Анакреон на полюсе любви(Стихи из цикла)Пер. Е. Баух
Ломаный грош вам, философы вечной
жизни духа после кончины…
Ломаный грош вам за ваши морщины.
А я выбираю быть плотью страждущей
во имя ногтя пальца моего, что так обычен
и мне симпатичен.
Я выбираю наслаждение, что просто и бело:
на омытое водою, свежее тело
надевать белую рубаху —
не хочу быть космосом и лежать во прахе.
Ломаный грош вам за речи прекраснодушные!
Я знаю: тайна всех наших печалей
и всех наших деяний ослушных —
в том, что жизнь обречена смерти.
(1928)
Перевел Ефрем Баух. // У.Ц.Гринберг. Посреди мира, посреди времени… 1992, Израиль.
Всяк подобен мнеПер. Г. Люксембург
Как в пламя ада, я вошел в страну,
Добавив жар в огонь невыносимый,
Добавив плоти для кривых ножей судьбы еврейской.
И в сумерках я чувствую не дом,
А глубину большой смертельной раны —
из раны той не выйду я, хоть трижды горько мне!
Благословляют Господа за радость —
Его за горечь я благодарю.
Сквозь соль в глазах я с болью
На небо иудейское гляжу —
Оно прекрасней всех держав… А тут, внизу,
В помине царства нет,
Лишь нагота, пустыня и беда.
И в сумерках мне слышится над морем
Стон рыб морских. Разинув рты свои,
Мне плачутся они по-человечьи,
Скулят о нескончаемом сиротстве.
Машиах еще не пришел.
(1928)
Перевел Григорий Люксембург.
Сыны моего народаПер. Г. Люксембург
Я видел мой народ, промокший среди гоев
От крови, и от слез, и от плевков врагов, —
Промокший, словно кони под дождем.
Их лица скрыты, как в мешках с овсом…
Когда ж утихла страсть, и варвары устали
Плевать в евреев, резать, лаять, бить, —
Я видел мой народ сидящим в лавках:
Они сидят и взвешивают что-то,
И режут полотно, и разливают вина,
Соленую и дохлую из бочки тащат рыбу.
И день их к вечеру срывается и жмется
К вчерашним и позавчерашним дням;
И эти дни, как сельди в бочке, сжаты.
А после — записи ведут до полуночи:
Доходы — жирным ассирийским шрифтом[191],
Расходы — римским росчерком имперским,
Для пропитания и свадьбы сыновей.
И далеко — Страна Израиля,
Как остров под водой, и нет его
На глобусе средь хлебных островов.
Мессия — среди умерших царей,
А слово «царство» — в мусоре на свалке.
(1928)
Перевел Григорий Люксембург.
Домашний пес(Стихи из цикла)Пер. Е. Баух
Не пророк я в Сионе, свидетель лишь — бедствиям,
страданьям солдат в огне агоний,
стиранию лиц, погрязанию сердца,
сжиганью души и пророчества вместе,
образу мудрости солдатских ладоней —
карта черствой страны этой в их руках…
Не пророк я в Сионе, а просто так:
то ли пес домашний, то ли шакал,
что ноздри в ночи раздувает,
чует запах беды и вовремя лает — — —
Один я здесь исторгаю гнев,
в типографию несу этот гнев битвы.
Но из колодца, откуда я пил этот горестный гнев,
будет завтра пить поэт, что подобен мне,
и слово боли из уст его выйдет, как бритва.
Привет тебе, грядущий за мной,
и поцелуй моих уст.
(1929)
Перевел Ефрем Баух. // У.Ц.Гринберг. Посреди мира, посреди времени… 1992, Израиль.
Рахель (1889-1931)
Моей землеПер. М. Янникова
Ни славословья,
ни возвышенной строки
Не посвящала я тебе,
моя земля.
Лишь дуб посажен мной
на берегу реки,
Лишь мной протоптана тропа
в твоих полях.
Я знаю, мать моя, —
и в том сомненья нет, —
Что скромен дар тебе
одной из дочерей:
Лишь возглас радости,
когда прольется свет,
Лишь слезы скрытые
над бедностью твоей.
(1926, Тель-Авив)
Перевела Мирьям Янникова. // Рахель. Стихи. 1991, Иерусалим.
