я выхода книги Анатолия Марченко «Мои показания»). Большинство статей и исследований (и даже некоторые мемуары живых людей) были подписаны псевдонимами (в целях конспирации члены редколлегии постоянно их меняли), однако некоторые мемуаристы и исследователи (Евгений Гнедин, Александр Храбровицкий, Марк Поповский, Револьт Пименов) принципиально печатались под своим именем.
Все публикации в сборниках «Память» были тщательно откомментированы, каждый выпуск был снабжен именным указателем. Сборники переиздавались за рубежом (вып.1 — Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1978; вып.2–5 издал в Париже в 1979–1982 гг. Владимир Аллой). Зарубежным представителем редакции «Памяти» была известная правозащитница и поэтесса Наталья Горбаневская, жившая в Париже. С1977 г. органы КГБ начали преследование (обыски, допросы, увольнение с работы) членов редколлегии, пытаясь прекратить выход сборников (хотя уголовное дело по факту издания «Памяти» никогда не возбуждалось). В 1981 г. от Рогинского и Дедюлина потребовали эмигрировать из СССР. Отказавшийся это сделать Рогинский был в том же году арестован и приговорен к 4 годам лишения свободы по надуманному обвинению (его причастность к изданию «Памяти» упоминалась обвинением на суде, однако в приговоре сборник не фигурировал). После его ареста был подготовлен (под руководством А. Добкина) шестой выпуск сборника, в 1985 г. он уже был набран в Париже, однако ввиду угрозы КГБ продлить срок заключения Рогинского было решено прекратить издание «Памяти». Собранные материалы вошли в исторические сборники «Минувшее», которые стали выходить в Париже с 1986 г. под редакцией В. Аллоя.
Многие мемуары и исследования, опубликованные в сб. «Память», неоднократно перепечатывались и вошли в оборот современной исторической науки, однако целиком сборники никогда не переиздавались.
Московский сборник
Периодический машинописный религиозно-философский и литературный альманах, выпускавшийся в Москве в 1975 г. под редакцией Леонида Бородина. Его составитель — педагог и писатель, бывший политзаключенный, отбывший 6 лет (1967–1973) в мордовских лагерях и Владимирской тюрьме за членство в подпольной организации ВСХСОН (Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа).
Сборник продолжал традиции «почвеннической» русской национально-православной периодики, заложенные в Самиздате журналом «Вече» (1971–1974), активным автором которого был Бородин. Составитель использовал для альманаха название издания, выпускавшегося в конце XIX века под редакцией виднейшего идеолога русского консерватизма, обер-прокурора Синода Константина Победоносцева.
Первый выпуск «Московского сборника» (январь 1975 г.) был посвящен памяти публициста и правозащитника, редактора самиздатских альманахов «Феникс» Юрия Галанскова, умершего в ноябре 1972 г. в мордовском лагере, ему же была посвящена открывавшая сборник статья редактора.
Основной раздел «Московского сборника» — «Проблемы нации и религии». Здесь была закончена публикация исследования А. Скуратова (псевдоним историка и публициста Анатолия Иванова, одного из активистов собраний на площади Маяковского 1960–1961 гг.) «Триумф самоубийц», начатая в журнале «Вече». Известный публицист национально-православного направления Геннадий Шиманов продолжил в этом разделе публикацию цикла своих статей о семье и браке с христианской точки зрения, начатую в журнале «Земля» (1974), статьей «О доверии и ответственности в браке». В разделе помещены также статья «Л.М. Лопатин и Московский университет в 20–80 годах» о виднейшем русском философе-идеалисте конца XIX-начала XX веков (подписана криптонимом АПВ) и анонимная статья «О положении Православной Церкви в Грузии». В разделе «Неизвестные работы русских писателей» опубликовано богословское исследование «О молитве Господней» Льва Платоновича Карсавина, выдающегося русского историка и религиозного философа, высланного из Советской России в 1922 гг., «возвращенного» в 1940 г. в СССР вместе с Литвой, арестованного в 1949 г. и через три года умершего в ГУЛАГе. Публикацию предварял биографический очерк, написанный С. Глебовым.
