А дорога становилась все хуже. На дне ущелий валялись сорвавшиеся грузовики, водители которых за мгновение небрежности расплатились жизнью. Нэнси заметила, что лоб их водителя покрывался испариной всякий раз, когда его машина совершала очередной смертельно опасный поворот. У нее захватывало дух: казалось, в любой момент они могут опрокинуться и — падать, падать, тысячи и тысячи футов. Неприятно кружилась голова при виде резких обрывов и стальных каркасов разбившихся вдребезги машин. Наконец головная машина колонны выехала на площадку у обочины дороги и всем объявили, что дневной переезд окончен. Почти стемнело.
Они выбрались из кабины на землю. Гун договорился с водителями, что в пути они и пассажиры будут питаться вместе, и теперь Нэнси с радостью смотрела на пламя костра, очень скоро заигравшего в центре стоянки. Водители оказались веселыми парнями. Нэнси подумала, что тибетские юноши должны завидовать им, повидавшим весь Тибет и даже Китай. По тибетским меркам платили водителям неплохо, и все же они были очень бедны.
На костре готовился ужин — цампа с ячьим маслом.
— Это надо попробовать, — сказал Джек, посмеявшись над тем, как скривилась Нэнси.
Другой еды не было — никаких припасов она захватить не догадалась. С каким удовольствием она бы сейчас съела шоколадный батончик! Нэнси проглотила ложку отдававшей бензином цампы на воде и запила обжигающим чаем с ячьим маслом, таким же противным на вкус. Она ни слова не понимала по-тибетски и была предоставлена самой себе, пока Джек и Гун беседовали с водителями. Нэнси сосредоточенно наблюдала за своими спутниками — на их лицах плясали оранжевые блики пламени костра.
Почти весело, думала Нэнси, если не принимать во внимание мрачные мысли, сбивавшие с толку, и зловещие шепоты из прошлого. Ночь была ясной, в небе сияло столько звезд, сколько она в жизни не видела, а в бодрящем воздухе разливалась непривычная чистейшая свежесть. Один из водителей, совсем молодой парень, собрал оловянные миски, а самый старый в группе прошел по кругу и налил каждому в подставленную чашку из-под чая немного чанга. Нэнси пригубила напиток и объявила, что отправляется спать. Джек перекинулся парой слов с водителем их грузовика — договорился, что она устроится на ночлег в кабине. Водитель проводил ее под громкие аплодисменты и смех группы, неожиданно растрогавшие Нэнси. Разволновало ее то, что ей предоставили самые роскошные «апартаменты» в лагере, пусть это и были всего лишь поролоновый матрас и старое замусоленное одеяло. Под слабым светом лампочки в кабине она достала пару толстых носков — ночь обещала быть холодной, а обогрева в машине не было. Потом развернула свой спальный мешок, из которого на сиденье выпал Оракул. Нэнси на мгновение замерла: может, посоветоваться с книгой? Но никаких вопросов на ум не приходило. Вернее сказать, в голове их роились тысячи, но все были слишком беспорядочные и расплывчатые, чтобы озадачивать ими Оракула. Да и хотела ли она узнать ответы? Был ли Феликс Кениг ослепленным индивидуалистом, до наивности упрямым и одержимым своими теориями? Можно ли считать Антона Херцога сумасшедшим, унаследовавшим безумие от отца? Нэнси не представляла, как Оракул может ответить на такие вопросы.
Она склонилась над матрасом и аккуратно разложила спальный мешок. В этот момент по двери постучали.
— Да?
— У вас все в порядке? — поинтересовался Джек.
— Как в пятизвездочном отеле! — откликнулась она. — Можете заглянуть и убедиться, от какой роскоши отказались.
Он заглянул в кабину и тотчас заметил раскрытый на сиденье Оракул.
— Неужто я единственный нормальный человек в Тибете? — спросил Джек с усталым вздохом.
На секунду Нэнси растерялась. Он улыбнулся, будто застал ее за чтением любовного романа для подростков.
— А на чаинках погадать не хотите? — спросил он.
— Это работает, — твердо ответила Нэнси. — Я не верила, пока не попробовала. Оракул действительно отвечает на вопросы, которые ему задаешь.
— Кто б сомневался, — буркнул Джек и проверил что-то в боковом кармане на дверце кабины.
— А вы сами не пробовали?
— Нет. Это не по мне. Конечно, Антон периодически внушал мне, что жить без книжки не может, и пол-Азии согласится с ним, только меня это не убеждает.
— А может, стоит попытаться?
— Нет уж, спасибо. Я такое не приемлю. С чего вы решили, что эта книжка хочет вам помочь? Никогда не пойму. Заморочит вам голову — это да. Получите такие хитрые ответы, что отправитесь неизвестно куда или вообще разрушите свою жизнь. Хоть убей, не понимаю, с чего это люди решили, что все непознанные силы Вселенной взялись помогать им. Зачем обманывать себя? Логичнее предположить, что на самом деле все наоборот.
— Кришна сказал, что порой Оракул говорит о том, чего ты не хотел бы слышать.
Джек улыбнулся.
— Ага, или именно это ты и хочешь услышать, но не желаешь себе в этом признаться.
— Ну даже если так, книга открывает доступ к подсознанию.
— Или помогает проецировать собственные убеждения, сознательно или нет, на ее экстравагантные тексты. Это как контур обратной связи. А может быть, лучше не тревожить подсознание? Может быть, все эти тайные порывы и должны подавляться? Ведь меньше всего хочется вытаскивать их наружу и позволять им руководить твоими решениями.
