[360], ни в Хироне, ни в Асклепии, ни в Асклепиадах[361], ни в предсказаниях прорицателей, ни в очистительных обрядах жрецов, ни в пении магов-заклинателей.
Когда Эллада была охвачена войной и все нападали на всех,
В поле сходились недавно, стремимые бурным Ареем[362],
лишь он один призывал к миру, он, невооружённый среди вооружённых, мирный среди сражающихся; его сторонились беззаконные тираны и доносчики, ибо он обличал дурных людей, обличал не словесными ухищрениями, докучливо порицая их, но делами, сопоставляя всякий раз дела их и свои. Обличая, он всегда достигал цели и был миролюбивым. Поэтому против Диогена не выступил ни Мелет какой-нибудь, ни Аристофан, ни Анит, ни Ликон[363].
6 Итак, как же мог Диоген не отдать предпочтения такому образу жизни, который он добровольно избрал себе, который ему указал Аполлон и восхвалил Зевс и которому удивляются все, кто имеет разум?
А чем, кроме непосредственной пользы дела, может руководствоваться тот, что не по собственному выбору приобрёл что бы то ни было?
Например, спроси женатого человека: «Для чего ты женился?» Он скажет: «Для того, чтобы иметь детей». Спроси воспитывающего детей, ради чего он их родил, он скажет: «Страстно желая наследника». Спроси воина, он скажет: «Хочу богатой добычи». Спроси земледельца, он ответит: «Хочу собрать плоды». Спроси у ростовщика, он скажет: «Жажду богатства». Спроси занимающегося общественными делами, он скажет: «Жажду славы».
Однако все предметы этих желаний в большинстве случаев оказываются обманчивыми и превращаются в свою противоположность: удача — дело случая, а не результат мудрости или искусства. Ведь всякий, кто поставит перед собой одну из этих целей, испытывает в жизни несчастье и потерпит заслуженные бедствия, так как он не может сослаться на то, что не знал, каковы те блага, которые он избрал по своей воле.
Кого же из всех этих людей можно назвать свободным? Народного вождя? Но ведь он раб многих господ! Судебного оратора? Но он раб суровых судей! Тирана? Но он раб необузданных наслаждений! Полководца? Но он раб неверного случая! Мореплавателя?Но он раб ненадёжного ремесла! Философа? Но какого именно? Я, конечно, восхваляю Сократа, но я же слышу, как он говорит: «Я подчиняюсь законам, добровольно иду в тюрьму и охотно принимаю яд». «О Сократ, понимаешь ли ты, что говоришь? Неужели охотно или только желая мужественно противостать своей неизбежной судьбе?» — «Я повинуюсь закону». — «Какому закону? Ведь если это закон Зевса, я прославляю такого законодателя; если же по законам Солона, то чем Солон был лучше Сократа?»
Но пусть ответит мне Платон во имя философии, неужели её не поколебало ничто: ни Дион, вынужденный бежать, ни грозный Дионисий[364], ни Сицилийское или Ионийское море, вздымающие свои волны?
Упомяну, пожалуй, и о Ксенофонте[365] и брошу взгляд на его жизнь, заполненною странствиями, не верным счастьем, вынужденной военной службой командованием войсками против воли и почётным изгнанием.
И вот все эти злоключения, утверждаю я, проходят мимо того образа жизни, которым Диоген прославился более, чем Ликург и Солон, Артаксеркс и Александр и стал свободнее даже самого Сократа: ведь он не был ни судим, ни заключён в тюрьму и прославился не своими страданиями.
ЛУКИАН ИЗ САМОСАТЫ
1 Ликин. Почему это ты, приятель, бороду отпустил и волосы отрастил, а хитона у тебя нет? Почему показываешься голым, ходишь босоногим и ведёшь жизнь бродячью, не человечью, а звериную? Зачем, вопреки тому что все делают, ты собственное своё тело умерщвляешь всячески и бродишь кругом, находя то там, то здесь ночлег на жёсткой и пыльной земле, так что всякую мерзость носишь на жалком своём плаще, и без того уж нетонком, нецветистом?
Киник. Да мне такой и не надобен. А нужен такой, чтоб раздобыть его полегче было и чтобы хлопот он своему владельцу доставлял поменьше: такого и довольно с меня...
2 Ну, а теперь скажи, богов ради: разве, по-твоему, с роскошью не сопряжён порок?
Ликин. Ещё как!
Киник. С простотою же — добродетель?
Ликин. Ну ещё бы!
Киник. Так почему ж тогда, видя, что я веду жизнь более простую, чем прочие, они же — более пышную, ты меня, а не их порицаешь?
Ликин. Потому что, видит Зевс, ты, по-моему, не в большей, чем другие, простоте живёшь, но в большем убожестве, сказать точнее, в полном недостатке и бедности: ведь ты ничем не отличаешься от нищих, выпрашивающих себе пропитание на каждый день.
3 Киник. Так не хочешь ли, раз уж зашла об этом речь, рассмотрим, что значит «недостаточно» и что «достаточно»?
Ликин. Если ты считаешь это нужным.
