оздать такую карточку, воспоминания нужно было перевести в стекло спустя много времени после случившегося — перевести из мозга Баскомба.
А эта, третья, как представлял доктор, отличалась от первых двух, предлагая не образы и даже не осязательные ощущения. Она передавала в ужасающих, омерзительных подробностях эмоциональное состояние. Присутствовал там и антураж, и в этом карточка была подобна баскомбовской — случайный набор самых обычных вещей: столик в прихожей дома Траппинга на Адриан-сквер… отражение красной полковничьей формы в натертом до блеска серебре столовых приборов… сад при доме, где он наблюдал за детьми, сидя в мягком кресле. Но все эти мгновения были пронизаны горечью, корыстными желаниями, грубым поведением, одиночеством и ненужностью человека, чье напускное, бездумное самодовольство было отягощено печалью, острой как гвоздь.
Ни в одной из сценок не появлялась миссис Траппинг, но полковник печалился не из-за этого. Откуда у Артура Траппинга взялась эта горечь? Его честолюбивые устремления были вполне удовлетворены… внезапно Свенсон понял: Траппинг был всем обязан братьям Ксонк. Все поводы для недовольства проистекали из этого: визитная карточка Франсиса на столике в прихожей, красная форма Траппинга — позорный знак покровительства Генри, сам дом был свадебным подарком, дети… даже они, с дрожью осознал Свенсон, рождали искорки виноватой ненависти в глазах Траппинга, но потом их беззаботные голоса превращали его гнев в печаль, сетью опутывавшей полковника. И это поразило Свенсона больше всего: Траппинг распространял вокруг себя не злость, а необъяснимую тоску.
На карточке не было миссис Траппинг и тем более — Элоизы Дуджонг. Значит, она не была его любовницей? Это было кстати, если Элоиза рассчитывала утихомирить гнев Свенсона, но доктор не очень гневался на нее. Возможно, думал он, это просто рок. Каждый выбор Элоизы, как бы ни расходился он с желаниями самого доктора, был случайным и по-человечески объяснимым. Она сделала то, что сделала (Свенсону, впрочем, не очень-то хотелось думать об этом), он ведь тоже старался похоронить свою скорбь по Коринне в бессмысленных служебных заботах. И в то же время подсунуть ему переживания этого человека — разве это не жестоко? Злоба росла в сердце доктора. А чего еще она ждала? Что может быть хуже того примитивного отвращения, которое испытывает человек, помещенный в тело соперника? Тоска Траппинга? Ненависть Траппинга к его приемным детям? Какая разница, если Свенсон с удовольствием посмотрел бы, как двое Ксонков секут полковника, а потом окунают его в соляную ванну?
Свет по-прежнему лился из окон завода, силуэты собравшихся были видны на деревянном заборе. Подойдя поближе, Свенсон услышал недовольный гул, обиженное бурчание и недоуменные выкрики. Ворота не открылись — такой расклад собравшиеся находили совершенно необъяснимым. Люди с факелами высоко поднимали свою ношу, словно от этого крики лучше проникали сквозь безмолвные окна. Одеты все были не так парадно, как на последнем торжественном собрании в Харшморте, но тут явно собрались высшие гражданские и военные чины. Попадались и молодые — те, для кого служба была просто способом времяпрепровождения, высокородные младшие отпрыски или кузены, вечно живущие в зависти и ненависти, те, кому доставался лишь отблеск высоких титулов, но не они сами. Свенсону пришли на ум слуги и клерки, которых он видел в поезде на Тарр-Манор. Тех уговорили продать темные тайны их хозяев в обмен на безделушки, подобно тому, как за бусы покупались земли у островитян южных морей, — приличное жилье и деньги на новое зимнее пальто. Но чего не хватало этим благополучным гражданам, какими посулами заманили сюда их? Доктор покачал головой — слова ничего не значили. Заговорщики подкупали каждую из групп, потрясая перед людьми правдоподобной надеждой.
Он опустился на колени в траву. Доступ на завод был перекрыт дважды — рассеявшейся толпой и забором. Толпа частично сгрудилась у ворот, но основная масса — человек двести — растянулась вдоль деревянного забора. Свенсон слышал стук в ворота, требования впустить… но эти крики были такими наглыми и бесцеремонными, что доктор засомневался: а представляют ли собравшиеся, куда пришли… или что может находиться за этими стенами? Неужели они даже не замечали контраста между уединенностью завода и его фантастической сверкающей начинкой, между заброшенной дорогой и недавно возведенным наружным забором?
Графини не было видно.
Однажды в Берлине (стало холодать, и мысли доктора начали путаться) ему попался бюст Клеопатры в натуральную величину. Его, однако, поразило, каким маленьким казался этот бюст, поразило, что она была всего лишь женщиной и, сколько бы сердец ни покорила, состояла всего лишь из плоти и крови, дыхания и тепла, умещавшихся в постели. Он подумал о ране на плече графини, о том, как та вздрогнула от боли под его пальцами. Как это совмещалось с ее целеустремленной, ненасытной и незабываемо жестокой алчностью? Что за события выковали такое существо? А Чаня? Доктор, конечно же, видел шрамы, но они были только внешними знаками, поверхностью лужи, подернутой масляной пленкой. Сам Свенсон был ничуть не похож на этих двоих, хотя и у него случались вспышки изобретательности и бесстрашия. В эти моменты он переставал быть самим собой. А мисс Темпл? Он сравнил ее со знатными особами, что проходили перед его глазами, неудовлетворенными и алчными… разве она не была такой же беспокойной и не терпящей возражений? Потом доктор подумал об Элоизе, но, потерев глаза, прогнал эти мысли.
