В заключение скажем: феминистская идеология была одной из стержневых и неизменных тем в художественной литературе Гаскалы во второй половине XIX в. Не пытаясь охватить все аспекты проблемы, я коснулся здесь разных литературных моделей феминистского движения в ивритской беллетристике Гаскалы, разных его направлений и истоков и представил их в качестве иллюстрации отношения к просвещению и реформам, с одной стороны, и к традиционным нравственным и общественным принципам, с другой. Есть, без сомнения, и другие фундаментальные вопросы, касающиеся исследования литературы Гаскалы в феминистическом контексте. Например, существовало ли где-либо, кроме романов, организованное еврейское движение в защиту прав женщины в Восточной Европе XIX в.? Насколько искренне писатели-маскилим следовали своим убеждениям, когда высказывали отношение к теме феминизма в создаваемых ими романах и рассказах? До какой степени в их произведениях нашли отражение подлинные общественные реалии и непосредственные социальные потребности? Хотя некоторые из этих вопросов так или иначе были затронуты мною в данной статье, они заслуживают самостоятельного исторического и социологического исследования. Настоящая статья видит свою задачу в том, чтобы вычленить и обнажить именно литературные аспекты данной темы, т. е. освещает лишь одну плоскость более общей перспективы.
(1990)
Менделе Мойхер-Сфорим (1836-1917)
Кляча(Фрагменты повести[83])Пер. И. Бунин
Однажды, в прекрасный летний день, я долго бродил по полям, расстроенный физически и нравственно до невозможности. Голова кружилась, в виски стучало, сердце билось учащенно — короче, я был развинчен и расклеен хуже обыкновенного. Совершив порядочный моцион, я до того устал, что ноги мои подкосились, и я полетел куда-то. Во время моего полета мне казалось, что происходит крушение мира. Я хотел за что-нибудь схватиться, но руки и ноги мне не покорялись. И вдруг мне показалось, что душа моя покинула тело, и я стал совсем иным, как будто вновь переродившимся, превратившимся в какое-то неопределенное существо. Чудная, как будто новая, природа окружала меня, и я совсем забылся, очаровался ею.
Налюбовавшись природой, я стал глядеть вдаль, где пестрели барские волы, ослы и лошади, из которых многие имели аттестаты своего знатного происхождения. Они свободно ходили по прекрасному пастбищу, забегая иногда даже в хлеба бедных мужиков. Как вдруг издалека послышался гам, крик и лай собак. Шум все удалялся и удалялся. Я заинтересовался, встал и, пройдя небольшое расстояние, увидал на лугу такую сцену: шалуны мальчишки со всех сторон гнались за какою-то тощей, убогой клячей, натравливая собак и осыпая ее градом камней. Я как член «Общества покровительства животным» возмутился до глубины души.
— За что вы терзаете эту несчастную клячу? — спросил я, подходя к «босой команде».
Но нахалы не обратили на меня никакого внимания. Только некоторые захохотали в ответ на мои слова.
— Как же вам не жалко мучить божье создание? — повторил я.
— Странный вопрос. — возразили с насмешкой нахалы, — а почему эта красавица пасется здесь?
— Как почему?.. Да ведь здесь пасется весь городской скот.
— Городской скот — это дело другого рода, он имеет право, а она нет.
— Мерзавцы! — крикнул я. — Ведь она тоже имеет хозяина, который платит все требуемые налоги наравне со всеми горожанами, следовательно, она такая же городская скотина.
— Да вот в этом-то и главный вопрос: городская она или нет, — возразили мне.
— Да наконец, как бы там ни было, вы не должны забывать, что она голодна.
— Да черт с нею! Какое нам дело? Зачем она пристала к нам и обжирает городской скот!
— Разбойники! — вспылил я, потеряв всякое терпение. — Почему вы не обращаете внимание на городской скот, который жрет хлеба трудившихся в поте пахарей, а несчастной кляче жалеете немного травы?
— Ха, ха, ха! — захохотали громко наглецы. — Он еще сердится да вопросы какие-то странные задает! Пойдем, ребята! С ним и разговаривать не стоит.
И они снова бросились к кляче с камнями и с собаками. Долгое время ее гнали, терзали, травили собаками, пока наконец она не попала на зыбкое место, где и увязла в грязи.
Наступила лунная, тихая ночь, звезды сверкали на чистом небе, как бриллиантовые. Городское стадо давно уже выпило свое обыкновенное пойло и, после того как его выдоили, покоилось в хлевах, погруженное в сладкий сон. Я достал охапку свежего сена, чтобы отнести горемычной кляче как честный член «Общества покровительства животным». Она была так несчастна на вид, что можно было подумать, что это дохлая лошадь.
— Кось, кось! — сказал я ей на лошадином диалекте, погладил ей гриву и положил принесенное сено под самый нос.
Она подняла голову и с удивлением поглядела на меня.
— Кось, кось, кось! — повторил я на понятном для нее языке.
— Здравствуйте, молодой человек! — произнес кто-то глухим голосом.
Услышав такой внезапный привет, я чуть не умер от испуга; кто же мог со мной говорить, когда вокруг меня не было ни одной человеческой души?
