Лейзер (тихо). Что вы знаете?
Рахель. Все, о чем вы рассказываете. Это заставляет вас снова страдать, но это совершенно ни к чему.
Лейзер. Откуда вы знаете?
Рахель (неуверенно, с некоторым опасением). Саймон…
Лейзер. Он рассказал вам? Обо всем?!
Рахель (помедлив). Да. Может, налить вам еще чашечку чаю?
Лейзер (смотрит на нее долго и пристально, словно старается разглядеть ее сквозь тьму. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть, свет лампы падает на его лицо. Он говорит тихо). Это нехорошо, когда о ком-то рассказывают за его спиной. Тем более, такие вещи… Это двое против одного. Это… Это означает — выставить человека на посмешище. Это все против одного.
Рахель (громко и раздраженно). Ничего подобного! Он мой брат. Он — мой брат, понимаете? (Замолкает и прибавляет совсем другим тоном.) Я налью вам еще чаю.
За стеной раздаются звуки рога.
Лейзер (тихо, со сдержанным бешенством). Это что?
Рахель. Что?
Лейзер. Кто-то играет. Как будто в стене. Как будто труба… Но это не труба.
Рахель (словно обрадовавшись перемене темы разговора). А, это хозяин дома, Бени Альтер. Он немного странный человек, но очень хороший. И чувствительный. Он любит чинить обувь. И это не просто так, это у него идеология. По его мнению, люди должны вернуться к здоровому образу жизни и заниматься тяжелой работой. Вернуться к земле. Это интересная мысль, не правда ли?
Лейзер. Но сейчас он не чинит обувь, он играет на трубе.
Рахель. Да, он любит играть на трубе.
Лейзер. И он богат!
Рахель. Говорят, его родители были очень богатые люди — там, до войны. Но он совсем не богат. У большинства его жильцов денег больше, чем у него самого.
Лейзер (переходит к делу, которое в действительности больше всего его волнует). Я надеюсь, вы простите меня, если я задам вам один вопрос. Говорят, что женщин об этом не спрашивают. И все-таки — сколько вам лет?
Мелодия обрывается.
Рахель. Простите?
Лейзер. Сколько вам лет?
Рахель (смеется от смущения). А!.. (Помолчав.) Это столь уж важно?
Лейзер. Я спросил вас о чем-то.
Рахель (хочет выиграть время, встает). Говорят, женщина не обязана называть свой возраст. Говорят даже, что с некоторого… момента нам нельзя говорить правду. В конце концов, возраст это… Это предрассудок, не правда ли? Это важно только для паспорта. Главное, как мы себя чувствуем и что мы еще хотим и можем сделать. И, разумеется, как мы выглядим. (Смеется.) На сколько лет, по-вашему, я выгляжу?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы сказали, сколько вам лет. Я хочу знать. Я не здешний, у меня тут нет семьи. Я должен знать.
Рахель (помолчав). Я родилась в двадцать четвертом.
Лейзер. Сколько же это получается?
Рахель. Сорок четыре.
Лейзер. Сорок три. Я посчитал.
Рахель. Я родилась в январе. Так что скоро будет сорок четыре.
Лейзер. Теперь наконец мне сказали правду.
Рахель. Ничего другого я вам никогда и не говорила.
Лейзер. Ваш брат сказал мне другое.
Рахель. Он пытался помочь мне. Он привык заботиться обо мне. Он спас мне жизнь. Это как… (Умолкает.) Может быть, хотите еще чаю?
Лейзер. У меня вдруг началась головная боль.
Рахель. Выпейте еще чашечку…
Лейзер. Нет, спасибо, вы не должны утруждать себя.
Рахель. Это не трудно. Мне нравится заваривать чай.
Лейзер. Может быть, вы включите электричество?
Рахель. Электричество включено… Я его включила.
Лейзер. Да. (Помолчав.) Когда вернется ваш брат?
Рахель. Я полагаю, скоро. (Неожиданно громко и раздраженно.) У вас есть люмбаго?
Лейзер. Что?
Рахель. Люмбаго. Прострел. Нет, у вас ничего такого нету. Вы можете стоять как человек, ходить как человек, поворачиваться, как вам вздумается, а Саймон не может. В Израиле это проще простого — получить прострел.
Лейзер. Да, я понимаю. (Подымается и останавливается против Рахели.) Можете ли вы сказать мне, где тут у вас… Где тут уборная?
Рахель. В коридоре. Первая дверь справа. Извините меня, я должна прибрать в спальне. Не успела утром. Я рано ухожу на работу. (Выходит.)
Лейзер подходит к своему пальто, висящему на вешалке возле двери, достает из кармана пачку аспирина. Открывается дверь и входит Бени. Дверь заслоняет Лейзера, и Бени его не видит. Он принимается искать туфли, которые давеча принес, находит, подымает и хочет унести. Повернувшись к двери, видит Лейзера.