Киник. Итак, для каждого человека является достаточным то именно, что достаёт до уровня его потребности. Или, может быть, ты это понимаешь как-нибудь иначе?
Ликин. Допустим — так.
Киник. Недостаточным же всё то, чего недостает именно для потребности, что не достигает размеров необходимого. Не правда ли?
Ликин. Правда.
Киник. Значит, я не терплю ни в чём недостатка, так как всё, что у меня есть, вполне удовлетворяет мою потребность.
4 Ликин. Что ты, собственно, хочешь этим сказать?
Киник. А вот посмотри: для чего существует каждая из вещей, в которых мы нуждаемся? Например, дом: разве он существует не для прикрытия?
Ликин. Так. Дальше!
Киник. Но, ради богов, для чего же нужно нам само это прикрытие? Не для того ли, чтобы прикрытый чувствовал себя лучше?
Ликин. Мне кажется, что так.
Киник. Итак, во-первых, мои ноги: неужели, по-твоему, они в худшем положении, чем ноги других людей?
Ликин. Вот уж не знаю.
Киник. Ну, может быть, вот так тебе это станет яснее: скажи, что должны делать ноги?
Ликин. Ходить.
Киник. Так что же? Ты полагаешь, что мои нош ходят хуже, чем у остальных людей?
Ликин. Нет, это совсем неправильно.
Киник. А значит, и состояние их не хуже, раз они не хуже других выполняют свою работу.
Ликин. Правильно.
Киник. Следовательно, что касается ног, я, оказывается, нахожусь в положении ничуть не худшем, чем другие люди.
Ликин. Непохоже, что ты был хуже.
Киник. Что же? Может быть, тогда остальное моё тело в худшем состоянии? Но ведь если оно хуже, то, значит, и слабее, так как достоинство тела — в его силе. Ну, а разве мое тело слабее других?
Ликин. На вид — нет.
Киник. Итак, оказывается, что ни ноги мои, ни остальное тело не терпят недостатка в прикрытии. Ибо, испытывая недостаток, они находились бы в плохом состоянии, так как нужда всегда и всюду делает то, что ею охвачено, всё более скверным и более слабым. Впрочем, и питается моё тело, по-видимому, не хуже других оттого лишь, что питается чем придётся.
Ликин. Ясно: стоит лишь посмотреть на тебя.
Киник. Не было бы моё тело и сильным, если бы плохо питалось: разрушается ведь тело от плохого питания.
Ликин. Согласен и с этим.
5 Киник. Почему же, скажи мне тогда, если так обстоят дела, ты порицаешь меня, презираешь мой образ жизни и зовёшь его жалким?
Ликин. Да потому, Зевсом клянусь, что природа, которую ты чтишь, и боги раскинули перед нами землю и заставили её производить многое множество благ, чтобы мы все имели в избытке не только на потребу себе, но и на радость, — ты же ни в чём этом, или почти ни в чём, не имеешь своей доли и ничуть не больше животных. Посмотри: пьёшь ты воду ту же, что и звери, ешь всё, что тебе попадётся, подобно собакам, и ложе твоё ничуть не лучше, чем бывает у псов: охапки сена довольно для тебя, как и для них. Да и плащ на тебе нисколько не лучше, чем на обездоленном нищем. А между тем если согласиться, что ты, довольствуясь этим, правильно мыслишь, то, следовательно, бог поступил неправильно, сотворив и овец тонкорунных, и сладкие винные гроздья, и многое множество иных чудес для нас приготовив — и масло, и мёд, и многое другое, чтобы были у нас яства разнообразные, и сладкий напиток, деньги, мягкое ложе, чтобы мы имели красивые жилища и всё остальное, на диво изготовленное, а также произведения искусств: они ведь тоже дары богов. Жизнь, лишённая всех этих благ, — жалкая жизнь, даже если человек лишён их кем-нибудь другим, как те, что сидят в темницах. Но ещё более жалок, кто сам лишит себя всего, что прекрасно: это уже явное безумие.
6 Киник. Что ж? Может быть, ты и прав... Однако вот что скажи мне: положим, богатый человек от всего сердца ласково и радушно угощает и принимает у себя многочисленных и самых разнообразных гостей, болезненных людей и крепких. Хозяин покрывает для гостей стол множеством кушаний всякого рода, и вот кто-нибудь из гостей всё захватит и всё съест — не только то, что стоит перед ним, но и то, что дальше, что приготовлено для слабых здоровьем, тогда как сам он совершенно здоров и притом имеет лишь один желудок, нуждается в немногом, чтобы насытиться, и когда-нибудь будет раздавлен обилием съеденных блюд, — скажи-ка, что это за человек, по-твоему? Наверно, разумник?
Ликин. Как для других, для меня — нет.
Киник. Тогда что же? Скромник?
Ликин. Тоже нет.
7 Киник. Ну, а теперь положим, что кто-нибудь из находящихся за тем же столом, не обращая внимания на обилие всевозможных блюд выберет одно из них, что поближе, достаточное для его потребности, и благопристойно съест его, им одним воспользовавшись, а на остальные даже не поглядит, — не признаешь ли ты, что этот человек и благоразумнее, и порядочнее первого?