У этого братья кончаются в пытках,
Хрипит у другого отец под мечом,
Иной же скорбит об оставленных слитках,
О брошенных книгах, о поле своем.
Вот этот не знает порывов и страсти,
Не ищет он в жизни отрады и благ,
Оставил он с сердцем, разбитым на части,
Родные могилы, родимый очаг.
Бегите, страдальцы, спасайтесь, бегите!..
Куда же? Кого умолять о защите?..
О где же, в каком благодатном краю,
Народ мой, ты голову склонишь свою?..
Удел ваш — скитанья и горести, братья:
Испания вас обрекла на проклятья.
Клянитесь же свято пред Богом Единым,
Клянитесь, своих заклинайте детей,
Чтоб к этим кровавым полям и долинам
Во век не вернулся еврей!..
Как лебедь, корабль их все мчится быстрей
И грудью врезается в лоно морей.
Ни тучки в безбрежной небесной лазури;
Нет зыби и пены, предвестников бури.
Порою лишь слышится паруса взмах…
Зачем же на лицах виднеется страх?
Спешат пассажиры в тревоге смертельной…
Не течь ли явилась в стене корабельной?
Бегут пассажиры, теснятся, спешат
Туда, где безмолвно, на связке канатной,
Две женщины в грусти глубокой сидят.
Пред ними синеет простор необъятный,
Глаза их опухли и красны от слез,
По лицам рассыпались пряди волос.
Одна из несчастных — супруга раввина,
Погибшего вместе с другими в огне.
С ней дочь молодая, красотка Пенина.
Печально взирают на море оне,
Тоскующий взор их блуждает без цели:
Со смерти отца не прошло и недели.
Старуху измучило горе разлуки,
Смиренье — в очах и морщины на лбу;
Все сносит несчастная — горе и муки —
Без слез и без жалоб на злую судьбу.
Но дочь расцветает волшебной красою,
Как ландыш, обрызганный вешней росою.
О, чудная юность, о, жизни весна!
Ты силы могучей и веры полна.
Недавнее горе с гнетущей тоскою
Ее не коснулись губящей рукою,
И полную веры, надежды и сил,
Расцветшую пальму и вихрь не сломил.
Отец посвятил ее в тайны наук,
И в сердце зажег он светильник познанья.
Прибежищем в тяжкие годы изгнанья
Они ей служили от горя и мук
И ей утешеньем единственным были.
Испанцы-матросы ее полюбили:
С ней долго порой капитан толковал,
И в сердце испанца огонь запылал…
Изгнанникам-братьям, обиды терпевшим,
Была она ангелом, с неба слетевшим:
В минуты тревоги, тоски и сомненья
К Пенине стекались искать утешенья;
Стекалися с сердцем больным и скорбящим
За ласковым словом, за словом бодрящим.
И взором, и голосом тихим, волшебным,
И речью своей, как бальзамом целебным,
Она облегчала стесненные груди,
И верили снова несчастные люди.
Пенину смятенной толпой окружая,
Стеклись пассажиры. — «Ужели, родная,
Постигло евреев несчастье в пути?»
— О, братья, и новое горе снести
Должны мы, не падая духом в печали;
Сегодня матросы при мне толковали,
Что наших толпой у чужих берегов
Купцам продавали со многих судов;
Других же спустили на остров бесплодный,
И братья погибли там смертью голодной. —
«О горе нам, горе! Повсюду палач
И ужасы пыток и смерти!»
— Не плачьте, родные, напрасен ваш плач,
Надейтесь на Бога и верьте!
Он чудом спасет нас от злобы людской,
Как встарь при Эсфири[53] — могучей рукой…
— «Ну, что, передал ты еврейке, Диэго,
Желанье мое?» — «Я сказал ей, что ты
Ее полюбил, очарованный негой
И блеском ее красоты,
Что словом единым евреев властна
Спасти от погибели верной она.»
— «Каков же ответ?» — «На чужом языке
Старуха сердито шепталась с красоткой;
Упрямилась ведьма, но девушка кротко
О чем то ее умоляла в тоске,
Как птичка в ненастьи, понурив головку;
Я понял сейчас, что красотку-жидовку
Успел ты красивой осанкой пленить…
И разве возможно тебя не любить?»
— «Довольно! Ну, что же они отвечали?»
«Ответила дочь, потупляя глаза
(Румяные щечки огнем запылали
И в темных очах заблистала слеза):
„Скажи, если сжалится твой господин
И братьев спасет от бездонных пучин,
От смерти ужасной в бесплодной пустыне,
Испанцу я верною стану рабыней.“»
— Спасибо! На добром ответе таком
Я жалую полным тебя кошельком!
