенно.
Не суждено ей быть красивой, никогда, с тоской подумал я. Не раздеваясь, лег рядом с ней, прикрыл глаза ладонью и мгновенно провалился в небытие.