ом мы перешли из этого ангара в другой, такой же огромный, с такой же лязгающей машиной, из недр которой на конвейерную ленту выползали похожие «твинкиз».
«О, еще больше благословений!» – воскликнула я, но ангел возразил, пояснив, что это испытания.
«Надо же, а с виду никакой разницы», – удивилась я.
«Это одно и то же», – пояснил мой гид.
Эммилу неожиданно встает.
– Прошу прощения…
Лорна, слегка ошарашенная услышанным, еще сидит, когда помещение вдруг сотрясает дикий рев.
– Я знал это! Я знал это! – кричит рослый психопат, недобравший дозу успокоительного, и, оттолкнув женщину, хватает, раскидав крохотные элементы пазла, стол, вздымает его над головой, издает громовой рык и с силой обрушивает деревянную конструкцию на пол.
Даррила и Ферио опасливо приближаются, причем Даррила жмет на кнопку какого-то прибора.
Безумец вновь ударяет столом об пол, столешница с треском разламывается, и в руках безумца остается лишь ножка, из которой торчат длинный винт и острые щепки. Сумасшедший орет что-то невнятное, ножка вращается в его руках как пропеллер.
В палату, привлеченные шумом, сбегаются санитары и сестры. Их около полудюжины. Даррила пытается отвлечь безумца успокаивающими словами, а Ферио тем временем обходит его, стараясь зайти со спины, но безумец замечает его и бьет своей дубинкой. Санитар прикрывается рукой, но, вскрикнув, падает, лицо его искажает гримаса боли, он хватается за запястье, из длинной раны на голове хлещет кровь. Даррила устремляется к сумасшедшему, как игрок в американском футболе, стремящийся завладеть мячом. Ей удается сбить буяна с ног, но он и в падении продолжает молотить ножкой от стола. Один удар приходится Дарриле по голове, и она, оглушенная, откатывается от больного. Все остальные пациенты присоединяются к забаве: они визжат, разбрасывают все, что подворачивается под руку, и дело грозит обернуться всеобщей потасовкой. Лорна, остолбенев, замирает у своего стула и смотрит на безумца с окровавленной дубинкой: сейчас он стоит на четвереньках и истошно ревет, что делает его похожим на медведя. Даррила пытается подняться на ноги, у нее кровоточит висок. Встает и Ферио, но очевидно, что его рука выведена из строя. Внезапно перед безумцем припадает к полу Эммилу Дидерофф. Лорна видит, как шевелятся ее губы. Слюна капает изо рта безумца. Эммилу берет его лицо в ладони, и тут из его открытого рта исторгается звук, невозможный для человеческого голосового механизма, – рев-визг-завывание-рыдание такой интенсивности и высоты, что на миг все в комнате как будто застывает.
Отпрянув от безумца, Эммилу валится на спину, и среди прочих заполнивших помещение звуков отчетливо слышится стук затылка о линолеум: похоже, у нее опять припадок. Лорна устремляется к ней, но Даррила опережает ее и вставляет в испускающий пену рот Эммилу фиксатор языка, который всегда носит с собой. Капля крови падает с головы Даррилы на лоб Эммилу. Лорна судорожно сглатывает, опасаясь потерять сознание.
Тем временем психопата, хотя тот уже перестал буянить, окружают санитары. Лорна бросает на него взгляд и видит лицо смущенного человека, оказавшегося в неловкой ситуации, но питающего надежду, что вскоре все разрешится само собой. Безумие из его взора ушло, но тем не менее ему всаживают в задницу шприц, укладывают на каталку и увозят из палаты.
Укол получает и Эммилу, она расслабляется и погружается в глубокий сон. Ее тоже увозят, и тут Лорна осознает, что у нее дрожат руки и ноги. Вспышки безумия и насилия в жизни выглядят совсем не так, как в кино, все происходит с ошеломляющей быстротой. С того момента, как псих взревел в первый раз, до того, как его увезли, прошло всего-то секунд сорок. Тяжелая рука опускается на ее плечо, принуждая опуститься на стул.
– Как ты, дорогуша? – спрашивает Даррила. – Посмотри на меня. С тобой все в порядке?
Медсестра прижимает к виску марлевый тампон. Он пропитался кровью, так же как и ее зеленая форма… Лорна встречается с ней взглядом, но тут внутри поднимается волна тошноты, на лице выступает холодный пот.
– Надо же, я не была готова к этому, – говорит она. – Ты-то как?
– Переживу, – отвечает Даррила, и ее лицо сморщивается в ухмылке. – Меня резали, кололи, лупили – чего только не делали. Для того, кто работает с психами, это обычное дежурство.
– А мне так не кажется, – говорит Лорна. – Что случилось? Кто этот человек?
– Хорэс Мэйсфилд? Он несколько лет тому назад убил свою жену, изрубил в пюре мясным ножом. Была большая передача на телевидении – «Мясник из Хайалиа». Он пробыл пять лет в Чатахучии, вышел вроде бы в полном душевном здравии и скоро женился на женщине, видимо не обращавшей особого внимания на местные новости. И знаешь, что из этого вышло? А то, что на сей раз он пустил в ход туристский топорик, в связи с чем и оказался у нас. Ему вводят слоновьи дозы халдола, но, чему все только что были свидетелями, лекарство его не берет.
– Но что вообще случилось, Даррила?