Отныне и пальцем не трогать жидов;
Как только причалим к знакомому порту,
Спустить их! Пускай отправляются к черту:
Я все для красавицы сделать готов!
Колышется море, и блещет, и дремлет;
Безбрежное море затишье объемлет,
Сиянье и тени, сливаясь, скользят:
Матросы беспечно на палубе спят.
Спит, и волшебные видит картины
На ложе своем капитан.
И снится ему, что прекрасной Пенины
Во сне обнимает он стан…
Светлеет… Волнистая дымка тумана
Плывет над простором немым океана.
Как страшное зеркало, стелются воды,
И в нем отразились небесные своды;
Волненья не слышно, и дремлет волна,
Лаская высокие стены судна…
Две женщины в траурных темных повязках
Сидят на канатных разбросанных связках
И плачут, с отчаяньем небо моля.
Их спутники-братья сошли с корабля.
Измученных женщин надежды убиты,
Глаза их опухли, сердца их разбиты.
И горько рыдая в ночной тишине,
Друг другу в объятья упали оне.
— «Мы гибнем, Пенина! Приходит конец:
Забыл и не хочет спасти нас Творец.
Осталось отныне спасенье одно:
Морские пучины, глубокое дно…
Отец твой бесстрашно взошел на костер,
Нам будет могилой — безбрежный простор
Глубокого моря, — но обе дороги
Приводят равно в золотые чертоги[54].»
— «Я к смерти готова, но молви, родная,
За что, утешенья во веки не зная,
Позорного рабства оковы влача,
Забыты мы Богом в руках палача,
Все страны еврейскою кровью залиты,
И нет нам спасенья, и нет нам защиты?»
— «Молчи, дорогая, голубка моя,
Господь это знает, Святой Судия!
Крепись перед смертью, крепись и не плачь:
У Господа в небе бессилен палач.
Не бойся, голубка, не бойся конца!
В небесных долинах мы встретим отца.»
— «Родная, бесстрашно и смело умру!
Позор или смерть… и я смерть изберу.
От грязных объятий и ласк капитана
Спасенье одно — глубина океана.
Умру я чиста, за своих погибая,
Спасая народ мой, как дочь Иофая[55].»
Как только с зарею рассеялась ночь,
Воспрянули с места старуха и дочь,
И твердо к стене подошли корабельной,
И стали молиться с тоскою смертельной:
«Господь наш, Бог, Господь Един,
Прими Ты нас среди пучин!
И жертвы чистые, как встарь,
Прими Ты нас на свой алтарь…»
И очи воздевши к небесному своду,
Они соскользнули в безмолвную воду…
И море дрожит, разбегается море,
Чуть слышно рокочут валы на просторе,
Волна за волной убегает от суши,
И вглубь погрузилися чистые души.
И там, в глубине, успокоились обе,
Забыв о страданьях, о гнете и злобе.
Их памятник — скалы, глубь моря — могила,
И саван их — небо, а надпись — светила…
Никто их не видел, не плакал над ними,
Лишь, ярко блеснув над волнами морскими,
Зари их увидел трепещущий луч,
Их видело око вселенной из туч —
То око, что видит и гибель, и гнет,
Но горькой слезы никогда не прольет.
(1868)
Перевел Лейб Яффе. // Л.Яффе. Грядущее. 1902, Гродна.
В пасти льва(Отрывок из поэмы)Пер. Л. Яффе
«Я в бой возвращаюсь, закрылася рана…
О, Марфа, навеки прощай!..
В отчизне свирепствует войско тирана:
Иду я… Оружье подай!
Молись за меня, не забудь и люби…
Не плачь же, родная!.. К чему?.. Не скорби!»
— «Защитников край призывает родимый,
С дружиною в бой поспеши!
И страх за меня, ненаглядный, любимый,
Пускай не туманит души!
Отец мой и братья в бою сражены,
Привыкла я к ужасам долгой войны…
Спеши же сразиться за родину нашу,
Спасать от врага наш Сион.
Тебя я с любовью мечом опояшу:
Отчизне и Господу — он!»
Лицо молодое пылает огнем,
Горючие слезы прорвались ручьем.
И замерли оба, с рыданьем друг друга
Безумно прижавши к груди.
«Прощай, моя жизнь, дорогая подруга!»
— «О, милый мой, с миром иди!»
И с сердцем разбитым от милой спешит
Он в поле, где бой беспощадный кипит…
(1868)
Перевел Лейб Яффе. // Л.Яффе. Грядущее. 1902, Гродна.
Обзор современной еврейской литературы
История еврейской литературы есть вместе с тем и история еврейского народа.