(1919–1988)
Метеоролог, доктор географических наук, профессор.
Арестован в 1935 г. пятнадцатилетним школьником. В заключении находился до 1945 г., после — вечная ссылка. Освобожден в 195 г. Как поэт в печати не выступал.
«Чернь бескрайняя, холодная…»
Чернь бескрайняя, холодная
Над застывшею землей.
Жизнь звериная, голодная.
Ах, домой, домой, домой.
Люди-звери, люди-призраки.
Безысходная тоска,
Бред, кошмары, смерти признаки —
Воля снова далека…
Неужель без оправдания
Жизнь свою закончу тут,
И без гроба, без прощания
В мерзлоту мой труп швырнут.
«Еще „от можа и до можа“…»
Еще «от можа и до можа»
Во сне Рыдзь-Смиглы Польшу зрел,
А уж соседи, брань отложив,
Четвертый начали раздел.
Люфтваффе бомбовые лавы
На спящих ринулись с небес,
И в направлении Варшавы
Колонны двинулись эсэс.
И вдруг удар жестокий в спину…
Как удержать такой потоп?
Уланы, сабли гордо вскинув,
Атаковали танки в лоб.
И, утверждая веру, верность,
Те, кто от пыток слаб и нем,
Писали «вильность», «неподлеглость»
Своею кровью на стене…
Потом шли долго эшелоны
В неведомый и страшный мир,
Играл «Катюшу» на гармони
Татарин рыжий — конвоир.
Источник: Средь других имен: Сборник. М.: Моск. рабочий, 1990.
Шаламов Варлам Тихонович(1907–1982)
Поэт, писатель, журналист.
Родился в Вологде, в семье священника. В 1924 г. уезжает из Вологды в Москву, два года работает дубильщиком на кожевенном заводе, затем поступает на факультет советского права в МГУ. В 1929 г. арестован за распространение завещания В. И. Ленина «Письмо к съезду» (стр. 357) и приговорен к трем годам лагерей, которые отбывает на Северном Урале и Вишере. В 1932 г. возвращается в Москву, работает в ведомственных журналах, печатает статьи, очерки, фельетоны.
1 января 1937 г. новый арест — 5 лет колымских лагерей. В 1943 г. Шаламов получает очередной срок: 10 лет за антисоветскую агитацию (в разговоре назвал Бунина русским классиком).
В 1951 г. освобожден, но вернуться на «материк» не смог. В 1953 г. на два дня приезжает в Москву, встречается с семьей, наносит визит Пастернаку. Живет в Калининградской области, работает на торфоразработках. Начинает писать «Колымские рассказы» (см. т. 1, кн. 2, стр. 101). В 1956 г. реабилитирован, возвращается в Москву, работает в журнале «Москва» внештатным корреспондентом, печатает очерки, зарисовки.
С 1957 г. начинают появляться его стихи, в 1961 г. выходит первый поэтический сборник «Огниво». Рассказы и повести не принимаются редакциями из-за отсутствия показа в них «трудового энтузиазма» и излишнего «абстрактного гуманизма».
С середины 60-х годов в Самиздате широко ходят «Колымские рассказы».
В 1982 г. скончался в интернате Литфонда, так и не увидев напечатанным ни одного прозаического произведения: первые публикации прозы появляются только в 1987 г.
Основные произведения:
Сборники стихов: «Огниво» (1961), «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967).
Сборники рассказов: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка или КР-2».
Повести: «Четвертая Вологда», «Вишера», «Федор Раскольников», «Воспоминания», «Антироман».
Стланик
Л. Пинскому
Ведь снег-то не выпал. И, странно
Волнуя людские умы,
К земле пригибается стланик,
Почувствовав запах зимы.
Он в землю вцепился руками,
Он ищет хоть каплю тепла.
И тычется в стынущий камень
Почти неживая игла.
Поникли зеленые крылья,
И корень в земле — на вершок!..
И с неба серебряной пылью
Посыпался первый снежок.
В пугливом своем напряженье
Под снегом он будет лежать.
Он — камень. Он — жизнь без движенья,
Он даже не будет дрожать.
Но если костер ты разложишь,
На миг ты отгонишь мороз, —
Обманутый огненной ложью,
Во весь распрямляется рост.
Он плачет, узнав об обмане,
Над гаснущим нашим костром,
Светящимся в белом тумане,
В морозном тумане лесном.
И, капли стряхнув, точно слезы,
В бескрайность земной белизны,
Он, снова сраженный морозом,
Под снег заползет — до весны.
Земля еще в замети снежной,
Сияет и лоснится лед,
А стланик зеленый и свежий
Уже из-под снега встает.
И черные, грязные руки
Он к небу протянет — туда,
Где не было горя и муки,
Мертвящего грозного льда…
Шуршит изумрудной одеждой
Над белой пустыней земной.
И крепнут людские надежды
На скорую встречу с весной.
«Чем ты мучишь? Чем пугаешь?..»
Чем ты мучишь? Чем пугаешь?
Как ты смеешь предо мной
Хохотать, почти нагая,
Озаренная луной?
Ты как правда — в обнаженье
Останавливаешь кровь.
Мне мучительны движенья
И мучительна любовь…
«Модница ты, модница…»
Модница ты, модница,
Где ты теперь?
Как живется, ходится,
Гуляется тебе?
По волнам бегущая
Через все моря,
Любимая, лучшая,
Милая моя.
В море ли, на острове,
В горе ли, в беде —
Платья твои пестрые
Видятся везде.
