Лейзер кашляет.
Рахель (продолжает в сильном смущении). Это, естественно, не сделало людей добрее или лучше, но это избавило их от страданий, значит, сделало счастливей. (Помолчав.) Врачи, разумеется, не обязательно хорошие люди, но все равно занятия медициной облагораживают.
Лейзер. Вы любите сидеть в кафе?
Рахель. Что? Нет, тут вообще нет никаких кафе. Есть бары, но я не могу сказать, что бываю в барах. Может быть, изредка. А почему вы спрашиваете?
Лейзер. Я сейчас объясню. (После некоторого молчания.) Тут надо починить водопровод?
Рахель. Простите?
Лейзер. Может, что-нибудь не в порядке? Лопнула какая-нибудь труба или в уборной вода не спускается? Или капает из крана? Так я могу починить.
Рахель. Спасибо, ничего не нужно, все в порядке.
Лейзер. Я хотел стать сантехником. Слесарем-водопроводчиком. Это хорошая профессия. Всегда есть работа и можно получать неплохие деньги. Мне до смерти надоело сидеть в конторе. В конторах все служащие делятся на старших и младших. Это как толстые трубы и тонкие. И все младшие служащие мечтают стать старшими, поэтому каждый норовит подмять под себя остальных. И каждый топчет другого, чтобы другой не затоптал его. Я работал у Моше Коэна. Это сантехник. Но пришлось бросить. Мать с отцом сказали, что такая профессия позорит нашу семью. По правде говоря, я и сам стыдился своего занятия — не хотел, а стыдился. Никто не волен делать то, что ему нравится и что ему хорошо. Даже когда он сам по себе.
Рахель (с сочувствием). Это верно.
Лейзер. В старые времена говорили, что в человеке сидит черт.
Рахель. Ой!
Лейзер. Ваши часы верные?
Рахель. Простите?
Лейзер. Если они не ходят, я могу починить.
Рахель. Спасибо, но они в полном порядке. Не нужно.
Лейзер. После того, как мне пришлось распрощаться с трубами, я пошел в ученики к Якову Рыжему. Часовщику. Но и это я вынужден был оставить. У меня начались головные боли — гораздо более сильные, чем обычно. Доктор Блох сказал, что я чрезмерно напрягаю глаза и от этого болит голова. А я думаю, что это было от тиканья. Раскрытые часы на столе — прекрасное зрелище, но даже две пары часов никогда не желают тикать в лад. Можно подумать, что они гонятся друг за другом. Преследуют друг друга. Ни минуты покоя. Бесконечное соревнование, беспрерывное соперничество. Хотя это всего лишь часы, а не люди.
Рахель. Я понимаю.
Лейзер (немного помолчав). Говорят, что человек человеку — волк. Но волк никогда не задерет другого волка, не важно, сыт он или голоден. (Замолкает.) Я рассказал вам это все не ради того, чтобы просто рассказывать… Я хотел дать вам представление. Чтобы вы знали. Вы, может, не обратили внимания. Я сделал несколько намеков — относительно этой не слишком приятной части моей биографии. Относительно свадьбы. Вы промолчали. Это мне нравится. Я не люблю дотошных женщин, которые цепляются за каждую мелочь. Но я сам все о себе расскажу, по порядку.
Замолкает. За окном слышится гудок парохода.
Рахель. Как вам понравился этот город? Если только вы успели составить какое-то представление о нем — ведь вы тут всего несколько часов. (Смущается сама от своего вопроса.) Он такой серый, мрачный. Как жесть. Иногда мне хочется взять щетку и поскрести его как следует. Счистить с него ржавчину. Вам трудно понять, почему мы так любим говорить об Израиле. Там столько солнца. И света… Саймон каждые два года ездит в Израиль. Я тоже была там дважды. Побродила немного по Иерусалиму и в конце концов очутилась на почте. Мне захотелось написать письма сюда, в Англию. Здание почты в Иерусалиме построили англичане, поэтому оно такое серое и похоже на все английские здания.
Лейзер. В котором часу вы встаете утром?
Рахель (она приободрилась и улыбается). Очень рано. Даже слишком рано. Говорят, что это свидетельствует о неосознанном чувстве вины. Даже если я ложусь поздно, все равно встаю ни свет ни заря. И потом весь день чувствую себя разбитой.
Лейзер (поспешно). Вы видите мое пальто?
Рахель (не меняя позы). Да.
Лейзер. Нет, так вы не можете его видеть. Так вы можете видеть только меня.
Рахель (оборачивается). Я вижу.
Лейзер. Вы спрашиваете меня об этом английском городе. Я расскажу вам кое-что об англичанах. Уборная у нас была во дворе. Так это было во многих старых районах Иерусалима. И вот однажды, представьте, у отца испортился желудок, и ему было необходимо выйти во двор, прошу прощения, еще до восхода солнца. А тут англичане как раз объявили комендантский час. Они у нас распоряжались тогда и никак не хотели убираться. Что делает отец? Он опускается на четвереньки и так, на четвереньках, пробирается в угол двора, где помещается уборная. Чтобы солдаты думали, что это какое-то четвероногое, например, собака. Он даже пару раз тяфкнул, чтобы они поверили, что это собака. Чтобы они не сомневались. Представьте себе: человек… немолодой уже человек… труженик, всю жизнь работает… Обеспечивает семью… И вот… Вынужден передвигаться на четвереньках. И все из-за политики!