«Вот встреча, полувстреча, быстрый взгляд…»Пер. М. Янникова
Вот встреча, полувстреча, быстрый взгляд,
Вот ты приветствие едва пробормотал,
И сразу же сметает все подряд
Лавина боли, счастья шквал.
И прорвана плотина забытья,
И бури не сдержать, не отдалить,
И на колени опускаюсь я,
И пью, чтоб жажду утолить…
(13.4.25, Тель-Авив)
Перевела Мирьям Янникова. // Рахель. Стихи. 1991, Иерусалим.
Его женаПер. В. Лазарис
Она его по имени зовет,
Голос — привычный выдох,
А я на свой не положусь,
Чтоб не выдал.
Она идет повсюду рядом с ним,
Всегда — на его пути,
А я сижу в вечерней тьме,
Взаперти.
На пальце у нее горит кольцо
Золотое, слепящее глаз,
А железные цепи мои прочней
Во сто раз!
(1926, Тель-Авив)
Перевел Владимир Лазарис. // «Ариэль», 1994, № 19, Иерусалим.
«Лишь о себе говорить я умела…»Пер. Л. Друскин
Лишь о себе говорить я умела.
Мал мой мирок, словно мир муравья.
Ноет под тяжестью бедное тело.
Груз непомерный сгибает меня.
Тропку к вершине сквозь холод туманя,
Страх побеждая, в муках торю.
Но неустанно рука великана
Все разрушает, что я сотворю.
Мне остаются слезы печали,
Горькие ночи, горькие дни…
Что ж вы позвали, волшебные дали?
Что ж обманули, ночные огни?
(Февраль 1930)
Перевел Лев Друскин. // «Егупець», 1996, № 2, Киев.
Эстер Рааб (1894-1981)
«Святые бабушки Иерусалима…»Пер. З. Копельман
Святые бабушки Иерусалима,
вы мне оберёг:
запах лозы и садов цветенье
с молоком матери я впитала;
ступни босые,
словно ладони,
песок раскалённый гладят;
а эвкалипты простоволосые
гудящими пчёлами и осами
мне колыбельную напевают;
семижды морем Средиземным омоюсь
пред встречей с Давидом, царем из царей,
к нему взойду на горы Иерусалима —
грозна, прекрасна и горделива.
И вместе с Деборой под пальмою стройной
стану пить кофе, заведу беседу
о сраженьях и линии обороны.
Святые бабушки Иерусалима,
вы мне оберёг.
Чую запах салопов ваших,
чую свечей субботних
и нафталина.
(1930)
Перевела Зоя Копельман.
«Сердце мое в твоих росах, отчизна…»Пер. З. Копельман
Сердце мое в твоих росах, отчизна,
ночью в бурьянных полях
на запах влажных волчцов
незримые крылья простираю.
Мягкие люльки песчаных дорог твоих
меж аллей кипарисных расстелены.
В их нежнейшем шелку
буду вечно качаться,
тайною очарована.
Прозрачные своды небес шелестят
над мглистым морем застывших дерев.
(Петах-Тиква, лето 1923)
Перевела Зоя Копельман.
Авраам Шлионский (1900-1973)
Лицом к пустыне(Поэма)Пер. А. Пэн
Века, забыт и одинок,
как древний мамонт, спал песок.
Его безмолвных троп
и вех
давно не трогал
человек.
И лишь по вечерам над сумраком пустыни
случайный ястреб, закружив,
застынет.
И караван верблюдов под луной холодной,
мелодией дремотной
тишь баюкая,
поет:
«Спи, песчаная подруга,
спите, камень и гранит».
И по ветру тонким звуком
бубенец звенит.
То царь пустынь шагает, покоряя
бесплодный край — от края и до края.
Вдруг заступ засверкал, дробя оков тиски,
и заревели камни и пески.
«Кто он, дерзнувший
стальной рукой
встревожить наш
седой покой?!»
И рев и свист по дюнам поседелым,
и закипело дело:
«Ссыпайте гравий! Мамонт нем —
зажат в бетонной западне!»
Вонзенный заступ глухо пел.
Песок ползучий свирепел.
К стенам лестница прямая
льнет со стоном.
Руки мечутся, вздымая
груз бидонов.
Весь в пыли, куда ни стань я —
стану твердо.
Бунтари, послы восстанья —