Тоталитарный социализм является исключительно удобной и заманчивой системой для тех лидеров, которые хотели бы вести крупную и азартную игру. Он позволяет довольно быстро получать некоторые положительные результаты, например, в индустриализации отсталой или разрушенной страны, т. е. в чрезвычайных обстоятельствах, которые, между прочим, можно создавать искусственно. Это кажется более привлекательным, чем терпеливое постепенное развитие. Но затем оказывается, что этот путь является тупиковым для очень многих сфер человеческой интеллектуальной, духовной, эстетической жизни, вообще для активной человеческой жизни.
Потенциалы насилия, всегда существующие в человеческом обществе, используются государством для целенаправленного подавления личности. Личность может проявить себя лишь в сфере государственной игры. Чувство коллективизма, также всегда присутствующее в людях, направляется государством на подавление малейших проявлений индивидуальности. Это происходит не столько по злой воле, хотя и без нее не обходится, сколько по внутренним свойствам структуры.
На Западе немало людей, искренне думающих о счастье человечества. Хочется поскорее избавить людей от физических и даже нравственных страданий. То, что нравственные страдания формируют личность, а ограниченные по величине физические трудности необходимы для развития, кажется, вообще перестает приниматься во внимание. Здесь что-то напутано и требует упорядочения.
По совокупности причин зона тоталитаризма нового типа медленно, но неуклонно расширяется, причем происходит незаметная идеологическая и психологическая инфильтрация стран с устойчивыми демократическими традициями. Существует ли выход из складывающейся ситуации?
Я не считаю положение безнадежным. При этом я, разумеется, не считаю для себя допустимым обсуждать выходы, связанные с насилием, и не только по моральным соображениям. Никакое насилие не сможет сейчас изменить к лучшему ту психологическую ситуацию, которую я описал выше, — только к худшему. В сегодняшнем мире сильные встряски могут только увеличить вероятность тоталитаризации именно потому, что существует и апробирован устойчивый симбиоз описанного выше типа. Он имеет слишком глубокие корни, чтобы с ним можно было бороться с помощью примитивного насилия.
На мой взгляд, необходимо пытаться, не рассчитывая на скорый успех, но и не считая эту программу утопичной, постепенно изменять общую нравственную атмосферу, очень остро поставив вопрос о насилии в сфере духовной жизни человека.
Я настаиваю на том, что преследование независимой интеллектуальной, духовной, нравственной жизни в системах социалистического тоталитаризма, проводимое с применением жестокого и унизительного физического насилия, есть современная форма каннибализма, эквивалентная уничтожению «неполноценного» меньшинства в не столь далеком прошлом европейской истории. С этим должно быть покончено. Удивительное равнодушие, которое иногда проявляет западная общественность к ответственным сообщениям советских борцов за гражданские права — об арестах и спецпсихушках за убеждения (а не за насилия или призывы к насилию!), о крайней жестокости концлагерей и тюрем, о беспрецедентной для новейшей истории несвободе печати, мысли, совести, об отнятии детей у «слишком» религиозных родителей, — аморально и недальновидно.
Учитывая исключительность ситуации, я бы предложил всем, кто осуждает тоталитаризм, исходя из нравственных побуждений, организационно объединиться в единое этическое антитоталитарное движение.
Такое движение не ставило бы своей целью слишком всеобъемлющую нравственную проповедь; из всей иерархии нравственных принципов оно выделило бы, может быть, один, но обладающий бесспорным приоритетом с точки зрения поставленной цели. На мой взгляд, этот принцип должен гласить: категорически осуждается и признается тяжким преступлением физическое насилие над людьми, не виновными в физическом насилии.
В сущности, это и есть тот принцип, та нравственная вера, которой придерживается большинство советских инакомыслящих.
Всякая мораль, как сформулированный кодекс поведения, лишь частично опирается на реальные возможности человеческой души. В основном же — на веру в этот кодекс, который сам по себе недоказуем. Хотя человеческая мораль есть продукт мысли гениальных пророков, «доказательства» иногда «содержатся» лишь в их страданиях. Удивительным и обнадеживающим прецедентом светской религии, основатель которой, по-видимому, не принял дозы страданий, является конфуцианство.
Помимо этической программы мы должны предложить людям — тем, кого это волнует, — также положительную социально-экономическую программу. Следует учитывать растущее отвращение к частной собственности, придав ему конструктивные формы.
Мы должны позаботиться о том, чтобы та модель, которую мы предлагаем, была устойчива. В то же время в ней должны быть обеспечены свободы идеологического плюрализма. Как ясно из предыдущего, это, во всяком случае, должно быть общество без абсолютизма государственного планирования и государственной собственности на подавляющую часть средств производства — необходимое, хотя и недостаточное условие.
