Хлещет багровый поток, затопляя в бушующей лаве
Богом разрушенный мир и, вздымаясь до горных оглавий,
Дико взревела земля, смешалося небо с пустыней,
Тучи с сыпучим песком в единой бурлящей пучине,
И, от шакала до льва, до могучего льва-великана
Все закружилось, как пыль, в безумном кольце урагана.
В эти мгновенья —
Вдоль по рядам исполинов проносится гул пробужденья,
И от земли восстает мощный род дерзновенья и брани,
С яростью молний в очах и с мечом в гордо поднятой длани,
И, раздирая рычанье и грохот, и свист урагана,
К небу подъемлется клич, грозный клич от несметного стана,
Ширясь, гремит и гремит, и несется над бурей далеко:
— Мы соперники Рока,
Род последний для рабства и первый для радостной воли!
Мы разбили ярем, и судьбу мятежом побороли;
Мы о небе мечтали — но небо ничтожно и мало;
И ушли мы сюда, и пустыня нам матерью стала.
На вершинах утесов и скал, где рождаются бури,
Нас учили свободе орлы, властелины лазури, —
И с тех пор нет над нами владыки!
Пусть замкнул Он пустыню во мстительном гневе Своем:
Все равно — лишь коснулись до слуха мятежные клики,
Мы встаем!
Подымайтесь, борцы непокорного стана:
Против воли небес, напролом,
Мы взойдем на вершину, взойдем
Сквозь преграды и грохот и гром
Урагана!
Мы взойдем на вершину!
Пусть покинул нас Бог, что когда-то клялся: Не покину!
Пусть недвижен Ковчег[144], за которым мы шли в оны лета,
Мы без Бога пойдем и взойдем без Ковчега Завета.
Гордо встретим Его пепелящие молнией взоры,
И наступим ногой на Его заповедные горы,
И к твердыням врага — кто б он ни был — продолжим дорогу!
Голос бури — вы слишите — чу! —
Голос бури взывает: «Дерзайте!»
Трубите тревогу.
И раздолье мечу!
Пусть от бешенства скалы рассыплются комьями глины,
Пусть погибнут из нас мириады в стремленьи своем —
Мы взойдем, мы взойдем
На вершины!
И страшно ярится пустыня, грозней и грозней,
И нет ей владыки;
И вопли страданья и ужаса мчатся по ней,
Безумны и дики,
Как будто бы в недрах пустыни, средь мук без числа,
Рождается Нечто, исчадье великого зла…
И пролетел ураган. Все снова, как было доныне:
Ясно блестят небеса, и великая тишь над пустыней.
Сбитые в кучу, ничком, оглушенные, полные страха,
Мало-помалу встают караваны и славят Аллаха.
Снова лежат исполины, недвижна несчетная сила;
Светел и ясен их вид, ибо с Богом их смерть примирила.
Места, где пала их рать, не найдут никогда человеки:
Буря холмы намела и тайну сокрыла навеки.
Изредка только наездник-араб пред своим караваном
Доброго пустит коня в весь опор по равнинам песчаным;
Сросся с конем и летит, что птица, по шири безбрежной,
Мечет копье в вышину и ловит рукою небрежной.
Чудится — молния мчится пред ним по песчаному полю,
Он, настигая, хватает, и вновь отпускает на волю…
Вот уж они на холме, далёко, чуть видимы глазу…
Вдруг — отпрянул скакун, словно бездну завидевши сразу,
Дико взвился на дыбы, как в испуге вздымаются кони,
Всадник нагнулся вперед — глядит из-под левой ладони —
Миг — и коня повернул — на лице его страх непонятный,
И, как из лука стрела, несется дорогой обратной.
Вот доскакал до своих и поведал им тайну равнины.
Внемлют, безмолвно дивясь, рассказу его бедуины,
Ждут, чтоб ответил старейший — в чалме, с бородой среброкудрой.
Долго молчит он — и молвит: «Валлах! Да святится Премудрый!
Видел ты дивных людей; их зовут Мертвецами Пустыни.
Древний, могучий народ, носители Божьей святыни,
Но непокорно-горды, как хребты аравийских ущелий,
Шли на вождя своего и с Богом бороться хотели;
И заточил их Господь, и обрек их на сон без исхода —
Грозный, великий урок и память для рода и рода…
Есть на земле их потомки; зовут их „народом Писанья“».
Молча внимают арабы загадочной правде сказанья;
Лица их полны смиренья пред Богом и Божиим чудом,
Дума в глазах — и пошли к навьюченным тяжко верблюдам.
Долго сверкают, как снег, издалека их белые шали;
Грустно кивают верблюды, теряясь в мерцаниях дали,
Словно уносят с собой всю тоскливость легенд про былое…
Тихо. Пустыня застыла в своем одиноком покое…
(1902)
Перевел Владимир Жаботинский. // Х.Н.Бялик. Стихи и поэмы. 1994, Иерусалим.
