Человек для трудов рожден[239].
На страданье рожден.
Человек рожден для трудов.
На страданье рожден.
Отбрось страх.
Но сыны пламени искрами ввысь[240].
Огневыми искрами ввысь.
Огневыми искрами ввысь возлетят.
Ввысь возлетят.
Отбрось страх.
(1955)
Перевел Савелий Гринберг. // Шира хадиша. 1992, Иерусалим.
МинуткуПер. Г. Беззубов
Если можно, помолчите минутку. Прошу. Пора
кое-что рассказать. Он прошел
так близко, что я мог бы припасть к краю
его плаща. Нет, не припал. Но кто мог
знать об этом. Вот и я не знал.
К его одежде пристал песок. В бороде
травинки запутались. Видно, ночь
он провел на соломе. Но кто мог
знать, что наутро он станет
пуст, как птица, тверд, будто камень.
Вот и я знать не мог. Его не виню. Иногда
чувствую — вставший во сне,
он движется рядом, мореподобный сомнамбул,
говорящий мне: Сын мой.
Сын мой. Я не знал ведь, что ты настолько со мной.
(1960)
Перевел Геннадий Беззубов.
«Видя белую птицу в черной ночи…»Пер. Г. Беззубов
Видя белую птицу в черной ночи,
понял я — скоро угаснут лучи
глаз моих в черной ночи.
Видя облако, с ладошку величиной,
понял я — чувство дождя, которое здесь со мной,
так передать не смог я, чтоб ощутил другой.
Видел я — падает лист, вон сколько листьев упало.
Нет, я не жалуюсь. Просто времени мало.
(1955)
Перевел Геннадий Беззубов. // «Ковчег». Вып. 2. 1991, Москва-Иерусалим.
Только он одинПер. Г. Беззубов
Нехорошо человеку быть одному[241],
но как бы то ни было он один.
Этот ждет (и все он один),
тот все медлит (и все он один),
и только тот один знает,
что если еще помедлит —
явится, явится.
(1960)
Перевел Геннадий Беззубов.
Давид Авидан (1934-1990)
Что для меня судный день?Пер. С. Гринберг
Я всегда под судом моего судного дня.
Каждые десять лет человек должен решать,
хочет ли он жить еще следующие десять лет.
По существу, ведь каждый день человек должен решать,
хочет ли он жить в следующий день.
Ведь даже каждую минуту человек должен решать,
хочет ли он жить в следующую минуту.
Так что же все-таки означает для меня судный день?
Судный день — это каждый день.
(1985)
Перевел Савелий Гринберг. // Шира хадиша. 1992, Иерусалим.
Дан Пагис (1930-1986)
СвидетельствоПер. Г.-Д. Зингер
Нет, нет, они, без сомненья,
были людьми:
мундир, сапоги.
Как объяснить: они были созданы по образу и подобию.
А я был тенью.
У меня был другой создатель.
И он в своей милости не оставил мне ничего, что умрет.
И я убежал к нему, поднялся легко, без стесненья, синий,
примиренный, и говорил: примите мои извиненья.
Дым к всемогущему дыму
без образа и без тела.
(1970)
Перевела Гали-Дана Зингер.
Написано карандашом в опечатанном вагонеПер. Г.-Д. Зингер
Здесь в этом транспорте
я Ева
с сыном Авелем
если увидите моего старшего
Каина сына Адама
передайте ему что мама
(1970)
Перевела Гали-Дана Зингер.
Город мостовПер. Г.-Д. Зингер
Широкоплечий град, всем напряженьем чувств
ликуют площади, и жилами мостов
шумы проходят городские — как из уст
двух берегов поющие потоки. Ты готов
в своих садах мечтать, волнующийся град,
о тишине во мраморе. И вместе
с тем плотью черною алкать цветной наряд
и бодрствовать, прислушиваться к вести
морщинами проулков, знаку, силе
покорным быть короновавших рук.
Высоколобый город, город светопыли,
рассеянного света круг.
(1959)
Перевела Гали-Дана Зингер.
Йосеф Бар-Йосеф (р. 1932)
Трудные людиНечто вроде комедии в двух действиях(Первое действие)Пер. С. Шенбрунн
Рахель-Лея Голд, или просто Рахель, сорокачетырехлетняя старая дева;
Меер-Шимон Голд, или Саймон, холостяк сорока семи лет, брат Рахели;
Элиэзер Вайнгартен, или Лейзер, соломенный вдовец из Иерусалима;
Бени Альтер, хозяин квартиры, в которой проживает Рахель, старый холостяк.