Рахель (помолчав). Вы хотели рассказать о пальто.
Лейзер. Да. Этим вот пальто отец накрывал меня под утро. У нас была маленькая квартира, все дети не могли в ней поместиться, и мне приходилось спать снаружи. Моя кровать стояла на веранде, и когда шел дождь, вода с крыши капала на меня. Но я спал крепко даже в мокрой постели, поскольку был молод и уставал за день. Но когда отец на рассвете вставал к молитве, он накрывал меня этим пальто. Я согревался и спал еще крепче.
Короткое молчание. За окном становится совсем темно.
Огни неоновых реклам вспыхивают и гаснут вдали.
Рахель. А меня Саймон тащил три дня на себе. Мы бежали из Польши в Россию, и я заболела краснухой. Отца с нами не было, только Саймон. Я была вся красная как рак.
Лейзер. Это хорошо — чтобы женщина переболела краснухой до замужества.
Рахель. Что? (Поняв, о чем он говорит.) А, да. Наша мама умерла в Сибири. Мы очень любили ее. Мы до сих пор помним ее как живую. Она замерзла в пургу.
Лейзер. В Англии едят много жареной картошки.
Рахель. Ну, вовсе не так много, как принято думать. Но едят. Это дешево.
Лейзер. Но требует много масла.
Рахель. Я просто наливаю побольше масла, чтобы картошка плавала в нем. Во-первых, это получается вкусно, а во-вторых, масло остается чистым, и его можно потом использовать снова. Я сливаю масло в отдельную бутылку.
Лейзер. Я специально спросил. Я испытывал вас. Может, не нужно этого делать, но во всяком случае я признаю, что испытывал. (Помолчав.) Я был женат. Теперь я разведен. У меня есть дочь. Моя жена, зажарив картошку, выливала оставшееся масло. Так ей нравилось. Ей нравилось все выливать, все выбрасывать. Из-за этого мы постоянно ссорились. Однажды она сказала, что я готов, почистив зубы, запихнуть пасту обратно в тюбик.
Рахель смеется.
Лейзер. Чему вы смеетесь?
Рахель. Это смешно.
Лейзер. Что смешно?
Рахель. Это… Это смешно — запихнуть пасту обратно в тюбик. Невозможно не рассмеяться. Так мне кажется…
Лейзер (подымается и говорит громко и раздраженно). Я уже сказал, что разведен и имею дочь. И я хочу добавить кое-что еще. Я обязан сказать правду. Это она хотела развода. Она сбежала от меня, как от дикого зверя. Она даже не пожелала от меня алиментов. В нашем брачном договоре было записано, что в случае развода я обязан выплатить ей тысячу восемьсот фунтов. Я выслал ей эти деньги по почте.
Рахель. Вы вовсе не обязаны…
Лейзер. Она спряталась от меня, как лисица в нору. Когда я узнал, где они скрываются, я пришел, чтобы передать костюмчик для дочери. Едва она увидела меня, как начала вопить, будто ее режут. Я не успел еще слова вымолвить, один мой вид — представляете! — один мой вид — и она сразу в крик! А до того, пока она не видела меня — я стоял под окном и все слышал — она забавлялась с ребенком и смеялась!
Рахель. Вы в самом деле не обязаны…
Лейзер. Нет, я обязан! Обязан рассказать всю правду! Теперь моя дочь умерла для меня, и все врачи в мире не помогут. Не знаю, почему это так. Я как во тьме. Можете задавать мне вопросы, если хотите. Я расскажу все, как было. Может быть, вы сумеете понять причину. Из тех фактов, которые я изложу. Может, вы составите картину. Я не понимаю, почему. Не понимаю!..
Рахель. Нет, нет! Я не хочу ни о чем спрашивать. Вы не должны мне рассказывать. Это ни к чему…
Лейзер. Если у вас нет вопросов, тогда я продолжу. Я обязан рассказать всю правду. Может, вы включите электричество?
Рахель. Да, конечно. Извините. (Встает и зажигает свет.)
Лампа, висящая над столом, освещает только часть комнаты, углы погружены в полумрак.
Лейзер. После развода со мной что-то случилось. Я изложу все, как было. Я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. Чтобы муж и жена ничего друг о друге не знали. У них есть дочь, а они ненавидят друг друга до такой степени, что дочь для них уже как бы не существует. Я хочу, чтобы прежде, чем мы поженимся, мы стали как родные. Как брат с сестрой, между которыми нет ни тайн, ни обманов. Поэтому я хочу, чтобы вы знали, что после развода я чувствовал себя ужасно. Я не узнавал мира вокруг себя. У меня было темно в глазах. Я пуговиц не мог застегнуть.
Рахель. Вы не должны продолжать.
Лейзер. Меня поместили в сумасшедший дом. Они вылечили меня, но и теперь мне иногда бывает очень плохо.
Рахель. Вы напрасно мучаете себя. Я все это знаю. И мне это нисколько не мешает.