Al ha’schchita[145](О резне)Пер. О. Ковенский
Молитесь, небеса, молитесь за меня!
О, если Бог средь вас,
Просите Бога.
Молите вы Его: мой взор угас,
Мне в храм Его неведома дорога…
И нет уже огня в моей груди,
Темно вокруг и бездна впереди…
Палач, я твой! Казни меня скорей!
Казни! Пора уже настала.
Ударь! Мы слабы — ты ж сильней!
Кровавый свой топор в меня вонзи, как жало,
Как пса, меня убей!
Никто не будет мстить.
Но долго будет кровь моя вопить
С забрызганного платья твоего!
И если правда только притаилась,
Пусть явится она сейчас же в этот миг!
Но если после смерти будет милость,
Иссякнет пусть навек ее родник,
И небо пусть навек покроется позором!
Пусть пред злодеями мучительным укором
Алеет пролитая кровь.
Проклятие тому, кто скажет: «Отомсти!»
За смерть замученных, беспомощных малюток,
За слезы матерей, за ужас адских пыток
Где мщение достойное найти?
Но пусть же кровь всю бездну заполняет,
И, слившись с темнотой, подточит и сломает
Устои твердые, чтоб мир весь потрясти!
(1903)
Перевел О.Р.Ковенский. // «Поэт», 1907, № 2 (май), С.-Петербург.
Ветка склониласьПер. Ю. Балтрушайтис
Ветка склонилась к ограде и дремлет,
Как я — нелюдимо…
Плод пал на землю и что мне до корня,
До ветви родимой?
Плод пал на землю, как цвет, и лишь живы
Листья с их шумом!
Гневная буря их скоро развеет
Тленом угрюмым.
Будут лишь ночи, лишь ужас, где мира
Не ведать, ни сна мне —
Где одиноко мне биться средь мрака
Главою о камни.
Буду угрюмо висеть я на ветви
Весною зеленой —
Прут омертвелый, нагой и бесплодный,
Средь цвета и звона…
(1911)
Перевел Юргис Балтрушайтис. // Х.Н.Бялик. Стихи и поэмы. 1994, Иерусалим.
Шаул Черниховский (1875–1943)
Не миги сна(Сонет)Пер. В. Брюсов
Не миги сна в тебе, не миги в грезах сладких,
Природа, вижу я, движенье, вечный бой! —
На снежных высях гор, в глубоких копях, в шатких
Песках пустынь, меж туч, несущихся гурьбой!
Когда душа скорбит, ум мучится в загадках,
И гибнет цвет надежд, как лилии зимой, —
На берег я иду, где волны, в буйных схватках,
Ревут, и где, могуч, стоит утес седой.
И там мне стыдно волн, что со скалами споря,
Разбиты в пыль, встают и рушат вновь обвал, —
Над гребнем — гребень пен, над павшим валом — вал!
И там мне стыдно скал, что, встав над бездной моря,
Снося удары волн, летящих тяжело,
Не внемлют гулу вкруг и взносят ввысь чело.
(1896)
Перевел Валерий Брюсов. // Еврейская антология. 1922, Берлин.
НочьПер. О. Румер
Устав от города, я удалился в горы…
Там встретили меня безмолвные просторы,
И тихо обняла чарующая ночь,
Седого Хаоса пленительная дочь[146],
Прекрасноликая, как в первый миг творенья,
Не оскверненная огнями освещенья.
Струится с высоты серебряный туман,
И каждая скала — недвижный великан;
Средь светозарной мглы — кривой изгиб долины;
Здесь тени от дерев ложатся четки, длинны;
Запутанный узор кустов и голых пней
Подобен письменам далеких стран и дней;
Молчит сосновый бор; как будто чуя вьюгу,
Огромные стволы испуганно друг к другу
Стараются тесней приблизиться, прильнуть;
Померк угрюмый лес, и трепетная жуть
Напала на дубы, и ветви их упали…
Я знаю: это ночь, рожденная вначале[147],
Там, в чаще, пленена, — и на ветвях висят
Клочки одежд ее, изодранных стократ.
И льется речь души, взволнованной глубоко:
Привет тебе, луна, всевидящее око!
Вам, горы и леса дремучие, привет!
Обломки хаоса, откуда создан свет,
Богатыри-друзья, пресыщенные днями,
Засовы Вечности задвинулись за вами!
Но ключ таинственный в груди у вас, как встарь,
Клокочет, жизнь лия на всю земную тварь.
Не иссякает ввек в могучем вашем лоне
Источник радостных и вешних благовоний.
Молю: даруйте мне божественную власть