Социолог, слушавший его со страдальческим выражением лица, попробовал возразить:
— Вот если бы у вас был рак…
— Дурацкий аргумент, Вой. Разве мы принимаем решения на такой основе? Тогда мы бы никогда не произвели ни одного Изменения Реальности. Ведь всегда найдется бедолага, которому не повезет. Представьте себя на его месте, а? И подумайте заодно вот над чем. Всякий раз, когда мы совершаем Изменение, все труднее становится найти следующее, которое было бы благоприятным. Значит, уменьшается и процент людей, которым мы можем помочь. Скоро у нас будет не больше одного исцеления за биогод, даже с учетом нейтральных случаев. Не забывайте об этом.
Харлен потерял остатки интереса к беседе. Подобные настроения были своего рода профессиональным заболеванием. Психологи и Социологи в своих редких работах, посвященных Вечности, называли его “отождествлением”. Люди отождествляли себя со Столетием, в котором они работали, и заботы века часто становились их собственными заботами.
Вечность сражалась с демоном отождествления, как могла. Никто не имел права работать или находиться ближе двух Столетий к Времени своего рождения, чтобы сделать отождествление труднее. При назначении на работу предпочтение отдавалось Столетиям, уклад жизни которых как можно больше отличался от привычного с детства. (Харлену невольно вспомнился Финж, работающий в 482-м.) Более того, при первых же подозрительных признаках Вечного немедленно переводили в другой Сектор. Харлен не дал бы и одной монетки 50-го Столетия за то, что Фарук удержится на своем месте еще хотя бы биогод.
И все же люди упорно стремились найти свое место во Времени. Тяга к Времени — кто о ней не слышал? По каким-то необъяснимым причинам эпохи космических полетов особенно притягивали к себе. Давно уже следовало изучить причины этого, но мешало хроническое нежелание Вечности оглядываться на себя.
Еще месяц назад Харлен презрительно обозвал бы Фарука тряпкой и сентиментальным идиотом, распускающим нюни из-за утраты электрогравитации и отводящим душу в нападках на Столетия, не способные лечить рак.
Он мог бы даже сообщить о нем куда следует. Он даже был обязан сделать это. Ясно, что на этого человека уже нельзя полагаться.
Но поступить так сейчас он уже не мог. Ему даже стало жалко этого человека. Его собственные преступления были куда больше. И тут же его мысли в который раз вернулись к Нойс.
В ту ночь ему удалось заснуть только под утро, и он проснулся поздно, когда сквозь полупрозрачные стены пробивался рассеянный дневной свет, и Харлену показалось, что он лежит на облаке, плывущем по туманному утреннему небу.
Нойс, смеясь, тормошила его:
— Батюшки, ну и трудно тебя разбудить.
Первым побуждением Харлена было натянуть на себя простыню, но ее не оказалось. Затем он вспомнил все, что произошло, и уставился на нее, чувствуя, как краска стыда заливает его лицо. Что ему теперь делать?
Но тут ему в голову пришла новая мысль, и он быстро сел.
— Всемогущее Время! Я проспал?
— Успокойся, еще и одиннадцати нет. Тебя ждет завтрак
— Спасибо, — пробормотал он.
— Я согрела тебе воду и приготовила костюм на сегодня. Он мог только еще раз пробормотать “Спасибо”.
За завтраком он не поднимал глаз. Нойс сидела напротив, опершись локтем на столик и положив подбородок на ладонь. Ее черные волосы были зачесаны на сторону, ресницы казались неестественно длинными. Она ничего не ела, только следила за каждым его движением, пока он смотрел в тарелку и думал о жестоком раскаянии, которое по идее должен был испытывать. Почему-то раскаяния не было.
— Куда ты идешь в час?
— На аэробол, — промямлил он. — Мне удалось достать билет.
— Ах да, сегодня ведь финал. Подумать только, что из-за этого скачка во Времени я пропустила целый сезон. Эндрю, а кто сегодня выиграет?
Он ощутил странную слабость при звуке своего имени. Отрицательно качнув головой, он попытался придать лицу суровое выражение. Еще вчера ему это отлично удавалось.
— Но ты должен знать. Ведь ты изучил весь наш период.
Ему следовало бы сохранить холодный тон, но у него не хватило духу.
— Столько событий происходит в разное время в разных местах. Разве я могу запомнить такую мелочь, как счет игры?
— О, ты просто не хочешь мне говорить.
Вместо ответа Харлен подцепил вилкой маленький сочный плод и целиком отправил его в рот. Немного помолчав, Нойс заговорила снова:
— А о том, что случилось с нами, ты знал?
— Не спрашивай меня, Н-нойс. — Ему стоило большого труда назвать ее по имени.
Голос ее звучал тихо и нежно:
— Разве ты не видел нас? Разве ты не знал с самого начала, что мы…
— Нет, нет, я не могу увидеть себя, — поспешно прервал ее Харлен, — ведь я не принадлежу Реаль… меня не было здесь до моего появления. Я не могу тебе этого объяснить.
Харлен совсем смутился. Как она может так спокойно говорить об этом! И сам он тоже хорош: чуть было не произнес слова “Реальность” — самого запретного из всех слов при разговорах с Времянами.
