Когда я их открыл, Яэль не было. Полночь. Оставленный ею свет бил в глаза. Рядом с кроватью лежала записка: «Завтра в полдень». Наверно, поняла. Я скинул с себя все и выключил свет. От подушки еще исходил запах Яали: блевотины, крови и мыла. Я упивался им, как отец, получивший на пеленке первую дорогую «награду» от своего первенца.
Я вдруг вспомнил, что упустил последнюю возможность выяснить, как зовут Яали на самом деле.
Я маялся, не в силах уснуть. Моя рука, свесившаяся с кровати, наткнулась на колючки. Как-то давно, под настроение, я попросил Яэль научить меня распознавать растения. Сейчас я пытался сделать это сам. Осторожно ощупывая стебель, добрался до цветка с гладкими лепестками, перебрал тычинки и сосчитал их. Вряд ли это «картамус мелкий», не станет Яэль тратить время на то, что попадается на каждом шагу. Правда, в темноте он здорово смахивает именно на картамус мелкий. Как там про него сказано…
«Медоносное растение, наиболее активное время для сбора насекомыми нектара — до полудня. Семена яйцевидные. Семейство сложноцветных. Центральные тычинки служат для распространения пыльцы на большие расстояния, боковые — для самоопыления, чтобы обеспечить нынешний ареал обитания».
(1965)
Перевела Наталья Сергеева. // «Двадцать два», 1991, № 78, Тель-Авив.
Зельда (1914–1984)
Каждая лилияПер. Ф. Гурфинкель
Каждая лилия — остров
Мира обещанного,
Мира вечного.
В каждой лилии живет
Птица сапфировая,
имя которой «ве-хитету»[251].
И кажется,
Так близок
Ее аромат,
Так близок
Листьев покой,
Так близок
Тот остров —
Лишь лодку возьми
И пересеки море огня.
(1967)
Перевела Фрима Гурфинкель. // Я себя до конца рассказала. 1981, 1990. Иерусалим.
Я стояла в ИерусалимеПер. Ф. Гурфинкель
Я стояла
в Иерусалиме,
Висящем на облаке,
На кладбище
С плачущими людьми,
Кривым деревом.
Очертания гор неясные
И башня.
Вас ведь нет! —
Говорила нам смерть.
Тебя ведь нет! —
Она обращалась ко мне.
Я стояла
в Иерусалиме,
Расчерченном солнцем.
С улыбкой невесты
В поле
У тонкой зеленой травы.
Почему ты боялась меня вчера под дождем? —
Говорила мне смерть.
Разве я не сестра тебе,
Тихая, старшая…
(1967)
Перевела Фрима Гурфинкель. // Я себя до конца рассказала. 1981, 1990. Иерусалим.
Не отдаляйся!Пер. С. Гринберг
Утешители входят во двор,
во внешний.
Вот они стоят возле ворот,
обращенных к долине смертных теней
и наводящих страх кругом, кругом.
Стоянье у ворот — это всё, что по силам,
Всё, что могут взять на себя утешители.
Но ведь душа моя также на расстоянии вёрст
от самоощущений плачущего. Так предуказано.
Ты, сотворивший ночи и ветер,
ведь это против Тебя стенанье неуемное это.
Не отдаляйся.
Да не встанут стенами
миллионы лет световых
Между Тобой и Иовом.
(1971)
Перевел Савелий Гринберг. // Я себя до конца рассказала. 1981, 1990. Иерусалим.
Песок приморский, страшный песокПер. С. Гринберг
Если набок заляжет душа
зарытая в свое горе,
отпрянув от всякого неистовства
в людях, в машинах, в змеях,
и не пойдет она вплавь сквозь таинства ночи,
и не возлетит сквозь листву с порывами ветра,
оторванная от праздников и обрядов,
потеряв тропу к живому голосу.
Если набок заляжет душа,
и не услышит она голос горячий,
произносящий имя ее,
и позабудет благостыни солнца,
гор крутизну,
и тот спрятанный родник,
имя которому: тихая беседа
(родник, светивший нам с тобой во тьме).
Если набок заляжет душа,
завернутая в свои паутины,
отброшенная от всех деяний,
избегающая всего повседневного,
вот тогда прибудет от берега морского
тонкомелкий песок
и засыпет субботние дни ее,
и перекроет раздумья до самого корня.
В проникновенья рыданий,
пред ликом Бога таинственным и непостижимым,
вторгнется будничномелкий страшный песок,
если набок заляжет душа моя, зарытая в свое горе.
