В советском варианте доля прибыли, идущая в личное пользование коллективного владельца — верхушки государственного аппарата, может быть признана сравнительно небольшой, хотя тридцатикратное превышение доходов элиты над минимальным уровнем не вызывает сомнений. Действительно, огромные суммы расходуются на другое — на содержание всей иерархической пирамиды, поддерживающей сложившуюся структуру, в частности, на содержание необъятного аппарата репрессий и идеологического воспитания.
Какова могла быть устойчивая структура промежуточного, мягко-социалистического типа? Если мои соображения о неустойчивости демократического социализма с монополизированной экономикой окажутся убедительными, то следует признать, что искомая структура должна характеризоваться прежде всего определенной децентрализацией, демонополизацией ненаследуемой (т. е. временной) собственности и инициативы и более или менее однозначно регламентированной (и малой по величине) долей прибыли, идущей в личное потребление временных владельцев инициативы. В дальнейшем этот вариант будет рассмотрен более подробно. Однако вначале следует несколько глубже проанализировать свойства тоталитарного социализма.
Сверхмонополизация экономики приводит к колоссальной бюрократизации управления со всеми вытекающими отсюда последствиями для отдельного человека. Хотя это еще не есть тоталитаризм и тоталитаризм не есть просто власть бюрократии, нельзя отрицать, что такая всеобъемлющая бюрократизация служит хорошим фундаментом тоталитаризму. Но в чем, собственно, заключена связь этих двух явлений, каков ее механизм?
В обыденном понимании бюрократизацию связывают с бумажной волокитой, равнодушием к людям. Это верно — вся эта огромная машина управления, согласования, учета, статистической обработки, планирования, обслуживающая необъятное хозяйство, обладает слишком большим внутренним трением и работает часто на себя, имея дело с фикциями, создаваемыми ею самой. Но, увы, таков естественный коэффициент полезного действия таких машин. Их КПД зависит от размеров системы, и можно с уверенностью сказать, что национализированная экономика огромной страны слишком велика для современного оптимального размера. Тем не менее бюрократия выполняет — в этих заданных условиях — свою необходимую работу, она здесь не только неизбежна, но и необходима. Если бы мы имели дело только с этим морем служащих разного ранга, мы могли бы надеяться, что постепенное проникание культуры и постепенное улучшение нравов сведет к минимуму духовную несвободу. В сфере бюрократии этот процесс фактически происходит — не без влияния социально-этической пропаганды советских инакомыслящих. Но этот процесс наталкивается на исключительно упорное сопротивление партийной верхушки и, соответственно, репрессивно идеологического аппарата. Полновластные владельцы инициативы не желают терять свои права — но не только в этом дело!
Централизованное планирование и отсутствие свободного рынка создают целый комплекс проблем, с которым бюрократический аппарат не только не способен справиться, но, наоборот, он сам создает новые проблемы. В частности, эта система, взятая сама по себе, без учета волевой шоковой терапии, применяемой время от времени высшим партийным аппаратом, не способна воспринимать достаточно эффективно новые научные и технические достижения. Эта проблема слишком хорошо известна, я мог бы привести бесконечное количество примеров. Конкретные руководители производства, связанные планом, жесткими ограничениями в расходовании средств, лишенные права личной экономической инициативы, не имеющие материальных возможностей для такой инициативы, знают, что для инициативного развертывания нового производства нужно проходить хлопотливый путь «пробивания в верхах». Новый крупный проект обычно может быть внесен лишь в планы последующих пятилеток. Малейшие изменения в проекте, если они связаны с новыми затратами, приходят в противоречие с рамками уже расписанного плана и связаны с новыми оттяжками сроков. Все эти хлопоты и связанный с ними риск «потерять доверие» при неудаче не очень выгодны конкретным руководителям производств. Они стараются «проявлять инициативу» на более проторенных путях, идя по пути скорее количественных, чем качественных изменений производства. Это, конечно, не владельцы инициативы, это, скорее, бюрократы. С некоторыми оговорками эта оценка справедлива также и по отношению к организаторам научных исследований. Нужно признать, что централизация планирования имеет свои законы.
Но как же спутники, ракеты, ядерные боеголовки и прочее? Несмотря на бюрократизацию, несмотря на большую долю безответственности на рабочих местах, экономика развивается сравнительно динамично, пожалуй, не уступая дореволюционным темпам роста, которые с 1885 г. составляли в среднем 5,72 % в год. Как это происходит?