Нэнси захлопнула книгу.
— Вы, Джек, строите из себя открытого миру человека, а на самом деле вы страшно консервативны. Вы напоминаете мне старомодного провинциала, с суеверным упорством не желающего признавать нечто новое. Мальчика можно вытащить из Орегона, Джек, но можно ли вытравить из него Орегон?
Эти слова рассмешили его.
— Пожалуй, вы правы. Я всего лишь провинциал. Да, мне пришлось помотаться по миру так, как вам на вашем самодовольном Восточном побережье и не снилось. Да, я не пожалел сил, чтобы узнать все, что возможно, об этом проклятом континенте. Но я страшно рад, что вы проделали огромный путь из вашего гетто Парк-Слоуп,[55] чтобы открыть мне глаза на то, какой я, оказывается, деревенщина. Наконец-то я избавился от иллюзий!
— Да ладно вам. Я же не утверждаю, что я лучше вас.
Он ухмыльнулся. Нэнси чувствовала, что на самом деле ему абсолютно наплевать, что она думает о нем. Какая разница?
— Что ж, останемся каждый при своем мнении, — заключила она и улыбнулась.
Неожиданно для себя она почувствовала нежность к этому человеку, переменчивому, как погода: то ненастье и буря, а через мгновение — тишина и солнце. В конце концов, все это неважно. Во всяком случае, для нее.
— Хорошо, как скажете, — ответил Джек, и Нэнси почувствовала, что он снова говорит не то, что думает.
— Только вспоминайте об этом почаще. Я вам плачу, не забывайте, — парировала Нэнси.
Он опять ухмыльнулся:
— Ну… Если у Оракула не будет особых распоряжений, я отправляюсь спать.
Оставив за собой последнее слово, Джек кивнул Нэнси и захлопнул дверь кабины.
Нэнси устроилась в спальном мешке, но сон не шел. Тем не менее было приятно растянуться во весь рост после стольких часов сидения в неудобной кабине трясущегося грузовика. Она думала о том, что сказал Джек. Возможно, в его словах содержалась истина: не исключено, что Оракул лишь вытягивает на свет запрятанные в подсознании побудительные мотивы. Если так — что вполне правдоподобно — то чем это плохо? Ведь лучше понимать свои сокровенные мысли и страхи, чем отвергать их. А если они одолеют и погубят тебя? Не так ли случилось с Феликсом Кенигом, когда он стал фанатиком своей идеи? С нацистами, когда их обуяла жажда власти? И даже с Антоном Херцогом? Не об этом ли говорил Джек?
Нэнси привстала и положила Оракул на консоль рядом со спальником, подметив, что обращается с ним бережно, словно книга была бомбой с запущенным часовым взрывателем. Снова улеглась и попыталась подумать о другом. Завтра, если все будет хорошо, она наконец попадет в Пемако. А по пути заглянет в действующий монастырь, удаленный от пристального взора китайских властей в Лхасе. Она думала об этом — возможно, всего лишь несколько минут, — пока сон не одолел ее.
41
В шесть утра колонна была уже в пути и без остановок доехала до условного места, откуда Нэнси и Джеку предстояло отправиться пешком до гомпы Бхака. Они выбрались из грузовика и провожали взглядом машины, с ревом уходившие вперед по петляющей дороге, поднимая клубы пыли. Нэнси подняла голову и заметила, что небо закрыли тучи. Похоже, вот-вот пойдет дождь.
Перекинув сумки за спины, троица двинулась по крутой тропе, спускавшейся по лесистому склону горы в направлении Ярлунг-Цангпо. С неба посыпался мелкий дождь, гром прокатился над высоченными пиками гор на пути в Пемако. Тропа привела путников на берег в том месте, где русло реки сжималось, образуя узкий, всего в десять ярдов, каменный провал с ревущим внизу потоком. Они перешли по недавно подновленному веревочному мосту: мост раскачивался на ходу, и у Нэнси душа замирала от страха, хотя она старалась не подавать виду. Под ногами поток с грохотом нес темно-зеленые воды в сторону, как сказал Гун, знаменитых водопадов Пемако.
На том берегу отчетливо просматривалась исхоженная тропа — тут и там на ней виднелись оставленные паломниками знаки. Затем тропа разделялась на две: одна ныряла в чащобу девственного леса и вела к перевалу Су-Ла, вторая бежала четверть мили вниз по течению реки и выходила на лужайку перед монастырем Бхака.
Несмотря на морось, шагалось легко — было не слишком холодно, москиты и мошки не донимали, и Нэнси показалось, что прошло совсем мало времени, прежде чем они ступили на лужайку перед монастырем и столкнулись нос к носу с тонким, как тростинка, монахом.
Древняя гомпа, сооруженная в шестнадцатом веке, мало чем отличалась от развалин, однако вокруг нее стояло несколько недавно построенных зданий. Монах — высокий мужчина с худым костистым лицом, в оранжевой мантии, с остриженными до короткой седой щетины волосами — приветствовал гостей и тотчас заговорил по-тибетски с Гуном и Джеком. Всех проводили в здание — трапезную, решила Нэнси — и усадили за стол перед камином, в котором бушевало пламя. Явился еще один монах с большим чайником похожего на суп чая с маслом. Нэнси выпила, потому что умирала от жажды, хотя вкус по-прежнему был ей неприятен. Похоже на чай с молоком,