В разделе «Переводы» помещен перевод статьи архимандрита Мефодия «Отец Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой». Последний раздел сборника — «Проза и поэзия». Там была опубликована анонимная повесть «Отчизна неизвестная», рассказ А. Березовского «Посещение» и стихи С. Васильева.
Бородин собирался выпускать сборник периодически. Однако уже в апреле1975 г. на обыске у его знакомого были конфискованы рукописные материалы к 3-му выпуску и его частично перепечатанный экземпляр. Втотжедень Бородин был вызван в КГБ, где «Московский сборник» был назван «антисоветским» изданием, а самому редактору сделано «последнее предупреждение». В этих условиях выпуск «Московского сборника» был прекращен.
Ныне Леонид Бородин — видный литератор и общественный деятель, редактор журнала «Москва».
Сахаровский сборник
Машинописный альманах, составленный в Москве Александром Бабенышевым, Раисой Лерт и Евгенией Печуро, к 60-летию академика Андрея Дмитриевича Сахарова, который вынужден был встречать свой юбилей (21.05.1981) в ссылке в Горьком. Сборник, в котором приняли участие 33 человека, был задуман как коллективный подарок великому ученому и правозащитнику от его друзей и единомышленников (составителям много помогала жена академика Елена Боннэр). Открывался «Сахаровский сборник» приветственным словом Лидии Чуковской, стихотворением Владимира Корнилова «Вечера на кухне» и кратким эссе писателя Георгия Владимова «Сослав его в Горький…». Первый раздел «Сахаров говорит» включал автобиографию ученого, написанную в Горьком по просьбе составителей, выдержки из его статей и интервью, а также его последнюю (на момент составления сборника) статью «Ответственность ученых». Кроме того, в разделе «Письма из Горького» опубликованы 5 писем и заявлений Сахарова 1980–1981 гг. В сборник вошли художественные произведения (стихи Семёна Липкина, Инны Лисянской, Виталия Помазова), художественная проза (отрывок из повести С. Липкина «Декада», рассказ Виктора Тростникова «Смерть Ивана Ивановича»), эссе Григория Померанца «Цена отречения». Большинство авторов посвятили свои произведения личности юбиляра и трагической судьбе (Мария Петренко-Подъяпольская «В переплете событий», Софья Каллистратова «Беззаконие», Е. Печуро «Человек из будущего», Мальва Ланда «Совершенно прекрасный человек», Р. Лерт «Человек для людей». В сборнике были опубликованы письмо псковского священнослужителя и правозащитника Сергея Желудкова, адресованное составителям сборника, и открытое письмо в защиту Сахарова Анатолия Марченко. Один из составителей сборника А. Бабенышев поместил там свое социологическое исследование «Что вы думаете о Сахарове» (опрошено более 800 респондентов — представителей различных социальных и возрастных групп советского общества). К участию в сборнике были приглашены советские диссиденты, недавно покинувшие страну (Владимир Войнович, Виктор Некрасов, Раиса Орлова, Лев Копелев). Сборникзавершался краткой научной и общественной биохроникой Сахарова и списком преследуемых по политическим мотивам, в защиту которых выступал ученый (перечень фамилий занял целую страницу). Работа над сборником шла в обстановке строгой конспирации, несмотря на постоянную слежку и обыски, которым подвергался А. Бабенышев, сборник удалось выпустить. И он не стал анонимным — все составители и авторы указатели свои имена. КГБ, по мнению Бабенышева, решило проигнорировать выпуск сборника и жестких преследований против составителей и авторов не последовало. Для юбиляра был изготовлен подарочный экземпляр, включавший в качестве приложения родословное дерево Сахарова, составленное А. Бабенышевым.
