(1933–1996)
Поэт, один из пионеров неофициальной культуры.
Родился в Белоруссии, в г. Орше, где проходил военную службу его отец. Затем семья жила в Хабаровске, во время войны — в Сибири, после войны — в Калининграде (Кёнигсберге). С 1948 г. жил в Риге, где закончил школу. В 1951 г. поступил на отделение журналистики филологического факультета ЛГУ. Исключен в 1952 г. после статьи в «Комсомольской правде». Восстановился в университете на русском отделении после смерти Сталина. 7 ноября 1956 г. арестован за выкрикивание антисоветских лозунгов во время демонстрации. Осужден по ст. 58–10 на 4 года. В 1957–1960 гг. находился в Дубровлаге в Мордовии, где вместе с Л. Чертковым и другими составил рукописные альманахи «Троя» и «Пятиречие».
По выходе на свободу сумел восстановиться в университете и получить диплом. Жил в Риге, работал в бюро путешествий. Составил путеводитель по Риге.
Публикации:
Трое с гусиными перьями // «Комсомольская правда», 11.12.1952. Фельетон, в котором описан перформанс с участием Красильникова, Э. Кондратова и Ю. Михайлова, произошедший 1 декабря того же года.
«Хочу узнать, тоскует вол о ком…»
Хочу узнать, тоскует вол о ком,
Идя один на водопой,
Когда его потащит волоком
Словак, убогий и скупой.
Им все равно — тяжелый груз ли
Нести куда-то по приказу:
Сердца унылых заскорузли,
Восславив горе и проказу.
Но славен истого искусства лик —
Увечный телом оживает.
Они вели вола без устали
Туда, где веха межевая.
Когда на поле сумрак выпал
И проглотил во тьме слова кар,
Никто не слышал больше хрипа
В икоте бледного словака.
А вол на водопой отправился
И верил всем речам о боге.
Вслед за волом, не видя траверза,
Скупой тащился и убогий.
Мужик хлебал в своей ендове щи,
И этот образ доконал их.
А случай, памятный чудовищам,
Потом навек исчез в анналах.
«Я не знаком с гносеологией…»
«Я не знаком с гносеологией», —
сказал мужик, снимая онучи.
«Что наш удел — вноси налоги
и влезай на печь, дела окончив.
Возьмем полати. На полатях
я отдыхаю, возлежа.
Они — реальное понятье».
На что агностик возражал:
«Мужик, мужик, ты отрицаешь
метафизическую ценность
и этим самым совершаешь
непозволительный трансцензус.
Полати есть удобный символ…»
На что мужик ответил чинно:
«Но я на ярмарке в Касимове
купил для них кусок овчины».
Так был агностик опозорен,
который мудрость Канта вызнал.
Мужик смотрел на вещи в корень,
с позиции материализма.
«Огню присуща резкость фресковая…»
Огню присуща резкость фресковая
Со стен потомков инков.
Дрова надорванно потрескивают
В подобьи поединка.
Когда они бороться кончат
И выгорят в золу,
Воспоминанья станут тонче
О пустоте разлук.
Огонь угаснет понемногу,
И он уснет, огнем растроган.
Потом проснется и пойдет он
В ночную смену на работу.
«На улицах было душно…»
На улицах было душно,
На улицах было пыльно.
Город от пыли вылинял
И стал равнодушным.
Линии выпрямляя,
Останавливались трамваи.
Осознал красивый троллейбус
Собственную нелепость.
Издерганные прохожие
Не решались остановиться.
Пыль покрывала кожу тел,
Оседала на лицах.
Реактивные самолеты
Тупо летали по небу.
Скука ждала кого-то,
Ждала кого-нибудь…
Человек работал и жил,
Иногда получал премии.
Он не считал этажи —
Не было времени.
А когда подошел к окну,
Уже не успел смекнуть.
Его назойливо звал
Серый асфальт.
Город спрятал зевоту,
Заметался неугомоннее.
Скука нашла кого-то?
Скука нашла кого-нибудь?!
Нашли разбитое тело,
Но понять не сумели —
Просто человеку хотелось
Отпечататься на панели.
«Он знал, что умрет обязательно…»
Он знал, что умрет обязательно,
Сегодня его время.
Смерть непритязательна,
Умеет ладить со всеми.
Небо раздумало быть синим,
Горем человечьим не тронется.
Человек купил в магазине апельсин,
Полюбовался солнцем.
Потом кожуру откинул —
Надоело с солнцем прощаться —
И как-то мимоходом разбил витрину,
Принял за чужое счастье.
В столовой долго думал об овощах,
Выпил водки перед щами.