Он встал и разгладил на себе мундир. Некоторые из этих людей наверняка видели, как его оглушили в Харшморте и потащили умирать… но это означало лишь, что они сочли доктора мертвым. Если графиня решила не вливаться в эту нетерпеливую толпу (а он был уверен, что она так и сделала), то тем больше у него оснований сделать прямо противоположное.
Свенсон подошел к собравшимся, протолкался поближе к середине и заговорил — громко и презрительно, подражая покойному кронпринцу:
— Почему они не открывают? Мы что, должны ждать тут, на улице, как какие-нибудь торговцы? Проделав такой путь?
Рядом с ним человек в ворсистом шерстяном пальто сочувственно проговорил:
— Вообще никакого ответа! Словно нас не ждали!
— Ошибки быть не может, — прошептал худощавый пожилой человек с очками в золотой оправе. — Ведь мы все получили извещения.
Множество согласных голосов подтвердили это. Послышался одобрительный гул, но ворота оставались закрытыми. Чуть дальше (Свенсон стоял на некотором расстоянии от ворот) раздался громкий стук подкованных каблуков по деревянному забору.
— Вы никого не видели? — спросил Свенсон.
— Когда мы появились, ворота были открыты. Они их закрыли, увидев нас!
— Они должны знать, что нас вызвали!
— Они ведут себя неподобающе! — жалобно протянул пожилой. — А тут еще холодает… и влажно…
— Джентльмены… — сказал доктор и сделал паузу, чтобы уж точно привлечь их внимание, — а вдруг… у них что-то не заладилось?
Человек в пальто яростно кивнул.
— У меня такое же впечатление!
— А что, если все это… гм… испытание? — прошептал пожилой.
Свенсон видел, что их разговор привлек немало слушателей.
— Тогда нам надо пройти его, — возвысил он голос. — Вы не согласны?
— Прошу прощения, — сказал кто-то. — Но ваш голос… ваш акцент…
— Мы должны знать друг друга ровно настолько, насколько необходимо! — прервал его пожилой.
— Наш союз должен оставаться невидимым для мира, — согласился доктор. — Как рыболовная сеть в океане. Верно? Но чтобы вам было совершенно ясно, я из герцогства Макленбург, я на службе у принца, который служит тем же… принципам… что и вы.
— Но вы военный, — сказал пожилой, указывая на форму доктора.
— Ну, все мы теперь военные, — мрачно отозвался Свенсон, чувствуя себя последним идиотом.
Люди вокруг него закивали с приторным самодовольством.
— Что-то не заладилось, — заявил человек в пальто. — Я уверен.
— Вам не говорили, зачем вас вызвали? — спросил Свенсон.
— А вам?
Свенсон почувствовал, как застыли в ожидании его ответа люди вокруг.
— Нет, не говорили… — осторожно начал он. — Может, я захожу слишком далеко…
— Сообщите нам, что вы знаете! — потребовал пожилой, остальные согласно закивали.
Свенсон оглядел собравшихся, а потом серьезно покачал головой, словно принимая решение довериться им. Он понизил голос.
— По ту сторону забора находится завод… Собственность «Оружейных заводов Ксонка». — При этих словах пожилой удивленно раскрыл рот. — Кто распоряжается им сейчас — загадка. Франсис Ксонк отправился в Макленбург. Генри Ксонк лежит в приступе кровавой лихорадки… и тем не менее нас вызвали. — Свенсон похлопал по своей далекой от идеального состояния форме. — Я говорю «вызвали», но, как видите, я появился позже вас, проделав более долгий путь. Я прибыл из Харшморт-хауса, откуда исчезло удивительное оборудование графа д'Орканца… оттуда исчезло, а здесь появилось — здесь, на этом заводе, за этим вот забором.
— Но разве сам граф не отбыл в Макленбург? Кто же велел всё вывезти?
— Какое нам дело?! — воскликнул пожилой. — Разве мы не поклялись в верности?
— В верности кому? — раздался голос из толпы.
— Если вызвали, то почему не пускают внутрь? — послышался еще один голос.
— Нас явно вызвал не тот, кто здесь сейчас заправляет, — заявил человек в пальто.
— Значит, нам надо подумать, — сказал Свенсон, — кто может рассылать такие приглашения… и кто — нет.
Толпа взорвалась гулом возбужденных голосов, который распространился вдоль забора, как огонь при сильном ветре перепрыгивает с крыши на крышу. Человек в пальто наклонился к доктору, но его голос потонул в нарастающем шуме — криками «Откройте!», стуком и пинками в забор. Человек сильными пальцами взял Свенсона за локоть. Доктор хотел было вырваться, но тот еще сильнее сжал его руку и прошептал на ухо:
— Какое именно послание вы получили?