Действие происходит в Англии, в большом портовом городе, на протяжении одного вечера и в стенах одной и той же комнаты.
Рахель сидит, Саймон расхаживает по сцене за ее спиной.
Саймон. Эти пароходы! Все гудят!
Рахель. Пароходы гудят.
Из-за стены доносится стук молотка сапожника. Саймон останавливается.
Саймон. А, распрекрасный твой хозяин, твой Бени!..
Рахель. Он любит чинить обувь.
Саймон. Лук! Лук он любит.
Рахель. Лук он тоже любит.
Саймон. Да? (Снова принимается ходить.) Подумать только — что за жизнь! Сколько любви!
За стеной стук молотка.
Рахель. (немного погодя). Что с тобой случилось?
Саймон. (приближаясь к ней). Что со мной должно было случиться?
Рахель. Я не знаю. Ты только сегодня вернулся… Я тебя спрашиваю, как там было, а ты…
Саймон. Что я?
Рахель. Не знаю. Ты все ходишь… И как будто сердишься. Я не знаю, отчего. Обычно ты так много рассказываешь… А теперь… Можно подумать, что ты ничего там не видел и ничего оттуда не привез. Даже наоборот…
Саймон (усаживается). Я привез оттуда прострел. (Оборачивается к ней, вскрикивает от боли и хватается за поясницу.) О!.. И кое-что еще. Для тебя. Жениха. Да, оттуда.
Рахель. Я не понимаю.
Саймон. Чего тут не понимать? Себе раздобыл прострел, а тебе — жениха.
За стеной раздаются три сильных, отчетливых удара молотком.
Саймон. Он понял. (Громко обращаясь к стене.) Он! Этот господин анархист, который мечтает сочетаться с тобой законным браком согласно всем правилам и традициям государства и общества!
Стук в дверь, дверь распахивается, входит Бени в сапожничьем фартуке и с туфлей в руке.
Саймон. Здравствуйте, очень приятно. Чем обязаны честью? Чем моя сестра заслужила визит господина домовладельца, известного, между прочим, противника капитализма и частной собственности, не отказывающего, однако, себе в праве врываться в ее жилище без лишних церемоний?
Бени (беспомощно и отчаянно). О!.. О! Вам бы… Никакого жилища ни за какие деньги! Даже — даже если бы вы умирали от голода, если бы пришли больной, голый и босый — не впустил бы! Выгнал бы прочь! (Выскакивает в дверь.)
Саймон. Видишь, что ты теряешь?
Рахель. Я все еще не понимаю.
Саймон (гневно). Что тут понимать? Я сосватал тебя в Иерусалиме. И уж во всяком случае, тот лучше (указывает на стену) этого. (Помолчав.) Его зовут Элиэзер Вайнгартен. Лейзер. Шесть поколений предков в Иерусалиме. Наш дальний родственник со стороны мамы. Разведен и имеет дочь. Но алименты платить не обязан. Жена сама отказалась — лишь бы дал развод. (Помолчав.) Все из-за кафе. Развод из-за кафе. Она хотела, чтобы он водил ее в кафе, а он желал держать ее дома, в кругу семьи. Да, друзей у него нет, зато полно родственников. Теперь ты можешь сказать все, что тебе хочется.
Рахель. Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Саймон. Ничего! Он шлимазл. Неудачник. Профессиональный искатель профессий. В последнее время — чиновник. Когда-то в прошлом пытался стать сантехником. Семья не допустила. Очень религиозная семья. Он сам — нет. Он служил в армии и чрезвычайно этим гордится. Бог его не интересует. Но он ищет правды. Он жаждет истины и справедливости. Стопроцентный зануда. С легкостью вступает в беседу с кем ни попадя, но лишь на серьезные темы. Никакой тебе погоды. Погода для него не существует. Никакого вам самочувствия. Тотчас к делу. Быка за рога! Любит рассказывать о себе и всюду разыскивает родственников. Увидишь, он еще умудрится разыскать пару родственничков у королевы во дворце. Если королева даст ему шанс — он их отыщет, можешь не сомневаться! Скажи что-нибудь, прежде чем я продолжу. (Тотчас продолжает, правда, с несколько иной интонацией.) Мы уже не раз говорили об этом, не правда ли? Да, и перед моим отъездом тоже. Ты промолчала, но молчание — знак согласия. И не говори теперь «нет»! Слишком поздно. Я уже при