Сборник в том же 1981 г. был опубликован за границей на русском языке и вскоре был переведен на пять иностранных языков: английский, французский, немецкий (2 издания), итальянский, шведский (Сахаровский сборник / Сост. А. Бабенышев, Р. Лерт, Е. Печуро. — Нью-Йорк: Хроника, 1981.- 263 с.; On Sakharov / Ed. by A. Babenyshev, Transl. by G.Daniels.-New York: Vintage books: A Division of Random House, 1982.- 284 p.). В английском издании были добавлены статьи двух американских ученых и статья Валерия Чалидзе «Андрей Сахаров и русская интеллигенция», предисловие к немецкому изданию написал лауреат Нобелевской премии писатель Генрих Белль. На излете горбачевской перестройки, уже после смерти Сахарова, сборник был переиздан в СССР с послесловием А. Бабенышева с рассказом о составлении сборника и приложением «Последние десять лет», содержащим биохронику Сахарова за 1981–1989 (Сахаровский сборник / Сост. изд. 1981 г.: А. Бабенышев и др.; Сост. прил.: Е. Печуро, Б. Альтшулер. — [Репр. изд., доп.] — М.: Книга, 1991.- 351 с.).
Поиски«свободный московский журнал»
Неподцензурный машинописный литературный и общественно-политический журнал. Издавался в Москве в 1978–1980 гг. (№№ 1–8). Инициаторами выпуска журнала стали московская журналистка, пенсионерка Раиса Лерт и бывший узник сталинских лагерей философ-марксист Петр Егидес, в 1970 г. помещенный на 2 года в психбольницу за свои самиздатские работы о проблеме свободы при социализме. Основную работу по изданию и редактированию журнала делали диссиденты молодого поколения — инженеры Валерий Абрамкин и Виктор Сокирко, а также историк Глеб Павловский. Членами редколлегии «Поисков» были также Юрий Гримм и Владимир Гершуни (оба — диссиденты с большим стажем, Гершуни — лагерный друг Александра Солженицына). В журнале участвовали известные московские писатели Георгий Владимов, Владимир Войнович (он поместил в журнале отрывок из 2-й книги романа о солдате Иване Чонкине), Фазиль Искандер (неопубликованная в СССР глава из эпопеи «Сандро из Чегема»), харьковский поэт Борис Чичибабин. Были опубликованы рассказы и стихи из архива покойного писателя, ветерана ГУЛага Юрия Домбровского, постоянно публиковался философ Григорий Померанц. Историк Михаил Гефтер стал автором «Приглашения» — заявления редакции, открывшего первый номер журнала.
Целью журнала редакция ставила поиски взаимопонимания интеллигенции разных направлений — социалистов и либералов (среди членов редколлегии убежденными сторонниками социализма были П. Егидес и Р. Лерт, не менее убежденным защитником рыночной экономики — В. Сокирко), атеистов и верующих с целью найти выход из духовного застоя, в котором оказалось советское общество к концу 1970-х гг. Журнал стал самой значительной и последней попыткой создать в Самиздате толстый общественно-политический журнал демократического направления. Объем номера составлял около 400 машинописных страниц. Состав редколлегии был объявлен, большинство авторов тоже подписывались собственными именами (хотя встречались и псевдонимы).
С января 1979 г. органы КГБ начали проводить акции против редакторов журнала (обыски, изъятие рукописей и пишущих машинок, угрозы ареста). Однако издание продолжалось, в конце года были арестованы В. Абрамкин, В. Сокирко, Ю. Гримм (всех их обвинили по ст.190-1 Уголовного кодекса — «распространение… клеветнических измышлений…»). П. Егидеса вынудили эмигрировать. Выпустив два последних номера (№№ 7 и 8), редакция «Поисков» заявила о прекращении издания (уже после этого были арестованы и осуждены еще два члена редколлегии журнала — В. Гершуни и Г. Павловский). В1979-1984 гг. все номера «Поисков» были переизданы при участии П. Егидеса за границей (№ 1 — в Нью-Йорке, №№ 2–8 — в Париже, состав номеров включает не все материалы самиздатской публикации). Истории издания журнала и опровержению клеветнических нападок советской печати на журнал, его редакторов и сотрудников была посвящена статья Р. Лерт (последней оставшейся на свободе на родине участницы издания) «Правда о «Поисках»», распространявшаяся в Самиздате. В 1995 г. в Москве вышла небольшим тиражом книга, включающая роспись содержания журнала, интервью и воспоминания членов его редколлегии и авторов (Журнал «Поиски»: Документы и материалы / Сост. Л. Афанасьева, Е. Линкова, — М.: Панорама, 1995,- 289 с.).
