Давно померк закат,
Верхушкою сосны уж полумрак владеет,
И на море покой, и облака стоят.
Далекий парусник во мгле едва белеет.
И первою звездой фонарь на мачте тлеет.
Ты около меня. Но подойдут впотьмах
К нам тени тех минут и станут, как в дозоре.
Присядем к их костру в прибрежных камышах,
Припомним детские забавы, смех и горе —
И добрых песенок бесхитростные зори.
Ты около меня. Тут все молчит вокруг.
В изнеможении укрылось время в скалах.
С мерцающим лицом к нам сходит мертвый друг
По тропам призрачным на тайных перевалах.
На сердце ночь, и ночь на дюнах одичалых.
Промчится час, и что вместится в нем?
Лишь ты И наше прошлое, воскресшее так живо.
Но вдруг возникнет он из темноты
И в удивлении застынет молчаливо.
(1948)
Перевел Рувим Моран. // Поэты Израиля. 1963, Москва.
Вот лежат наши трупыПер. Р. Моран
Смотрите, рядами, рядами лежат на камнях наши трупы.
Глаза наши остекленели, уста ледяные молчат.
На горы спускается сумрак, огни одинокие гаснут.
Мы больше не встанем, чтоб снова встречать на дорогах закат.
Мы больше уже не полюбим, мы пальцами струн не коснемся,
По темным садам не пройдемся, где ветви под ветром дрожат.
Смотрите, склоняются скорбно безмолвные матери наши.
Поблизости рвутся гранаты. Мгновенного пламени взлет…
Скажите, неужто и ныне вы не похороните павших?
Ведь мы не утерпим и встанем, живыми рванемся вперед —
Живыми и страшными, ибо еще мы не окоченели,
Все то, чем мы жили, в нас живо, и в жилах струится и жжет…
Не предали мы! Посмотрите, ведь каждый из нас при винтовке
Лишь пусто в подсумках и в дымном, еще не остывшем стволе,
И кровь наша капля за каплей кропит еще тропы лесные,
Мы бились, покуда не рухнул последний из нас на скале.
Ужель нас осудят за то, что не дожили мы до заката
И крепко припали губами к шершавой и твердой земле?
Смотрите, как ночь величава, как неба простор необъятен.
Смотрите, во тьме расцветают созвездья, и пахнет сосной.
Заройте нас в эти минуты, закройте нам лица землею!
Здесь колья с колючкой, траншеи, и мы тут семьею одной.
Ты, день наступающий, помни: во имя тебя мы сражались,
Покуда в глазах не померкло, окутанных смертною тьмой.
Рядами лежат наши трупы недвижные. Мы бездыханны.
Но горного ветра дыханье не стихнет, как вечный родник.
Заря занимается в росах, рождается новое утро.
Мы красными стали цветами, и вы догадаетесь вмиг,
Что встретились с «Горным отрядом»[232].
А мы зацветем, запылаем,
Когда в этих скалах замолкнет последнего выстрела крик.
(1947)
Перевел Рувим Моран. // Поэты Израиля. 1963, Москва.
НаследствоПер. М. Генделев
Барашек подвернулся в конце[233]. Под занавес.
Нет, не знал Авраам, что агнец — и есть ответ
на невинный вопрос юнца. А был этот мальчик — завязь
мощи неслыханной Авраама на склоне лет.
Авраам поднял седую голову, осознавая:
это не сон. И воочию ангел стоит.
И нож из руки его выпал сам.
Чудесным образом развязались веревки.
Глаза юнца нашли спину отца…
Заклание, как сказано выше, не состоялось.
Пророк Исаак долго и счастливо жил, пока
в свой срок очи его не померкли.
Что ж до наследства, то опять и опять —
и всегда одинаково —
повторяя опыт этих мгновений и дрожь —
от рожденья потомство Исааково
в сердце носит жертвенный нож.
(1957)
Перевел Михаил Генделев. // Х. Гури. Огненные цветы. 1992, Иерусалим.
Амир Гильбоа (1917–1985)
«Просто, как обычно хожу…»Пер. Р. Брохес
Просто, как обычно хожу, — я хочу встретить Царицу Субботу.
Тело в одежде буднего дня, и тело, вообще говоря, не герой,
да и душа не очень.
