(1913–1982)
Инженер-химик, поэт.
Родился в Екатеринославе. В конце 20-х гг. примыкает к поэтам-конструктивистам. Для зрелого творчества Сатуновского определяющим стало вхождение (1961) в лианозовскую группу поэтов и художников (совместно с Генрихом Сапгиром, Всеволодом Некрасовым, Игорем Холиным…). Опубликовал несколько книжек детских стихов. Первая публикация «взрослого» творчества Сатуновского — в 1977 г., в СССР — в 1989 г. Всю жизнь проработал инженером-химиком в подмосковном городе Электросталь.
«В некотором царстве…»
В некотором царстве,
в некотором государстве,
в белокаменной Москве
краснопролетарской
тридцать лет и три года
жили-проживали
старичок со старушкой в полуподвале.
А на тридцать четвертый год
случилось чудо:
в переулке,
где ютилась их лачуга,
точно вынутые из улья восковые соты,
от лесов освободился дом высотный.
И теперь старичок со старушкой,
проживающие в полуподвале,
за окошком видят Герб Союзный,
за который мы воевали.
Источник: сайт Вавилон (http://www.vavilon.ru)
Слуцкий Борис Абрамович(1919–1986)
Поэт.
Родился в Славянске. В 1941 г. окончил Литературный институт им. Горького в Москве. Участник Отечественной войны. Член КПСС с 1943 г. Первая книга «Память» опубликована в 1957 г.
Основные произведения:
«Время» (1959), «Сегодня и вчера» (1961), «Работа» (1964), «Годовая стрелка» (1971), «Доброта дня» (1973), «Неоконченные споры» (1978), «Вопросы к себе» (1988).
Приводимые ниже стихотворения в 50-80-х гг. распространялись в Самиздате.
Хозяин
А мой хозяин не любил меня —
Не знал меня, не слышал и не видел,
А все-таки боялся, как огня,
И сумрачно, угрюмо ненавидел.
Когда меня он плакать заставлял,
Ему казалось: я притворно плачу.
Когда пред ним я голову склонял,
Ему казалось: я усмешку прячу.
А я всю жизнь работал на него,
Ложился поздно, поднимался рано,
Любил его. И за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.
А я возил с собой его портрет.
В землянке вешал и в палатке вешал —
Смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне все реже, реже
Обидною казалась нелюбовь.
И ныне настроенья мне не губит
Тот явный факт, что испокон веков
Таких, как я, хозяева не любят.
Бог
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали
Живого. На мавзолее.
Он был умнее и злее
Того — иного, другого,
По имени Иегова,
Которого он низринул,
Извел, пережег на уголь,
А после из бездны вынул
И дал ему стол и угол.
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Однажды я шел Арбатом.
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата,
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Было поздно и рано.
Серело. Брезжило утро.
Он глянул жестоко, мудро
Своим всевидящим оком,
Всепроницающим взглядом.
Мы все ходили под богом.
С богом почти что рядом.
Про евреев
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи — люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я все это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но все никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Прозаики
Артему Веселому,
Исааку Бабелю,
Ивану Катаеву,
Александру Лебеденко
Когда русская проза пошла в лагеря —
В землекопы,
А кто половчей — в лекаря,
В дровосеки, а кто потолковей — в актеры,
В парикмахеры
Или в шоферы, —
Вы немедля забыли свое ремесло:
Прозой разве утешишься в горе?
Словно утлые щепки,
Вас влекло и несло,
Вас качало поэзии море.
По утрам, до поверки, смирны и тихи,
Вы на нарах слагали стихи.
От бескормиц, как палки, тощи и сухи,
Вы на марше творили стихи.
Из любой чепухи
Вы лепили стихи.
Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал
Рифму к рифме и строчку к строке.
То начальство стихом до костей пробирал,
То стремился излиться в тоске.
Ямб рождался из мерного боя лопат,
Словно уголь, он в шахтах копался,
Точно так же на фронте из шага солдат
Он рождался и в строфы слагался.
А хорей вам за пайку заказывал вор,
Чтобы песня была потягучей,
Чтобы длинной была, как ночной разговор,
Как Печора и Лена — текучей.
А поэты вам в этом помочь не могли,
Потому что поэты до шахт не дошли.
«Всем лозунгам я верил до конца…»
Всем лозунгам я верил до конца
И молчаливо следовал за ними,
Как шли в огонь во Сына, во Отца,
Во голубя Святого Духа имя.
И если в прах рассыпалась скала,
И бездна разверзается, немая,
И ежели ошибочка была —
Вину и на себя я принимаю.
И срам и ужас
От ужаса, а не от страха,
от срама, а не от стыда
насквозь взмокала вдруг рубаха,
шло пятнами лицо тогда.
А страх и стыд привычны оба.