Здесь и прослеживаются главные связи. Сверхцентрализация экономики автоматически сцеплена с сверхбюрократизацией, с известной вялостью известных руководителей. Это, однако, частично компенсируется наличием волевой диктатуры центрального владельца инициативы. Этот коллективный владелец, таким образом, не только заинтересован в сохранении своих привилегий истинного владельца, но и видит свою важную роль в этой системе, и видит правильно. Круг, следовательно, замыкается. Вот почему я уверен, что осуществить сочетание монополизированной в руках государства экономики с демократией трудно. Сможет ли демократия, скажем, Советы, заменить существующий аппарат в его роли активного, инициативного руководителя и надзирателя? Как это конкретно будет выглядеть? Будет ли, например, решение о развертывании нового производства приниматься большинством голосов в каких-либо Советах или с помощью референдума? Кто будет принимать ключевые решения, требующие немедленного принятия? К чему приведет ликвидация целеустремленного репрессивно-идеологического аппарата в условиях слабого стимулирования? Если сохранятся рамки жесткого центрального планирования, то каким будет механизм принятия решений по качественному, а не просто количественному изменению производства? Какова вообще компетентность народных советов в вопросах научного и технологического прогресса?
Столкнувшись с этими деловыми вопросами, демократия либо примет разумное решение о децентрализации экономической инициативы, об отделении от себя сферы трудных научно-производственных вопросов, сохранив за собой лишь вопросы сохранения интересов трудящихся, либо вернется к централизованной диктатуре технократов со всеми вытекающими отсюда последствиями, в сущности, к самоликвидации демократии. Но стоит ли идея централизованного планирования такой жертвы?
Зачем нужно сохранять такую махину, которую демократия реально переварить не сможет, которая по желудку только железному тоталитарному режиму?
Эти соображения менее справедливы в условиях малых стран. Совокупность малых стран с централизованными экономиками образует в целом децентрализованную систему, внутри которой условия для тоталитаризации оказываются ослабленными.
Итак, социализация современной экономики на практике означает не что иное, как передачу всей инициативы в единые руки не наследственных, однако сверхмонопольных собственников. Она дает большое количество эффектов, не все из которых отрицательны. Но в некоторых отношениях, особенно в плане психологическом, она оказывается возвратом к феодальному абсолютизму. В совокупности со всей системой тоталитаризма это неприятно намекает на возможное начало поворота эволюции к обратному ходу, к деградации. Может быть, не случайно слаборазвитые страны, перескакивая через капитализм (вершину эволюции?), попадают прямо в социализм. Правда, в человеке заложено много еще не известных нам возможностей, и нужно надеяться, что западный капитализм — бесспорно «капитализм с человеческим лицом» — не есть абсолютная вершина человеческого развития.
Национализация частично ликвидирует то ощущение несправедливости, которое связано с существованием чужой собственности и власти денег. Взамен, правда, возникает власть как таковая, чистая власть, но современное понимание справедливости легко справляется с этим обстоятельством. По-видимому, многие люди с трудом переносят бремя свободы, необходимости деловой конкуренции и личной ответственности за свою судьбу. Они хотели бы передать это бремя куда-нибудь наверх, не всегда понимая, сколь ужасна цена такой передачи. Основной уровень духовной жизни таков, что политическая активность в условиях свобод стимулируется экономическими интересами. Плохо это или хорошо, я не знаю. Однако так как национализация притупляет до предела экономическую активность, то вместе с ней пропадает и интерес к политической игре и к общественной активности. В результате массы предоставляют карт-бланш центральной власти, к которой рвутся немногие, но истинные игроки. Создаются благоприятные условия — не только материальные, но и психологические — для то-талитаризации всех сторон жизни. Так, абсолютная власть над экономикой уже по одной этой причине естественно расширяется до власти политической и в силу тотальности той и другой — до власти духовной. Вакуум не остается незаполненным. Тут в высшей степени легко задушить независимые средства получения и распространения информации и уморить инакомыслие даже просто голодом, недопущением до определенных сфер деятельности — ведь все сферы деятельности контролируются и планируются государством.
Правда, нужно заметить, что в настоящее время в СССР, благодаря распространению транзисторов, живучести буржуазного окружения и росту числа заграничных командировок, мы получаем возможность знакомиться с неофициальной информацией. Еще большую роль играют героические усилия инакомыслящих. При сталинизме же большинство граждан жило в совершенно фантастическом мире.