И хотя нечего было завещать,
Пошел и составил завещанье.
Разнервничался, себя укоряя —
Ни разу не играл в крикет.
Но поскольку в крикет никто не играет,
Выкупался в реке.
К вечеру устал выкидывать номера,
Казался мертвым на треть.
Он лег на диван, чтобы умирать,
И не смог умереть.
Источник: Русская виртуальная библиотека (http://www.rvb.ru)
Красовицкий Станислав Яковлевич(Род. 1935)
Поэт, священник.
Родился в Москве в 1935 г. Закончил Московский институт иностранных языков. Период активного творчества — вторая половина 50-х. В начале 60-х отказывается от поэзии, уничтожает все написанное (стихи, однако, сохранились во многих списках и в памяти друзей). Ныне о. Стефан (Красовицкий) — священник Русской Православной Церкви (зарубежной), живет в Подмосковье. В последние годы вернулся к поэтическому творчеству.
С 60-х годов стихи Красовицкого публиковались в эмигрантских журналах («Грани», «Эхо» и др.), до этого распространялись в Самиздате.
Натюрморт
Полупустым оркестром
шла тропинка скрипки,
и на нее сорил неряха-контрабас
окурки, вечера, прогулки, вечеринки —
и все, что говоришь,
порой не разобрав.
И весь оркестр — набор
фанерных натюрмортов.
Но кто поверит в них?
И не поймет любой,
что за окном фойе
и в переплете марта —
окурки, вечера, прогулки и любовь.
Все это тихо спит
в ловушке колоннады.
Пугают снег грачи.
Уже решен разлад.
Но в переплете март.
И верю —
когда надо,
я все верну назад,
и слова не сказав.
Покажется трамвай.
Его фигура — череп.
И скрипкою тропа пересекает двор.
И ею контрабас заканчивает вчерне
окурки, вечера, прогулки, разговор.
Последняя надежда
Я видел дом.
Он выползал.
Потом он старился годами.
Слезоточивые глаза его
украсили фундамент.
А рядом дерево бежит.
И той же верною тропою
идет мадонна и кричит,
махая лайковой рукою.
А по закрученным дворам
бредут разнеженно собаки
и предлагают шулерам
сентенцию о верном браке.
Кругом не видно ни души.
Одна ползучая аллея.
И умирают торгаши,
за кисеею костенея.
И там же я нашел твой след.
Он поперечнее и шире.
Но кто напишет мой портрет,
тому несчастье выйдет в мире.
Ведь за оградою резной,
за украшеньем одалисок
живет владелец закладной
и все заносит в черный список.
Любовница палача
Он работает где-то в Москве.
Он работает где-то в столице.
Он работает в МВД.
Он похож на хрупкую птицу.
Меня мама спрашивает часто.
Ничего не скажу о нем.
Он похож на воспитателя в яслях.
Он работает палачом.
О, какая страшная читка
срамных знаний в его очах,
о, какая сладкая пытка
быть любовницей палача.
Вот вокруг меня застыли фигуры.
На одной из подмосковных дач,
словно воздух на венском стуле,
задремал, загрустил палач.
Быстрый ветер рассеял тучи
огневых, золотых партэр.
Он сидит, он как бог, только лучше.
Он воздушен, как солитер.
Я тела его не ощущаю.
Поцелуй как соленый грибок.
Одному ему разрешаю.
Только он завладеть мною мог.
Я лежу в постели крича.
Он секет. Я раздета до нитки.
О, какая сладкая пытка
быть любовницей палача.
Я лежу в постели одна.
Ветер студит мои колеса.
Тяжек запах, ни мужа, ни песа.
Я одна в темноте, одна.
Источник: сайт Русской виртуальной библиотеки (http://www.rvb.ru)
Кропивницкий Евгений Леонидович(1893–1979)
Поэт, художник, композитор.
Родился в Москве. Окончил Императорское Строгановское художественное училище в 1911 г. со званием «ученый-рисовальщик». В 1912–1920 гг. жил в Москве, учился в университете Шанявского на факультете истории. В 1920–1923 гг. жил и работал в различных городах Севера, Урала и Сибири. С 1923 г. жил с семьей под Москвой. В 20-х годах был близок кругу художников «Бубнового валета».
Стихи писал с 1909 г. До революции публиковался в периодике.