Ниже публикуется «Приглашение» и фрагменты характерных статей из разных номеров.
ПРИГЛАШЕНИЕ
(«Поиски», № 1, 1979)
Нашему замыслу соответствовало бы название, слишком длинное для журнала — ПОИСКИ ВЗАИМОПОНИМАНИЯ. Нисколько не урезав замысел, мы сократили лишь название, и к участию в наших «ПОИСКАХ» приглашаем всех, кто за взаимопонимание. Всех, кто убедился, что нет ничего сейчас рискованней и неотложней этого: полного понимания, которого нельзя достичь, к которому не пробиться иначе, как совместной работой мысли, не ограничивающейся одной-единственной позицией, заведомым углом зрения, единственно возможным способом ставить вопросы и доискиваться ответов.
Сказанное, разумеется, чересчур общо. Призыв к взаимопониманию уместен в любое время и при любых обстоятельствах. Разве мыслимо такое время, когда отпадает нужда в понимании, поскольку на все вопросы уже даны окончательные, «исчерпывающие» ответы? Да и потребность во взаимности, в движении от многообразных начал к проблемам, жизненно важным для многих, если не для всех, — эта потребность, далеко не всегда и не всеми признаваясь, сегодня не покажется и новинкой. Призыв к взаимопониманию — либо общее место, либо он нуждается в разъяснении.
И тем не менее мы рискуем утверждать, что сегодня этот призыв ясен без долгих обоснований. Нам — в Советском Союзе, вероятно, это ощутимее, чем где-либо. Мы пережили с 1953 году целую полосу надежд и крушений, избывания старых и новых иллюзий. Надо полагать, это время дало многое, и не нам одним. Но теперь виднее, что оно, переломившись в 1968-м, пришло к концу. Теперь заметнее не только сделанное, но и то, что не сделано и сделано быть не могло. И это последнее не менее, если не более важно, чем первое. Глядя на собственные наши тупики, вложив персты в наши язвы — кто рискнет сказать с полной уверенностью в правоте: я знаю лечение, я вижу выход?! Каждая неувязка в отдельности, каждая несообразность, взятая врозь, кажутся устранимыми — было бы только желание, умение и «соответствующие люди на своих местах»… Но идет время, и все ощутимее, заметней: пропущенные в свое время возможности — самая неподатливая реальность сегодня, как и связь между всеми диспропорциями и напастями, как и отсутствие «соответствующих», и беспомощность тех, кто желает перемен, не ведая, с какого бока за них приниматься, не накликав беды хуже нынешней. Тупики наши оттого и мысленные и нравственные — разрывы между поколениями и внутри поколений, которые, похоже, не только не сглаживаются, но делаются все глубже и раздражимей. И вряд ли оттого, что яснее стали ныне ответы, предлагаемые отдельными течениями и людьми. Скорее, наоборот: ожесточенность, вражда — от застревания на чем-то первоначально-отрицающем. Но даже и тут, в этом необходимо-критическом, клеймящем смысле мы оказались неспособны пробиться вглубь, к «причинам причин», дойти до корней трагедии, образовавшей эпоху, и до природы тупиков, составляющих русскую злободневность, уклад жизни и быт: самое простое и труднее всего выносимое.
Прежде говорили: не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Сегодня это следует дополнить и уточнить, сказав: не может быть ни свободен, ни уверен в будущем народ, притязающий собою одним — своими успехами ли, глубиной ли своего отчаянья — определять всесветное будущее. Эта истина не так проста — и не только потому, что задевает государственные пре-стижи, национальные самолюбия, претензии первенства, богатства, силы. Она отнюдь не проста и по существу.
Взаимная уступчивость и терпимость — превосходные качества. Право оставаться собой — великое право, становящееся новой международной нормой: суверенитетом Мира, где впервые за всеми народностями, за всеми человеческими сообществами признано право на независимость в решении своих внутренних дел, как и право на равную причастность к судьбам Мира в целом. Два права — нераздельных и вместе с тем все труднее совмещающихся.