Просто, как обычно хожу, — если я встречу Царицу Субботу,
в будней одежде тело мое, возможно, ослабнет еще от волненья,
но душа уж нет.
Просто — а я ведь всё так и хожу, — если встретит Царица Суббота меня,
наденет субботу буднего дня и станет сильным тело,
и в душе воцарится Суббота.
Иди, душа моя, выйди, невеста, каждый день встречать Царицу Субботу.
(1968)
Перевела Рахель Брохес
ИсаакПер. А. Воловик
Поутру солнце брело лесом
вместе со мной и отцом
правая рука моя в левой его
Молнией вспыхнул нож меж деревьев
и я так испугался увидев кровь на листьях
Отец, отец, приди и спаси Исаака
чтоб не хватились кого-то на трапезе в полдень.
Это меня убивают, сын,
кровь моя на листве.
Прерывается голос отца.
Бледнеет его лицо.
И я закричать хотел, только бы не поверить
и открыл глаза.
И очнулся от сна.
И бескровна была правая моя рука.
(1953)
Перевел Александр Воловик.
Иехуда Амихай (р. 1924)
Господь милосерден к маленьким детямПер. А. Воловик
Господь милосерден к маленьким детям,
к школьникам меньше.
Взрослых Он не жалеет,
оставляет одних, совсем,
и потому им иногда приходится ползти
на четвереньках
в жгучих песках к сборному пункту,
обливаясь кровью.
Разве что влюбленных Он
пожалеет, и защитит, и укроет,
как древо над спящим —
на скамейке в парке.
Может, и мы протянем им
последние монетки добра,
их сберегла нам мама,
чтобы милосердие
нас защитило
сегодня и в дни, что придут.
(1952)
Перевел Александр Воловик. // И. Амихай. Стихи. 1990, 1991 Иерусалим.
ИерусалимПер. З. Копельман
В Старом городе, на крыше
белье озарено последним светом дня.
Белоснежная простынь вражьей жены,
полотенце врага —
пот лица утирать.
В Старом городе, на небе
змей бумажный.
На другом конце бечевки —
мальчик,
его мне не видать —
стена.
Реют наши флаги,
реют их флаги.
Пусть они думают, что нам радостно.
Пусть мы думаем, что им радостно.
(1964)
Перевела Зоя Копельман.
Траурное объявлениеПер. З. Копельман
С глубоким прискорбием и преходящей печалью
мы сообщаем, что мы все еще
живы. Все-таки. Даже и радостно.
Безвременно, всечасно,
в расцвете лет и шёпоте ночей
мы мир свой обретаем здесь,
весной нашей жизни и страшным летом,
жизнью прекрасной
и ночами одиночества,
которое огромнее большой любви.
Как тучки небесные
ночною зимнею порой,
мчимся мы, гонимы ветрами по земле.
Не горы, не дома и не людей протянутые руки
нас остановят. И не камни, выкорчеванные из полей.
Но с далеким прискорбием и все удаляющимся мы живы.
В своем собственном месте. Все-таки. Даже и радостно.
(1964)
Перевела Зоя Копельман.
Я хочу помереть у себя на кроватиПер. В. Корнилов
До утра выходили войска из Гилгала[234]
То ли ради победы, то ли гибели ради.
Мертвецов закопали потом как попало.
Я хочу помереть у себя на кровати.
Уже танковых щелей смежило им веки.
Я средь редких живых, а загубленных — рати.
Пусть допросят — отвечу; за все я в ответе.
Но хочу помереть у себя на кровати.
Над Гивоном[235] застыло светило. Готово
Век убийцам светить, позабыв о пощаде.
И жену укокошат, но, честное слово,
Я хочу помереть у себя на кровати.
В длинном волосе черном отвага Самсона[236].
Но я назван героем и острижен некстати,
И теперь я прицеливаюсь принужденно,
А хочу помереть у себя на кровати.
Понял я, можно жить, утешаясь немногим,
Даже логово льва стать прибежищем может.
И уже я готов помереть одиноким.
Но хочу помереть я на собственном ложе.
(1957)
Перевел В. Корнилов. // Поэты Израиля. 1963, Москва.
Натан Зах (р. 1930)
Человек, дни его…Пер. С. Гринберг
Человек, — дни его — трава