Также и Ханна из короткого рассказа Мордехая Давида Брандштедтера «Дварим ке-хаваятам» («Упрямые факты», 1891) возмущается: «Я не собираюсь приносить свою жизнь в жертву их тупости. Я не выйду замуж за этого милого мальчика… (чтобы) отдать себя в рабство на всю оставшуюся жизнь». Она убегает со своим возлюбленным и пишет родителям решительное письмо: «Ваше упрямство вынудило меня уйти из дому… вы растоптали мою душу, требуя от меня слепо подчиняться вашему родительскому произволу».
Безусловно, существует внутренняя связь между этими непокорными молодыми девицами и своеобразной квази-феминистской идеологией. Подобные персонажи частенько подкрепляют свое право на неповиновение декларациями о равенстве, социальных реформах, правах человека. Например, в коротком рассказе И.Л.Гордона «Ахрит симха — туга» («Счастливое начало и печальный конец») Шифра, вопреки воле матери, выходит замуж за простого ювелира — выходит только потому, что он не ведет паразитического образа жизни. Для Шифры профессия ювелира воплощает социальную программу Гаскалы. Те же идеи движут Йохевед, состоятельной дамой, которая оказывает финансовую поддержку нескольким общинным благотворительным заведениям, в том числе помогает деньгами бедным невестам, но при одном условии: они должны выйти замуж только за такого юношу, который в состоянии работать и сам зарабатывает себе на жизнь. В противном случае, это уже не «благотворительность», а «преступление».
Другой персонаж — Хадаса из «Ахават цадиким» («Любовь праведников») Зобейзенского — заявляет: «Я предпочитаю выйти замуж за бедного учителя, чем за богатого, но пустого человека». В романе Переца Смоленскина «Ха-йеруша» («Наследство», 1885) Наама с чисто феминистской горячностью клянется: «Никто не сделает меня орудием чужих амбиций… У меня есть свои цели в жизни, и ни один мужчина не заставит меня делать то, что ему угодно». Одна из наиболее героических фигур литературы Гаскалы — это, без сомнения, Эстер из романа «Квурат хамор» («Ослиное погребение», 1874)[78] того же Переца Смоленскина. Она выходит замуж за гонимого Яакова Хаима и отважно сражается с лицемерием и ханжеством среды бок о бок с ним. «Я билась за своего мужа, — говорит она, — и победила. Я и дальше буду смело биться за своего мужа, чтобы стать его равноправным товарищем и заслужить его любовь». «Эти идеи, — комментирует рассказчик, — столь чуждые любой другой еврейке, вдохновляли Эстер, прибавляли ей мужества и давали чувство удовлетворения».
Такие женщины, как Эстер, не могут рассматриваться как подлинные типические последовательницы феминистской идеологии или представлять какое-либо общественное движение в строгом смысле слова. Они свидетельствуют о появлении нового типа женщины, но пока все еще в рамках традиционного семейного уклада. Еще раз возвращаясь к примерам из творчества Чернышевского и Тургенева, отметим, что литературные героини Гаскалы, в противоположность аналогичным персонажам русской литературы, не бросают дом и общину. Они произносят радикальные феминистские лозунги, но на практике не следуют тем примерам антиобщественного поведения, которые подают им непокорные героини нееврейской литературы, — и не столько из моральных или идеологических соображений, сколько просто потому, что у них нет альтернативного общества, к которому можно было бы примкнуть и куда можно было бы сбежать. Ивритский писатель не мог отмежеваться от общепринятых в XIX в. взглядов и присущего его родной среде традиционного отношения к любви, семье и женщине. Эти взгляды нелегко было сменить на новомодные революционные идеи. «В то время, как определенные аспекты общей тенденции к женской эмансипации проникают на страницы произведений ивритской литературы в эпоху Гаскала, другие ее аспекты по-прежнему остаются ей чужды», — пишет Дэвид Паттерсон. Но даже и в этом случае многое указывает на наличие феминистских настроений в ивритских романах и статьях, хотя термин «феминизм» или какой-либо другой, близкий по значению, там никогда не используется.
Некоторые героини Гаскалы наделены феминистским менталитетом и представляют собой новый тип еврейской женщины, предполагаемого двойника русских литературных героинь того времени. Йошуа Мезах пишет в своем памфлете «Ха-эмуна ве-ха-хаскала» («Вера и просвещение»), что «в наши дни (1874) мы можем видеть множество еврейских женщин, которые сделали удачную карьеру. Одна преподает философию в университете, другая переводит книги… и они могут с полным правом утверждать: мы ничем не хуже мужчин, и мы зарабатываем себе на жизнь самостоятельно и весьма достойным образом». Героиня И.Л.Левина — Мириам — в его поэтической новелле «Эльханан» (1880) приходит к выводу (вслед за Верой Павловной «узнав жизнь»), что женщина, как и всякий человек, не может зависеть от других. И если она не хочет подчиняться «наглой тирании мужа», она должна быть экономически и лично независимой.