Мир миров, стремящийся стать человечеством, — вправе ли мы попустить, чтобы «правом оставаться собой» распоряжалось многоликое насилие, всякое принуждение к единомыслию, любой владетельный запрет на идейные искания, на движение проблем, не знающих кордонов?!
Таковы самые общие основания к тому, чтобы сделать поиски взаимопонимания исходной позицией для совместной работы. Только поиски— оттого, что на пути к согласной встрече исходно разноначального не одни внешние препятствия. Поэтому мы приглашаем к дискуссии без ограничивающего регламента и с этой, сугубо предварительной заявкой, которая может стать более четкой программой лишь в процессе поисков.
М. ГефтерЕСТЬ ЛИ ВЫХОД?
(«Поиски», № 1, 1979)
Но еще бездействен ропот Огорченной твоей души. Приобщая к опыту опыт, Час мой, дело свое верши.
А. Твардовский, 1970
Когда я начал писать свои заметки, задача представлялась мне сравнительно ограниченной. Правда, появление конституционного проекта не было ни единственной, ни даже главной причиной, побудившей взяться за перо, но оно и не было только поводом. Скорее, это повод, предельно заостривший причину — давнюю и даже застарелую. «Бездейственность ропота» — вот что озадачивает и тревожит. Бездейственность — в смысле приложимости его к делу, действительно способному вывести из нынешнего тупика. Осмелюсь предположить, что эта ситуация не только моя: существует, как видно, множество разновидностей этого недуга — весьма современного, хотя в его анамнезе по меньшей мере полтора столетия отечественной истории, и никто еще не доказал, что болезнь эта только русская, напротив, все — и все чаще, все больше — говорит в пользу обратного. Такое, разумеется, не утешает, наоборот, усложняет любую задачу, какую ставишь перед собой. Потребность «высказаться» наталкивается сегодня на почти непреодолимую преграду: каждая частная, будто частная тема стихийно перерастает в самую общую, подстрекая дойти до корня, добраться до дна, и тогда начинает обнаруживаться глубь, которую трудно не только осилить, но даже измерить.
В какой-то точке вся коллизия переворачивается, чтобы затем вновь вернуться к первоначальной. Ищешь смысл, охватывающий, как и полагается смыслу, Мир ближний и дальний, а упираешься в обстоятельства, будничная проза которых заставляет усомниться в существовании всякого смысла. Пытаешься пробить хотя бы маленькую брешь в этих обстоятельствах, — и упираешься в смысл, приходишь к вопросам, на которые нет (пока?) ответа.
И как это ни странно на первый взгляд, ничто, пожалуй, не могло бы сейчас очертить с большей рельефностью эту коллизию, чем проект нашей новой Конституции. Разумеется, он мог появиться и полтора десятилетия назад, а мог бы и позже 1977-го. Но он появился все-таки в свое время. В нем даже скрыто нечто, инстинктивно опережающее ход событий — движение времени. И этому отнюдь не противоречат обстоятельства, по всей вероятности, заставившие его авторов торопиться, — обстоятельства, непосредственный рисунок которых как будто в разительном контрасте с серьезностью намерения: заново сформулировать основной закон государства и даже «Основной закон нашей жизни» (как определила его цепкий — тем самым — характер обсуждения «Правда», под таким заголовком печатающая отобранные отклики).
Об этих свежих обстоятельствах мы вправе высказать лишь догадки. Можно допустить, что в их числе — Белград, а также новая администрация в Вашингтоне, словесная дуэль вокруг проблемы прав человека и желание обрести более твердую, постоянную почву для искоренения диссидентства. Не только это, однако, и это — не исключено, что оно-то раньше всего другого призвало к «всенародному референдуму» в летнее время, когда у одних отпуск, у других — страда. Впрочем, что бы изменилось, если б обсуждение было назначено на осень или зиму?! Но раз так, стоит ли включаться в разговор, подлинные сюжеты которого вне его, и тем более искать глубину под такой поверхностью?