(1974)
Перевел Савелий Гринберг. // Я себя до конца рассказала. 1981, 1990, Иерусалим.
У каждого человека есть имяПер. Р. Левинзон
У каждого человека есть имя,
данное ему Богом,
данное ему матерью и отцом.
У каждого человека есть имя,
данное ему статью и улыбкой,
и одеждой его.
У каждого человека есть имя,
данное ему горами
и стенами дома его.
У каждого человека есть имя,
данное ему знаками Зодиака
и соседями его.
У каждого человека есть имя,
данное ему грехами его
и тоской его.
У каждого человека есть имя,
данное ему врагами его
и любовью его.
У каждого человека есть имя,
данное ему праздниками его
и трудами его.
У каждого человека есть имя,
данное ему временами года
и слепотой его.
У каждого человека есть имя,
данное ему морем
и данное ему
смертью его.
(1974)
Перевела Рина Левинзон. // «Егупець», 1996, № 2, Киев
Авот Йешурун (1904–1992)
Блистательный конец сезонаПер. Г.-Д. Зингер
Мендельсон пришел с концертом для скрипки с оркестром, как конь
к речному устью, испить из уст в уста.
Мендельсон с концертом спустился к речной губе,
чтобы испить с ее губ.
Липн (губы) коня лепечутся, как слова,
Лефцин (губки) мужчины плещутся, как молитва.
Может им есть что сказать тебе что-нибудь? Симфония
Дворжака в ре-миноре коснулась марша.
Не ответим и не погрешим против провода, что над моей головой
на потолке «Дворца Культуры», провода, отвечающего и грешащего
против поворотов мелодии над головой перед роялем.
Провод с музыкальным слухом на три тысячи мест.
Все провода во Дворце Культуры проводят электричество.
Этот провод проводит музыку.
Пламена сворачиваются и разворачиваются,
пропадают и вновь возникают на свет, на-
сколько я могу судить,
этот провод проводит музыку.
Провод погружается в светлую глубину, жив,
и появляется вновь, так я вижу.
(1984)
Перевела Гали-Дана Зингер.
Меир Визельтир (p. 1941)
1. НовосибирскПер. Г.-Д. Зингер
Слоны и медведи из льда
по утрам встречали меня
чистой стужей,
неслышным ворчаньем.
Пели сани, скрипели.
Через стылую в инее площадь
молодая женщина тянула ребенка
на короткой тонкой веревке.
Пели скрипели, сани.
Искрились чудесные шкуры.
Люди продвигались,
Укутавшись, пар выпускали дыханий.
Головы слонов и медведей
я лучше всего запомнил,
мерцающие в сером пространстве,
что живую плоть рассекает.
По вечерам возникали
какие-то стертые лица,
будто посторонились и отплыли,
смежили пустые глазницы.
Тяжелый снег по вселенной
бьет как молоты гномов,
кующие новое упованье
каждую ночь неустанно,
как скрытым жителям подобает
занятым важным тайным
и секретным деяньем.
Перевела Гали-Дана Зингер. // «ИО», 1994, № 1, Иерусалим.
2. ЛазурьПер. Г.-Д. Зингер
Существовали прорастающие пейзажи, произрастившие
в спаленных песках белые кубики. Сияние
незнакомое нашим отцам. Разве
только воображаемым предкам из потрепанных книг.
Наши зоркие глаза видят: ровный ряд
против ровного ряда дворов, отмеченных колышками и тонкой веревкой.
Черепичные крыши в дожде, чуть красные.
Песку, что посередине, — называться дорогой,
сконфуженному кусту — называться деревом,
презренному праху — называться Адамом,
и только небо для Господа,
небесная твердь во всем полноценная.
Лазурь лиловеющая, выбеленная
и обманный чечеточный ветер с моря,
собирающий в горсть по дороге обрывки благоуханий
апельсиновых рощ, пустырей и течки суглинка.
В сегодняшнем кроссе к темнеющим дюнам
вспыхивают нагие огни. Но свет
он и есть свет, он освещает в темноте песню протеста
лисиц и шакалов в округе, летучих мышей полет.
(1964)
Перевела Гали-Дана Зингер. // «ИО», 1995, № 3, Иерусалим.
Пейзажная открыткаПер. Г.-Д. Зингер
Они задремали и спят
среди расщелин простынных,
как облако непорочности
забелеет над ними перина.
На захолустной станции усталый паровоз,