В конце 30-х годов в поэзии (и отчасти в живописи) Е. Кропивницкого происходит поворот в сторону гротескного примитива, во многом определивший всю лианозовскую эстетику и в первую очередь «барачную поэзию» И. Холина и Г. Сапгира. В 50-х годах дом Кропивницких в подмосковной деревне Виноградово (рядом с Долгопрудным) становится одним из центров зарождавшегося московского неофициального искусства. Позднее этот центр переместился в барачную квартиру зятя Е. Кропивницкого, художника Оскара Рабина, в тоже подмосковное тогда Лианозово. Отсюда и название группы, впервые употребленное функционерами КГБ, добившимися в 1963 г. исключения Е. Кропивницкого из МОСХа.
Публикации:
Печально улыбнуться… (стихи и проза). — Париж: Третья волна, 1977.
Земной уют. Избранные стихи. — М.: Прометей, 1989.
«За стеной кого-то били…»
За стеной кого-то били,
Кто-то тонко голосил
Изо всех последних сил.
За стеной кого-то били.
Осень. Сумерки наплыли,
Вечер краски погасил.
За стеной кого-то били,
Кто-то тонко голосил.
«По витринам — из картона…»
По витринам — из картона
Хлеб и сыр, и колбаса.
Понаделано их тонны,
Разбегаются глаза.
Эти яства — тоже — проба —
Hy-ка, кинь-ка на весы.
Ну-кась выкуси, попробуй
Деревянной колбасы!
«Смята белая перина…»
Смята белая перина,
В душной комнате тепло.
После сцены балерина,
Коновалова Ирина,
Парамоновой назло
Пригласила Иванова —
И теперь он пьян и спит…
Ночь в окно глядит сурово,
Острый серп, как нож торчит.
«Светлей луны у нас фонарь…»
Светлей луны у нас фонарь,
И свет его весьма приятен,
Он очень круглый, он без пятен,
Наш удивительный фонарь.
Луну певали деды встарь —
Нам этот пафос непонятен:
Ну что луна, когда фонарь
И светел и весьма приятен.
Самообман
Мы тревожимся, орем,
Фантазируем и врем,
Что куда-то мы припрем.
Никуда мы не припрем —
Зря мы трепемся, орем,
Фантазируем и врем.
Пусть наврем, пусть не наврем.
Никуда мы не припрем —
Просто-напросто — помрем.
Поллитровка
Пальто мое изношено,
Заплатки на пальто.
Трава в степи покошена,
Косил незнамо кто.
Начальникам не нравится
Потрепанность моя.
Но как мне им понравиться,
Того не чаю я.
Не чаю я, не чаю я,
Не чаю ни черта, —
Хмелею не от чаю я —
Вино моя мечта.
Пол-литра вещь сугубая,
Как выпьешь — благодать.
Личина жизни грубая
Шарахается вспять.
И выглядят умильными
Дома, трамваи, сад.
И носятся всесильными
Мечты, и им я рад.
Унылое заброшено,
Ночное не темно…
Пальто мое поношено,
Но это все равно.
Арестанты
По дороге в осужденье
Шли толпой.
Человечьи преступленья
Каждый шедший нес с собой.
Тот прельстился женским телом
У моста.
Тот квитанции подделал,
Тот подчистил паспорта.
Тот ограбил на дороге,
Этот в банке сделал взлом,
Взяв с собою для подмоги
Лом.
Этот взял да и зарезал,
Сапоги и брюки сняв.
Этот голову отрезал,
Золотые зубы взяв.
Каждый нес свое былое,
Нес с собой.
Окруженные конвоем
Шли толпой.
Строительство
Не стыдясь ты роешь ямы…
Людьми так много наворочено
Строений на земле сырой.
Как много в земь всего вколочено —
И лозунг человечий: Рой!
Рой, колоти и приколачивай,
Строй больше, больше, больше строй;
Загромождай, вбивай, вколачивай,
Рой землю, беспощадно рой!
Не только на земле — подземные
Построил человек ходы:
Воздвигнул вроде бы надземные
Дома; добрался до воды —
И оковал ее, свободную,
Бетонами, попер назад,
Назад попер стихию водную —
И этому безмерно рад.
Он рад застроить земь строеньями,
Рад все в бетоны оковать…
С остервененьем и терпением
Копает человечья рать.
«Надоело просыпаться…»
Надоело просыпаться,
На работу отправляться,
Поминать в пивнушке «мать».
Эх, кабы все спать и спать!
Надоело просыпаться,
Надоело одеваться.
Чтобы трое суток спать;
Или даже лучше пять.
Надоело просыпаться,
Одеваться, умываться
Остается лишь мечтать.
О великом счастье спать.
Утро. Надо просыпаться,
На работу собираться;
Вечерком, в пивной, опять
Поминать «такую мать».
Источник: Русская виртуальная библиотека (http://www.rvb.ru)
Кондратов Александр Михайлович