Не стану оспаривать практический вывод: включаться, вероятнее всего, не стоит. Однако глубина здесь есть, хотя и не различимая сразу. (Мы легко раздаем эпитет «исторический», когда имеем дело с событиями и судьбами, отстоящими на десятилетия, а еще лучше на века, но то, что рядом, что персонифицировано в таких же, как мы, в почти таких, трудно воспринимается, как переломное, пороговое, пограничное. Задним числом оно, конечно, займет свое место, но вот вопрос — вправе ли мы, нынешние, препоручать это завтрашнему историографу?). Ведь если ограничиться даже одной «конъюнктурой», если не идти дальше некоторых из предполагаемых мотивов, заставивших поспешить с новой Конституцией, если только задуматься над природой несоответствия: между текуще-громким, столь преходящим, как чья-либо пресс-конференция, интервью, заявление, телеречь, и тем, что рассчитано на годы-десятилетия, — если поразиться виду весов, на одной чаше которых сверхдержава, а на другой — «просто» человек, и если в этом качестве, в этом положении оказывается человек, которому, соответственно былым заслугам и наградам числиться бы национальной гордостью, неотъемлемой от сверхдержавы, то и тут — разве не глубина? Разве добровольностью удела и деятельности, избранных просто человеком, как и несовместимостью и этой деятельности, и этого удела — с господствующим и общепринятым, не подчеркивается с силой, перекрывающей обычные, расхожие слова, что мы все находимся в положении, когда нельзя больше ни молчать, ни бездействовать, скрывать свои мысли и откладывать диктуемые ими поступки, и когда все менее и менее ясно: каким образом действовать и во имя чего, то есть — какую не промежуточную, близлежащую задачу, а дальнюю и общую цель преследовать?
Есть ли она — и дальняя, и общая? Есть ли она — цель?
Сегодня уклониться от этого «сюжета» равносильно тому, чтобы признать себя побежденным. Я понимаю, что такое заявление по меньшей мере неосмотрительно, не говоря уже о том, что крайне неясно в отношении адресата. Если есть побежденные, то должны быть и победители. Где ж они? Где они у нас? Даже те, в чьих руках все средства пресечения, даже они как будто не чувствуют себя победившими. Да и кого «им» побеждать? Само слово это содержит подозрительный, даже крамольный намек, поскольку (неявным образом) отводит «инакому» роль стороны в духовном поединке, предполагая необходимость и возможность такого спора в заведомо бесспорной ситуации с раз навсегда определенной связью, последовательностью и очередностью: прошлого-настояще-го-будущего… Но считает ли себя стороной инакомыслие, шире (точнее): разномыслие, — оно считает ли себя стороной спора — о смысле и цели?
И есть ли нужда в этом споре? При наших-то обстоятельствах кому без него «ни шагу»? И не жаждут ли его лишь домашние затворники, бесконечно ищущие и что-то, видно, навсегда потерявшие? Конечно, и люди дела, заинтересованные в переменах, и те, кто вхож в коридоры или закоулки власти, кому сдается, что довольно толики доброго желания («там») и умной подсказки вовремя, чтобы все, правда не сразу, но непременно и уже своим ходом наладилось, устроилось, — и эти наши реалисты, среди которых, кстати, не одни самодовольные, с румянцем успеха на щеках, и они ведь не чужды цели, и они тоже подумывают о смысле. «Однако, спорить — сейчас — об этом, домогаться публичности этого спора, связывать действие (неотложное!) отысканием — заново! — смысла, смысла как такового — ну, не прихоть ли, не расточительство ли?» Чем опровергнуть упрек и иронию реалиста, и есть ли такие доводы у затворников, у доискивающихся? Когда туго им приходится, на что и на кого втайне надеются, как не на реалистов же: может им и удастся что-то сделать, хоть на вершок, но стронуть с места?!.. К тому же реалист наш не односторонен, напротив, он знает пользу дискуссий и круглых столов, он даже за соревнование концепций и проектов, он даже за плюрализм… но не без берегов же, не без разумных ограничений!
И здесь у него, реалиста, то неоспоримое преимущество, что он в ногу с веком, что он — поборник трезвости и расчета, — прочно стоит, — и на трех китах сразу.