Выше я показал, что так называемая общегосударственная собственность легко оказывается на практике, в условиях современной индустриализации, особым типом временной монопольной собственности в руках немногих руководителей, обладающих монопольным правом инициативы. Особый характер этой собственности состоит в том, что прибыль, нажива не являются стимулами деятельности руководителей, и это, между прочим, дает большой психологический эффект «доверия к руководителям». Именно в этом смысле эта собственность может быть названа социалистической.
Советский вариант социализма мог быть назван «централизованным социализмом с централизованной частной инициативой», но без частной собственности.
Частичный сдвиг стимулов из сферы накопления богатств для себя и своего потомства в сферу творческого интереса к экономической игре произошел уже в рамках современного капитализма — не без давления общественной морали. Однако при соответствующих условиях творческий стимул поглощается стимулом проявления власти надлюдьми. Предельная монополизация собственности является одним из таких условий.
Так или иначе, современная психология руководства крупным хозяйством такова, что при соблюдении определенных границ, запрещающих сверхмонополизацию собственности, патриархальный стимул личной наживы и передачи собственности по наследству мог бы быть заменен стимулом интереса к игре. Это значит, что постепенное лишение крупных предпринимателей права передачи собственности по наследству, лишение их права изъятия капитала для целей личного потребления, перевод их на заработную плату, зависящую от прибыли, с полным сохранением всех остальных существующих прав свободной экономической игры, следовательно, с сохранением рыночной экономики — сохранит достаточно высокий уровень экономического стимулирования, характерный для капиталистической системы, но отсутствующий на этом уровне руководства в системе монополистического социализма. В то же время это частично удовлетворит современному чувству справедливости.
Несомненно, югославский вариант децентрализованного социализма удовлетворяет этому чувству больше; однако я считаю его недостаточно динамичным для современной экономики и, что хуже, недостаточно освобожденным от черт тоталитаризма: самые ответственные решения и в этом варианте принимает партийное руководство. И это естественно, так как рабочее самоуправление — слишком рыхлая система для принятия таких решений. В варианте, который я здесь предлагаю, рабочие советы должны заниматься не управлением производства, а защитой интересов рабочих.
Аналогичная программа, но с движением в обратном направлении, т. е. от социализма тоталитарного к социализму децентрализованному, выдвигается частью советских инакомыслящих, в частности А.Д. Сахаровым. Это есть программа передачи экономической и производственной инициативы в руки непосредственных руководителей, децентрализация инициативы. Необходимость частичного введения сфер свободной инициативы именно в том аспекте, как это описано выше, я формулировал в своем письме Л.И. Брежневу в 1973 г.
При этом имеется в виду, что определенная часть экономики в известных отраслях будет управляться по-прежнему непосредственно государством. Государственный сектор необходим уже хотя бы для того, чтобы демпфировать кризисные ситуации.
Должны быть, кроме того, сняты всякие ограничения на частную собственность обычного типа, если ее хозяин не эксплуатирует наемных работников.
Косвенным указанием на то, что предлагаемый здесь режим децентрализованного социализма почти автоматически сцеплен с демократическими свободами, является следующее. Несколько лет назад советские руководители начали экономическую реформу как раз в указанном направлении, пытаясь таким образом уменьшить вялость непосредственных организаторов производства, повысить их инициативу и ответственность. Но они остановились и отступили. Стало, по-видимому, ясно, что на этом пути полумерами не обойдешься, одна реформа потянет за собой другую, т. е. возникнет опасность сползания в нежелательную для них структуру, в которой децентрализация экономической инициативы смыкается с децентрализацией инициативы политической.
Источник: Самиздат века. Минск-М.: Полифакт, 1997.
Н.Д. СолженицынаВ ЗАЩИТУ АЛЕКСАНДРА ГИНЗБУРГА[4]
Сегодня исполнилось 8 лет, отнятых из жизни Александра Гинзбурга советскими тюрьмами и лагерями.
Я знаю Александра Гинзбурга 14 лет. Мы познакомились в 1964, когда ему было 28, и он уже отсидел 2 года в лагере. Он привлекал своей открытостью, острым вниманием к несправедливости и чужому горю, светлой душой, чётким умом. Вскоре его снова арестовали и дали 5 лет лагерей строгого режима. Александр Гинзбург — из тех редких людей, для кого собственные страдания кажутся ничтожными в сравнении с морем горя вокруг. В лагере его сердце вместило трагические судьбы сотен друзей-заключённых, бедствия их жён и детей. Я была очень дружна с его женой Ириной и хорошо помню, как он писал ей из тюрьмы незадолго до освобождения: пойми и прими, — я никогда не смогу забыть тех, кто останется здесь, я должен отдать им все силы. Это значило: и после освобождения не будет покоя и благополучия. Верная Ирина приняла это.