— Не пугайтесь, молодой человек! — повторил неизвестный мне голос. — Не бойтесь и не теряйте присутствия духа. Это я, кляча, говорю с вами.
— Кляча?! — крикнул я не своим голосом, побледнев и застыв от страха, как статуя. — Как, разве кляча в состоянии говорить?
— Ничего тут нет удивительного, подобные случаи повторялись неоднократно; начиная от ослицы Валаама[84], лошади и ослы ораторствовали доныне.
— Ах, да! — воскликнул я, вспомнив о тех происшествиях, которые я зубрил для экзамена. — Но ведь ты кляча.
— Для вас безразлично, если бы и кляча… Но только будьте покойны, что с вами говорит не кляча.
— То есть как же это? Прежде ты уверяла, что ты кляча, а теперь сама себе противоречишь? Нет, должно быть, ты нечто иное, вроде…
— Вроде черта, вы хотите сказать, — прервала она. — Нет, мой друг, вы ошибаетесь, я не черт и не кляча, повторяю вам. По внешности я действительно кляча, но на самом деле не то. Если бы знали, что я пережила, то не удивлялись бы!
Говоря это, она смотрела прямо на меня, и лицо ее выражало столько муки, столько перенесенных напрасных обид, что у меня сжалось сердце! И вдруг, вместо мнимой клячи, передо мной, к великому моему изумлению, выросла какая-то странная человеческая фигура.
— И давно ты так страдаешь? — спросил я.
— О, давно уже! С тех пор, как брожу в изгнании.
— Как же это случилось, расскажи, пожалуйста, — стал я упрашивать.
После долгого размышления «кляча» тяжело вздохнула и начала:
— Жил некий прекрасный и умный принц, который обладал всеми хорошими качествами. Он был обращен врагами в клячу, и теперь всякий почему-то считает своей обязанностью бить ее и почаще морить ездою.
Рассказ этот поразил меня до глубины души.
— Где же находится в настоящее время этот злополучный принц?
— Злополучный принц лежит перед вашими глазами в образе клячи.
…Прошло много времени. Как-то в городе я наткнулся на такую картину: городовые ведут какую-то лошадь и зверски бьют ее.
Как член «Общества покровительства животным», я сейчас же подошел к городовым и попросил, чтобы они оставили мучить несчастную. Но, приближаясь к ним, я похолодел даже: я ее узнал! Это она, бедная моя кляча!
— Зачем вы так беспощадно бьете ее? — спросил я блюстителей порядка.
— Вот еще вопрос! — ответили мне. — Как будто запрещается бить такую паршивую тварь!
— Куда же вы ее ведете?
— В полицию.
— Ну, а бить-то зачем же?
— Не бить — эффекта нету, как-то скучно, словно свадьба без музыкантов. А то ли дело, когда заедешь туда и обратно в морду!
Я подумал-подумал, сунул руку в карман, и за несколько копеек кляча была свободна. Полицейские взяли с меня только условие, чтобы я подальше выпроводил ее из города.
Я принужден был выполнить условленный долг и отправился вместе с клячей в путь.
Но представьте себе мое положение, когда изнемогшая, еле передвигающая ноги кляча стала, как говорится, в пень и ни с места? Долго я стоял с нею на выезде, пока, наконец, она стала передвигать ноги.
Наконец мы остановились на отдых в каком-то лесу, и кляча спросила меня:
— Скажи, пожалуйста, кто заставляет страдать тебя вместе со мною?
— Да как же я могу быть спокойным, — возразил я, — видя твои безграничные страдания?.. О, будет ли конец твоему беспредельному горю, когда же, наконец, перестанешь ты быть клячей?!
— Тогда, когда люди будут умнее и добрее, — ответила кляча, — когда перестанут тиранить друг друга, когда волк с овечкой и медведь с теленком будут пастись вместе[85]…
— О! — произнес я со вздохом. — Еще очень и очень далеко до той поры.
Я долго стоял в раздумье. Но кляча прервала его.
— Что это ты так сегодня грустен и задумчив? — спросила она. — Ты, должно быть, слишком утомлен. Ложись и засни немного.
— Чтобы я заснул! Чтобы я спал в то время, когда ты страдаешь! — воскликнул я. — Могу ли спать, когда тебе нужна помощь!
— Ты говоришь так горячо потому, — снова прервала меня кляча, — что ты еще очень молод. Погоди, остынешь. Поверь, что впоследствии станешь таким же безответным и мирным волом, какими все становятся.
— Нет, по-видимому, ты во мне ошибаешься! Если бы ты знала, что происходит в душе моей. Если бы ты знала, как я забочусь о тебе…
— Интересно, право, послушать, какие услуги ты мне оказал?
Я вынул из кармана лист бумаги и обратился к ней:
— Вот письмо, которое я писал о тебе в «Общество покровительства животным» после того, как узнал твою горькую участь:
«Так как гуманность и доброе отношение к окружающим за последнее время развиваются все более и более, и не только к людям, а даже и к животным, то мы можем смело назвать наш век „веком прогресса“!»