Один — наука, современная, с математическим аппаратом, эконометрикой, компьютерами и АСУ, а другой— современный социализм: «научный» и «реальный», — правда; первое со вторым не вполне совпадает и не только по той причине, что реальность всегда отличается даже от самых мудрых и осмотрительных предначертаний, но также и по другим, совсем разным причинам, почти космическим по своей величине и неподатливости (века истории!) — и житейским, хотя также трудно поддающимся учету и прогнозу (персоны у власти и отношения между ними, от которых столь многое, едва ли не все у нас зависит), — но, хоть и не совпадает «научный» с «реальным», реалист наш знает, что это один, все тот же один кит: устой, который ничем не заменишь, если, конечно, оставаться в границах допустимого и достижимого, не вступая в опасные игры, где на карту ставятся не только результаты целой эпохи, но и существование, существование как таковое (вот он — смысл как таковой!). И потому-то необходим, потому-то неустраним и третий кит — наше (и однотипное ему) государство: не то чтобы в данном его виде, но и не то, чтобы в не-данном; нынешнее — но с поправочным коэффициентом: гибче, уступчивей, само-демократичнее; столь же всеобъемлюще — допуская, однако, соучастие и самодеятельность; признающее себя ответственным перед обществом при сохранении всей полноты суверенитета за собой. И чему иному быть носителем целостности реального социализма, как не этому государству, в его неистратившейся до конца идеальности — способности стать лучше, разумнее, эффективней (если даже не самым лучшим стать, то, по меньшей мере, не худшим, и разве так уж это несбыточно?)
На трех китах реалиста покоится, таким образом, целый мир, и если даже, как ни вглядывайся, за горизонтом его не видно ничего, ему — этому миру — неведомого, невписанного в его прописи, из его прозы не вытекающего, если трехмерный этот мир не знает, по сути, четвертого измерения — исторического времени, времени незапрограммированных перемен и незаданных превращений, то надо еще поразмыслить: плохо это (ныне) или, напротив, — хорошо; во всяком случае, в этих-то себе назначенных границах мир наших реалистов соотносим с мирами «не-наших» реалистов и понятен последним как то, от чего зависит и их существование (как и его, нашего мира существование зависит, в свою очередь, от них), — а этой крепкой соотносимостью, выдают ли ее притяжения или даже отталкивания, завтрашний день, как ни крути, готовится в неизмеримо большей мере, чем всеми обличениями и взрывами справедливейших чувств вместе взятыми.
Что может противопоставить всему этому современный наш не-реалист? Те самые добрые пожелания, которыми вымощена дорога в непридуманный ад? Идеальную понятность? Снова утопию либо ее же, перевернутую в «анти»? Амальгаму несусветных идей — от просветительства до анархизма, где вместе с суверенностью мысли — децентрализация власти и всей публичной жизни вообще, — идей, которые, питаясь современными вопросами без ответов, ищут в прошлом утраченные возможности, а в будущем — новую, новыми средствами устанавливаемую и поддерживаемую естественность в отношениях человека к природе и к себе подобным? Все это, почерпнутое из разных эпох и источников, но больше всего и прямее всего — из исторического русского: ищущего, переимчивого, мыслящего «миром» и Миром, землею и Землей, личностью и народом (правом первой, освобождаясь, стать собою и правом второго, освобождаясь, собою оставаться)? И потому оживающие, вновь и вновь, воспоминания о блестящем, неповторимом Девятнадцатом столетии, о нашем Возрождении и Просвещении — европейских веках, спрессованных в десятилетия, со смещением очередности, с той непривычной сжатостью сроков, которая заступала результатам путь к превращению в наследство, а наследству мешала готовить почву для новых актов раскрепощения и устойчивых форм свободной от оков цивилизации, — воспоминания о том, что начиналось за столами, где горели свечи, начиналось неподвижным каре — фантастически «бесполезным», «бессмысленным» как символ, а затем, сразу от него — неистовством направлений, из которых каждое было от силы сам-десять, сам-тридцать, а кончилось, точнее, кончалось не раз и не два гибелью многих, поражениями всех — и снова, снова