– А, это. Так вот, дорогуша, я, чтоб ты знала, по воскресеньям посещаю церковь в Сансет-парке, но на этом мои взаимоотношения с религией исчерпываются. Живи мы в библейские времена, я бы сказала, что мы только что видели изгнание нечистого духа, но меня что-то не тянет использовать такую терминологию в официальном отчете о происшествии. Брр!
Даррила присматривается к Лорне профессиональным взглядом, спрашивает, точно ли с ней все в порядке, интересуется, не дать ли ей воды или валиума, и, получив отрицательный ответ, хмыкает, обнимает ее на прощание и уходит.
Тетрадь Эммилу по-прежнему зажата у Лорны под мышкой. Она собирает свои причиндалы, подбирает оставленный Эммилу пакет и, отдав его на сестринский пост, отправляется к Микки – у них по графику встреча. Стоит ей появиться в его офисе, как он спрашивает:
– Что случилось?
Она падает на стул, всхлипывает, впрочем, в допустимых пределах, утирает глаза бумажной салфеткой и рассказывает о случившемся в палате, однако не может заставить себя описать сделанное Эммилу. Впрочем, а что именно она сделала? Теперь, в ретроспективе, ее впечатление от увиденного вступает в противоречие с привычными знаниями и убеждениями и терпит в этом столкновении поражение. Такого просто не могло быть, следовательно, и не было. Вместо этого она говорит, что буйство одного из больных стало причиной очередного эпилептического припадка у их пациентки. Микки с умным видом кивает, сообщает, что ничего из ряда вон выходящего в этом нет и такая реакция лишь подтверждает то предположение, что проблема Эммилу имеет травматическое происхождение. Они сходятся во мнении насчет желательности магниторезонансной интроскопии, обсуждают вопрос о том, к какой статье расходов это отнести. Потом она конспективно излагает содержание первой тетради, к чему присовокупляет результаты утренней беседы. Сон, самую интересную ее часть, приберегает напоследок. Микки сосредоточенно слушает и кивает, издавая поощряющие звуки. Естественно, это ведь его хлеб.
– Ну и какие у тебя соображения? – спрашивает он под конец.
– Защитная реакция. Пациентка не может признать свое состояние результатом травматического стресса и поэтому видит во всем проявление Божьей воли. Ей присуще чувство вины в связи со смертью ее матери и маленького мальчика, так что для нее психологически комфортно воспринимать испытание как благословение. Если дело обстоит так, то личные и причиняемые страдания не ее персональная беда и вина, а воплощения божественного промысла.
Микки с улыбкой кивает.
– М-да, толковый анализ. А еще мне кажется, что некоторые из проблем, с которыми мы сталкиваемся в связи с сексуальными злоупотреблениями, тоже относятся к сфере вины. Ведь маленькая девочка, помимо всего прочего, испытывала порой неподдельное удовольствие. Например, от осознания того, что папочка оказывает ей столько внимания, особенно на фоне холодности и равнодушия матери. Ты согласна?
Лорна выражает согласие, хотя в глубине души не верит ни единому сказанному слову. Очевидно, что Эммилу Дидерофф не вписывается в стандартную психологическую парадигму, и уж тем более в ее фрейдистскую зону, но что еще у нее есть?
Между тем, по мере того как Микки Лопес присматривается к ней самой, выражение его лица меняется: товарищ по работе превращается в психотерапевта.
– Кстати о травмах, выглядишь ты не лучшим образом.
– Я в норме, Микки.
– Ты какая-то бледная, дерганая. Не хочешь валиума принять? А ксанакса? Полмиллиграмма, ты расслабишься…
«Все хотят накачать меня успокаивающими, – думает Лорна, – я видела то, что мне не следовало видеть, и они хотят, чтобы я заснула, а потом… ох ты! Параноидальные идеи, это как раз то, чего мне, на хрен, не хватало помимо навязчивых состояний и ипохондрии».
– Нет, мне просто нужно отойти от пережитого, – говорит она с вымученной улыбкой, чувствуя, что краснеет. – Поеду домой и приму душ. Со мной все в порядке.
Выйдя из здания, она звонит по мобильнику, оставляет сообщение, и к тому времени, когда садится в машину, Паз перезванивает. Она рассказывает ему, что получила следующую тетрадь, и он обещает ждать ее возле дома.
Лорна сосредоточивается на ведении машины, словно только что получила права и должна осознанно относиться к каждому действию: красный свет означает остановку, так что надо отпустить педаль газа и нажать на тормоз, но плавно, не резко…
Когда она подъезжает, Паз уже на месте.
Он берет тетрадь, запирает ее в бардачок машины и спрашивает:
– Ты сейчас чем-нибудь занята?
– Вообще-то нет, Джимми, но знаешь, у меня совсем нет сил. Хочу лишь добраться до кровати.
Она смотрит на дверь, постепенно расплывающуюся перед ее глазами, но тут он берет ее за руку.
– Что-то случилось? – уточняет Паз.
Лорна поворачивается к нему, и ее лицо оказывается прижатым ко впадинке на его шее. Внезапно плотину прорывает, и она выплескивает из себя все наболевшее: рассказывает о психе, об Эммилу, о ее сне, об изгнании злого духа. Особенно об изгнании, потому что чувствует: Паз поймет ее, и уж во всяком случае не сочтет ее чокнутой.