Следом горностаевым
Прыгаешь в снегах,
Со снежинкой, тающей
На сухих губах.
Брезгуя столицами,
В летнюю грозу
Скачешь синей птицею
По ветвям в лесу.
И на перьях радуга,
И в слезах глаза…
Повидаться надо бы
Донельзя — нельзя!
«В этой стылой земле, в этой каменной яме…»
В этой стылой земле, в этой каменной яме
Я дыханье зимы сторожу.
И лежу, как мертвец, неестественно прямо,
И покоем своим дорожу.
Нависают серебряной тяжестью ветви,
И метелит метель на беду.
И в глубоком снегу, в позабытом секрете
И не смены, а смерти я жду.
«Память скрыла столько зла…»
Память скрыла столько зла —
Без числа и меры.
Всю-то жизнь лгала, лгала,
Нет ей больше веры.
Может, нет ни городов,
Ни садов зеленых,
И жива лишь сила льдов
И морей соленых.
Может, мир — одни снега —
Звездная дорога.
Может, мир — одна тайга
В пониманье бога.
«Не старость, нет, — все та же юность…»
Не старость, нет, — все та же юность
Кидает лодку в валуны
И кружит в кружеве бурунов
На гребне выгнутой волны.
И развевающийся парус,
Как крылья чайки, волны бьет,
И прежней молодости ярость
Меня бросает все вперед.
Огонь, а не окаменелость
В рисунке моего герба, —
Такой сейчас вступает в зрелость
Моя горящая судьба.
Ее и годы не остудят,
И не остудят горы льда,
У ней и старости не будет,
По-видимому, никогда…
«Чтоб торопиться умирать…»
Чтоб торопиться умирать,
Достаточно причины,
Но не хочу объектом стать
Судебной медицины.
Я все еще люблю рассвет
Чистейшей акварели,
Люблю луны латунный свет
И жаворонка трели…
«Я, как Ной, над морской волною…»
Я, как Ной, над морской волною
Голубей кидаю вперед,
И пустынной белой страною
Начинается их полет.
Но опутаны сетью снега
Ослабевшие крылья птиц,
Леденеют борта ковчега
У последних моих границ.
Нет путей кораблю обратно,
Он закован навек во льду, —
Сквозь метель к моему Арарату,
Задыхаясь, по льду иду.
Инструмент
До чего же примитивен
Инструмент нехитрый наш:
Десть бумаги в десять гривен,
Торопливый карандаш —
Вот и все, что людям нужно,
Чтобы выстроить любой
Замок, истинно воздушный,
Над житейскою судьбой.
Все, что Данту было надо
Для постройки тех ворот,
Что ведут к воронке ада,
Упирающейся в лед.
Зимний день
Свет, как в первый день творенья, —
Без мучительных светил
И почти без напряженья
Пресловутых вышних сил.
Будто светит воздух самый,
Отражая светлый лед,
И в прозрачной райской драме
Освещает людям вход.
Там стоят Адам и Ева,
Не найдя теплей угла,
Чем у лиственницы — древа
Знания добра и зла.
Жил-был
Что ж, зажигай ледяную лампаду
Радужным лунным огнем,
Нынешней ночью и плакать не надо —
Я уж отплакался днем.
Нет, не шепчи и не бойся огласки,
Громко со мной говори.
Эту старинную страшную сказку
В тысячный раз повтори.
Голосом ночи, лунного света,
Горных обрывов крутых:
— Жил-был король, недостойный поэтов
И недостойный святых…
«Луна качает море…»
Луна качает море.
Прилив. Отлив…
Качает наше горе
На лодке рифм.
Я рифмами обманут
И потому спасен.
Качаются лиманы,
И душен сон.
«Придворный соловей…»
Придворный соловей
Раскроет клюв пошире,
Бросая трель с ветвей,
Крикливейшую в мире.
Не помнит божья тварь
Себя от изумленья,
Долбит, как пономарь,
Хваленья и моленья.
Свистит, что было сил,
По всей гремя державе,
О нем и говорил
Язвительный Державин, —
Что раб и похвалить
Кого-либо не может.
Он может только льстить,
Что не одно и то же.
«Где жизнь? Хоть шелестом листа…»
Где жизнь? Хоть шелестом листа
Проговорилась бы она.
Но за спиною — пустота,
Но за спиною — тишина.
И страшно мне шагнуть вперед,
Шагнуть, как в яму, в черный лес,
Где память за руку берет
И — нет небес.
Только — тогда разрывай до конца,
Чтобы, связавшая крепко вначале
Если не судьбы, так наши сердца,
Нить, как струна, зазвучала…
Поэзии
Если сил не растрачу,
Если что-нибудь значу,
Это сила и воля — твоя.
В этом — песни значенье,
В этом — слов обличенье,
Немудреный секрет бытия.
Ты ведешь мою душу
Через море и сушу,
Средь растений, и птиц, и зверей.
Ты отводишь от пули,
Ты приводишь июли
Вместо вечных моих декабрей.
Ищешь верного броду,
Тащишь свежую воду
К моему пересохшему рту.
И с тобой обрученный,
И тобой облученный,
Не боясь, я иду в темноту.
И на небе — зарницы,
Точно перья жар-птицы
Неизвестных еще островов.
Это — мира границы,
Это — счастья крупицы,
Это — залежь сияющих слов.
Источник: Средь других имен: Сборник. М.: Моск. Рабочий, 1990.
Народные лагерные песни