Они вошли и в кровь и в плоть.
Их
даже
дня
умеет
злоба
преодолеть и побороть.
И жизнь являет, поднатужась,
бесстрашным нам,
бесстыдным нам
не страх какой-нибудь, а ужас,
не стыд какой-нибудь, а срам.
«Уменья нет сослаться на болезнь…»
Уменья нет сослаться на болезнь,
таланту нет не оказаться дома.
Приходится, перекрестившись, лезть
в такую грязь, где не бывать другому.
Как ни посмотришь, сказано умно —
ошибок мало, а достоинств много.
А с точки зренья господа-то бога?
Господь, он скажет: «Все равно говно!»
Господь не любит умных и ученых,
предпочитает тихих дураков,
не уважает новообращенных
и с любопытством чтит еретиков.
«Лакирую действительность…»
Лакирую действительность —
Исправляю стихи.
Перечесть — удивительно —
И смирны и тихи.
И не только покорны
Всем законам страны —
Соответствуют норме!
Расписанью верны!
Чтобы с черного хода
Их пустили в печать,
Мне за правдой охоту
Поручили начать.
Чтоб дорога прямая
Привела их к рублю,
Я им руки ломаю,
Я им ноги рублю,
Выдаю с головою,
Лакирую и лгу…
Все же кое-что скрою,
Кое-что сберегу.
Самых сильных и бравых
Никому не отдам.
Я еще без поправок
Эту книгу издам!
«Критики меня критиковали…»
Критики меня критиковали,
Редактировали редактора,
Кривотолковали, толковали
С помощью резинки и пера.
С помощью большого, красно-синего,
Толстобокого карандаша.
А стиха легчайшая душа
Не выносит подчеркиванья сильного.
Дым поэзии, дым-дымок
Незаметно тает.
Легок стих, я уловить не мог,
Как он отлетает.
Легче всех небесных тел
Дым поэзии, тобой самим сожженной.
Не заметил, как он отлетел
От души, заботами груженной.
Лед-ледок, как в марте, тонок был,
Тонкий лед без треску проломился,
В эту полынью я провалился,
Охладил свой пыл.
«Запах лжи, почти неуследимый…»
Запах лжи, почти неуследимый,
сладкой и святой, необходимой,
может быть, спасительной, но лжи,
может быть, пользительной, но лжи,
может быть, и нужной, неизбежной,
может быть, хранящей рубежи
и способствующей росту ржи,
все едино — тошный и кромешный
запах лжи.
Источник: Русская вирутальная библиотека (http://www.rvb.ru)
Холин Игорь Сергеевич(1920–1999)
Поэт, прозаик.
В детстве был беспризорником. Воспитывался в детдоме. В 30-х гг. учился в военном училище. Воевал. Стихи начал писать в 1948 г.
Решающее влияние на формирование «конкретистской» поэтики И. Холина оказало знакомство в конце 40-х гг. с Е. Кропивницким. В середине 50-х годов создает свой знаменитый «барачный» цикл. Некоторые стихотворения были опубликованы в № 1 самиздатского журнала «Синтаксис» (в т. ч. все опубликованные ниже). С середины 60-х печатается на Западе (в СССР публикуются только его стихи для детей).
«Дамба, клумба, облезлая липа…»
Дамба, клумба, облезлая липа.
Дом барачного типа.
Коридор. Восемнадцать квартир.
На стене лозунг «Миру — мир».
Во дворе Иванов
Морит клопов.
Он бухгалтер Гознака.
У Макаровых пьянка.
У Барановых драка.
«Рыба. Икра. Вина…»
Ю. Васильеву
Рыба. Икра. Вина.
За витриной продавец Инна.
Вечером иная картина:
Комната, стол, диван.
Муж пьян.
Мычит: Мы-бля-я…
Хрюкает, как свинья,
Храпит.
Инна не спит…
Утром снова витрина.
Рыба. Икра. Вина.
«Жил за городом на даче…»
Жил за городом на даче.
Покупал билет. Кассирша не дала сдачи.
Ругался на весь вокзал.
На последнюю электричку опоздал.
В гостинице без паспорта не пустили в номер,
Ночевал на улице, простудился и помер.
«Кто-то выбросил рогожу…»
Кто-то выбросил рогожу,
Кто-то выплеснул помои,
На заборе чья-то рожа —
Надпись мелом: «Это Зоя».
Двое спорят у сарая,
А один уж лезет в драку…
Выходной. Начало мая.
Скучно жителям барака.
«Познакомились у Таганского метро…»
Познакомились у Таганского метро,
Ночевал у нее дома.
Он — бухгалтер похоронного бюро,
Она — медсестра родильного дома.
Источник: Русская вирутальная библиотека (http://www.rvb.ru)
Уфлянд Владимир Иосифович