Наиболее выпуклые феминистские образы в художественной литературе Гаскалы 1860-70-х годов это, несомненно, две молодые женщины, носящие одно и то же имя: Рахиль. В романе «Ха-авот ве-ха-баним» («Отцы и дети», 1868) Шолом Яков Абрамович (Менделе Мойхер-Сфорим) описывает молодую женщину, которая первый раз в ивритской беллетристике делает явно феминистские заявления. После встречи с молодым человеком, который говорит с ней уважительно и без предрассудков, она пишет в своем дневнике:
«Он сегодня разговаривал со мной. Он — первый мужчина, который относится ко мне, как к человеку, — с уважением. Все другие мужчины, знакомые моего отца, которых мне приходилось видеть, никогда не обращали на меня внимания и издевались над достоинством и добродетелями всех вообще женщин. Мужчины верят, что только они избраны Богом и что только они суть образ Божий. Они относятся к нам, как к скотине. „Принеси мне воды“, „Прими пальто и повесь его туда-то“, — говорит один. „А ты писать-то умеешь?“ — спрашивает другой. „Дай-ка я посмотрю, как ты пишешь, и подыщу тебе хорошего жениха“. „А ну-ка встань, милая, — сказал как-то один из них. — Встань, я кому говорю?! Я старше, чем ты… так что уступи мне место… ты молодая, можешь и постоять“. И он немедленно столкнул меня со стула. Теперь с меня довольно. Нет! Не может быть, чтобы их поведение было правильным и достойным подражания и чтобы Бог сделал их Своими избранниками».
Чувство обделенности, которое она испытывает, пока очень наивно и не может рассматриваться как выражение феминистской идеологии в современном смысле слова. Тем не менее, оно представляет латентную, зачаточно феминистскую точку зрения, которая могла бы развиться в более зрелую и воинственную идеологию. Но хоть Рахиль трогательно, но твердо протестует против порабощения женщин с помощью принудительных браков, которые лишают женщину ее права на свободный выбор, отнимают у нее собственное «я», она не смеет предпринять реальное усилие, чтобы восстать против этого порабощения. Она по-прежнему, как отметил М.М.Файтельсон, «пассивна и послушна».
История другой Рахили, из романа «Ха-дат ве-ха-хаим» Р.А.Браудеса, гораздо более явно отражает феминистские тенденции. Но даже ее феминизм лишен практического основания для самовыражения женской эмансипированной личности. Рахиль Браудеса «мужественна» по натуре. «С самого детства она была властной и упрямой… все знакомые говорили о ее мужском духе и деловой жилке». Она, между тем, изучает русскую литературу и подпадает под влияние радикальных воззрений Дмитрия Писарева. Она вырабатывает собственную прагматическую, далекую от идеализма философию, следует ей и в общественных, и в личных, любовных делах. «Все должно измеряться, — заявляет она, — только одним критерием: полезностью… даже в наших привязанностях мы должны быть практичными». «В жизни каждому, — высказывает она предположение, — всегда лучше становиться на прозаическую точку зрения, а не руководствоваться идиотским, поэтическим, сентиментальным, выдуманным — подход, который приводит только к ошибкам и неудачам». Дословно повторяя речь Лопухова из «Что делать?» Чернышевского, она проводит различие между любовью и дружбой. Под любовью она подразумевает романтическую, эротическую — более легкую сторону отношений между мужчиной и женщиной: «целовать, обнимать, ласкать». «Дружба» — чувство во всех смыслах более глубокое. Она означает больше заботы, больше чувства ответственности, сознания долга. «Только соединение „любви“ и „дружбы“ создает полноценную любовь, длительную и исполненную смысла». Рахиль формирует в мужчинах более реалистический и продуктивный подход к жизни. Она укрепляет в них решительность и твердость в отстаивании своих прав… Она мужественно переносит личное горе (из-за закона о левиратном браке[79] она не может выйти замуж). Она презирает лесть и не признает унижения в любой его форме. Прежде всего она посвящает себя служению общему благу. «Личность, — говорит она как бы в продолжение возвышенных идей Сильвии из шпильгагеновского „Один в поле не воин“, ничто по сравнению с высшей целью… Мы пожертвуем всем, нашей душой — даже дыханием нашего тела — ради высокой цели — служить делу счастья и процветания нашего народа». Браудес сравнивает свою Рахиль с другой героиней, Ханной, которая не менее предана принципам Гаскалы. Но когда Ханне приходится выбирать между личной жизнью и общественными интересами, она жертвует последними. Таким образом, считает автор, выявляется ограниченность ее натуры, столь отличная от последовательно альтруистического, непокорного духа Рахили.
Однако Рахиль слишком напоминает некоторых популярных персонажей русской литературы. Создается впечатление, будто автор изобразил глашатая современных ему радикальных идей, а не самостоятельную личность. Рахиль словно по произволу писателя пересажена на еврейскую почву из другой социальной среды. Можно только удивляться, как нежный и чувствительный Шмуэль сразу влюбился в эту ясно мыслящую, совершенно не допускающую возражений героиню. Рахилью движут социальные идеи, а не человеческие побуждения. Нам все время приходится помнить, что Браудеса, как и всех остальных романистов-маскилим, более интересовали собственные идеи, которые он хотел донести до читателя, их прямое дидактическое воздействие, а не объемная, трехмерная прорисовка образов или художественная сообразность и связность.