Лейзер. Здравствуйте. Я — нездешний. Она — хозяйка — она сейчас вернется. Извините.
Бени. Никаких «здравствуйте», никаких «извините»! В Иерусалим! Немедленно! Праведники? Пророки?! Как бы не так! Пророки сказали, что это — Иерусалим: «Дома наши полны обмана»[242]! Были обманщики и воры, а теперь и воры, и пророки, да?
Лейзер. Я здесь только в гостях… И я ищу уборную.
Бени. Ложь! Сплошная ложь!
Лейзер. Нет, почему же… Я действительно… Мне в самом деле нужно… Я просто не знаю, где.
Бени. А я знаю! Знаю! Я слышал! Все слышал! Рыщет, роется, ворошит, потрошит! Как будто тут ему товар! Торговцы! Только и умеют!.. Она не товар, она не продается, понял?! (Идет к двери, но вдруг возвращается.) Труба! Я никогда не играл и не буду играть на трубе! Это — рог. И это лучше, чем весь ваш Иерусалим. Лучше всякой другой музыки! Я трубил в рог, а теперь я буду чинить туфли. Ее туфли! (Машет туфлями у Лейзера под носом.) Теперь я могу… Без обмана. Без лицемерия! А ты, если хочешь, забирай ее. Взять — это еще не все. Как бы потом не бросить! Известное дело! Ну, и что ты взял, а? Что у тебя осталось? Она будет ходить на этих подошвах, на моих набойках! В Иерусалиме ли, в каком другом месте — она будет ходить на моих набойках!
Лейзер. Простите, мне действительно надо… (Выходит в коридор.)
Звонок в дверь. Бени открывает. Входит Саймон, в руках у него бутылка вина. Бени помахивает в воздухе туфлями и выходит.
Появляется Рахель.
Саймон (оглядываясь по сторонам). Где он?
Рахель. В уборной.
Саймон. Что это ты повесила нос? Невеста должна держать нос кверху. В уборной?.. Хм-м… (Помолчав.) Он тебе не нравится, да? Вся эта затея тебе не нравится, не так ли? Так послушай же — ты это скушаешь! Я купил ему билет сюда не для того, чтобы покупать билет обратно. Мне не на что покупать билеты, ты прекрасно знаешь. Эти поездки в Израиль меня выпотрошили. Это там, в Иерусалиме, я могу рассказывать, что я «Макс энд Спенсер»[243]. Ты поняла меня?!
Рахель. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.
Саймон. Что?!
Рахель. Я не говорю, что он мне не нравится.
Саймон. А?..
Рахель. Или что он мне нравится.
Саймон. Ага! Так что же ты говоришь?
Рахель. Ничего не говорю. Разве тебе можно что-нибудь сказать?
Саймон. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?
Рахель. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.
Саймон. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?
Рахель. Хожу ли я в кафе.
Саймон. Разумеется.
Рахель. Я не хожу.
Саймон. Разумеется! Разумеется, ты не ходишь в кафе. Что еще?
Рахель. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выливаю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.
Саймон. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?
Рахель. Я ответила… Сколько мне лет.
Саймон. Сколько же тебе лет? Ну? Что же ты ему ответила?
Рахель. Сколько мне лет…
Саймон. Сколько, сколько?! Только посмей мне сказать… Только посмей сказать, что ты сказала ему! Сколько, ты сказала, тебе лет?!
Рахель. Сорок один.
Саймон (облегченно вздыхает). Фу!.. Ну, конечно… (Смеется.) Ты меня напугала. В наши дни человек ни в чем не может быть уверен. (Вдруг.) Ты что-то сказала?
Рахель. Что я могу сказать?
Саймон. Что ты можешь сказать?
Рахель. Что?
Саймон. Да, так лучше. (Помолчав.) Это подымает настроение. Прибавляет смелости. Держи нос выше! Ты его надула — это хорошо! Коль скоро мы взялись за это дело, мы должны его кончить, слышишь? Мы слишком быстро забываем все, что было с нами прежде. Ничего, когда станешь его законной женой, сможешь поубиваться о своей напрасно загубленной молодости и нелепо утраченной невинности.
Сверху доносятся звуки гитары.
Саймон (прислушивается). Наш педик. Красиво играет. Это тебе не Бени. Гомик, но и бабу при случае не упустит. Как говорится, меч обоюдоострый. От него всегда несет асфальтом. Где, интересно, он его нашел, этот асфальт? Но играет он хорошо. У нас тут тоже есть свои прелести существования, не правда ли?
Гитара внезапно смолкает.
Саймон. Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что это только у евреев нервы. Ничего подобного! У всех нервы. Даже у реки, как я вижу, есть нервы. Несется, несется, ни минуты покоя, беспрерывное движение, и притом движение исключительно по ломаной линии. Туда-сюда, туда-сюда… Нервы! (