Она слегка подняла брови, отчего ее глаза стали совсем круглыми и чуточку изумленными.
— Тебе что, стыдно?
— То, что мы сделали, нехорошо.
— Почему? — С точки зрения 482-го Столетия ее вопрос был совершенно невинным. — Разве Вечным нельзя? — В ее голосе слышалась насмешливая издевка, словно она спрашивала, разрешают ли Вечным есть.
— Не называй меня Вечным, — остановил ее Харлен. — Если тебя это интересует, то, как правило, нет.
— Тогда ты не говори им. И я не скажу.
Встав, она плавным движением бедер оттолкнула стоявший между ними столик и присела к нему на колени.
Харлен на мгновенье оцепенел, протянув вперед руки в тщетной попытке остановить ее. Нагнувшись, она поцеловала его в губы, и никакого стыда больше не было. Не было ничего, что разделяло бы его и Нойс.
Незаметно для себя Харлен занялся тем, чего Наблюдатель не мог делать в соответствии с нормами этики, — задумываться над проблемами существующей Реальности и характером предстоящего Изменения.
Вечность не волновали ни распущенные нравы, ни искусственное выращивание плода, ни господство женщин. Все это было и в предыдущих Реальностях, и Всевременной Совет взирал на подобные вещи равнодушно. Финж сказал, что Изменение будет малым, почти неуловимым.
Одно было ясно: Изменение коснется группы людей, находившихся под его Наблюдением. Оно затронет привилегированные классы, аристократию, богачей, сливки общества.
Больше всего его тревожило, что Изменение почти наверняка затронет Нойс.
На протяжении оставшихся трех дней его мысли становились все мрачнее, отравляя ему даже радость от встреч с Нойс.
— Что с тобой? — спрашивала она. — Первые дни ты был совсем не таким, как в Веч… как в том месте. Тебя ничто не огорчало. А сейчас у тебя такой озабоченный вид. Это потому, что тебе надо возвращаться обратно?
— Отчасти, — ответил Харлен.
— А тебе обязательно надо вернуться?
— Да.
— А что случится, если ты опоздаешь? Харлен чуть было не улыбнулся.
— Им бы не понравилось мое опоздание, — сказал он и с тоской подумал о двух запасных днях, предусмотренных инструкцией.
Нойс включила музыкальный инструмент. Сложное математическое устройство выбирало из случайных комбинаций звуков приятные сочетания. Возникающие случайно мелодии повторялись не чаще, чем узоры снежинок, и были не менее прекрасны.
Завороженный звуками, Харлен не сводил с Нойс глаз, и его мысли устремились к ней. Кем она станет в новом воплощении? Торговкой рыбой? Фабричной работницей? Толстой, уродливой, болезненной матерью шестерых детей? Кем бы она ни стала, она уже не вспомнит Харлена. В новой Реальности он уже не будет частью ее жизни. И кем бы она ни стала, она уже никогда не будет прежней Нойс.
Он не просто любил эту девушку. (Странно: впервые в жизни он впустил слово “любовь” в собственные мысли и даже не удивился этому.) Он любил в ней все: ее манеру одеваться, ходить, разговаривать, даже ее кокетливые уловки. Двадцать семь лет, прожитые ею в этой Реальности, весь ее жизненный опыт понадобились, чтобы она стала именно такой. В предыдущей Реальности, в прошлом биогоду, она не была его Нойс. В следующей Реальности она тоже не будет ею.
Может быть, новая Нойс будет в чем-то лучше, но Харлен совершенно точно знал одно. Ему нужна вот эта Нойс; та самая, что сидит сейчас напротив него. Если у нее есть недостатки, она нужна ему вместе с ними. Что ему делать?
Ему в голову приходили разные планы, но все они были противозаконными. В первую очередь необходимо было выяснить характер Изменения, узнать, как оно повлияет на Нойс. В конце концов, никогда нельзя знать заранее…
Мертвая тишина пробудила Харлена от воспоминаний. Он снова был в кабинете Планировщика. Социолог Вой следил за ним краем глаза. Над ним стоял Фарук, склонив свою голову мертвеца.
В наступившей тишине было что-то зловещее. Всего мгновенье потребовалось Харлену чтобы понять, в чем дело. Анализатор прервал свое утробное хихиканье. Харлен вскочил. i
— Получили ответ, Планировщик?
Фарук взглянул на пленки, зажатые в его руке.
— Да, конечно, только он странный.
— Покажите. — Протянутая рука Харлена заметно дрожала.
— Показывать нечего, в том-то и странность.
— Что значит “нечего”? — Глаза Харлена внезапно начали слезиться, и скоро на месте Фарука он видел лишь темное пятно, откуда доносился голос.
— В новой Реальности ваша дамочка не существует. Это не изменение личности, нет. Просто испарилась, исчезла. Я просчитал все переменные вплоть до значения вероятности в одну стотысячную, но ее нигде нет. Больше того, — он задумчиво потер подбородок своими длинными сухими пальцами, — при заданной вами комбинации фактов я не совсем понимаю, как она могла существовать в предыдущей Реальности.
Харлен еле слышал его, комната медленно поплыла перед глазами.
— Но ведь Изменение так незначительно…