одиночеством, пустотой вокруг одиноких?.. Как наваждение: все повторяется, даже даты наши, смена десятилетних эпох — череда поколений. От первого русского Гамлета — Чаадаева, первого, кто решился спросить: быть России или не быть [1], и от следующих за ним с опасной наклонностью думать о необозримом и непонятном, пытаясь извлечь «оттуда» смысл, способный вывести Россию из застылости, всемирно-исторического небытия, — и столь долгим, скользким и мучительным путем самим вернуться на родину, непременно вернуться, произойдет ли эта встреча дома или вне его, останется ли вернувшийся в Лондоне, в Женеве навсегда либо найдет свой конец в сибирской земле, в вечной мерзлоте русского Севера — с памятным могильным знаком или вовсе без следа. Во имя России — вопреки России означало войти в человечество, одновременно тем и сотворяя его: не одна лишь русская тема, но без нее не было бы мыслящей и борющейся России, к этому и от этого она шла — и начинала себя не раз и не два. И снова — так? Сейчас — снова так? Совсем иначе и при иных обстоятельствах, но вновь к этому, — чтобы вновь от этого? И потому неизбежен (снова, снова!) счет; сам-один, сам-десять, сам-тридцать…, и не миновать «лишних людей», странных, угловатых, отчасти не от мира сего, нравственных экстремистов, со взглядами, очевидно неприложимыми к делу, если оставаться при прежнем понимании дела и при прежнем способе понимать?!
Итак, повторение в несопоставимых условиях… А не мираж ли? Не внушаем ли себе это, не кормим ли себя иллюзиями сходства судеб (и славы? и бессмертия?), не сооружаем ли своего рода душевный комфорт из теперешней, довольно-таки безопасной — по сравнению с прошлым, отрешенности, из сегодняшнего полумнимого, сплошь и рядом симулируемого одиночества? Есть, правда, ныне и непрактичные, кто за право человека быть собою (быть, а не слыть) готов заплатить весьма дорогую цену, исчисляемую в «сроках», однако и тут реалисты наши могут спросить: а результат? Приближает к нему или, наоборот, отдаляет — всякий такой вызов без оглядки, тем паче, что повод-то у него чаще отнюдь не метафизический и даже не общий, а групповой или просто личный, расплачиваются же за «безоглядность» все: отсрочками, задержками назревших, конкретных изменений (неконкретные, преждевременные— бывают ли?). Да если вдобавок поглядеть на эту нашу путаницу, взглянуть самым широким из возможных взглядов, вбирающим в себя главное из человеческих прав — право на жизнь, главную из нынешних проблем и целей: разрядку, обуздание гонки вооружений, превращение ядерного моратория в полное и окончательное ядерное разоружение, во всеобщий мир, — если с этой решающей точки зрения взглянуть на эти современные «без оглядки», то сам собою напрашивается вопрос: не ими ли учиняется (разумеется, объективно, логикой, или, вернее, безрассудством поступков, в силу наивности либо нарочитости и самолюбивого упрямства отчужденных), не учиняется ли ими нечто, весьма далекое от благородных намерений и прямо противоположное искомому: цели, смыслу?
Вопрос не обойти, особенно когда задают его не следователи — штатные и внештатные, и не лицемеры — по вдохновению и по привычке, а единомыслящие и просто мыслящие, все те, для кого исторический закон — не пустой звук, для кого нет ничего важнее действительных человеческих нужд, потребностей, чаяний, — кто знает также, что, между «непосредственно данным» и высшими истинами, велениями духа существует некий трудно обозначимый, средний уровень — исследования и понимания (где формируются мыслящие движения и программы коллективного действия, складывается и соотносится между собой сознание разных «Мы»), — кто убежден, что ныне особенно опасно третировать и проскакивать этот уровень общего, стремясь к единственному либо даже к множественному «Я» — и к человеческой вселенной, состоящей из одних «Я» и «не-Я»…и пекущихся об их полноправии, обязующихся охранять и сохранять священные права личности государств и правительств. Пекутся-то они о личности, но для попечения — всякого — попечители и защитники должны быть властными, полномочными, эффективными, а потому и наделенными соответствующими орудиями и средствами: от государственного сектора до разных современных «зондер-ко-манд», — и отбираться, комплектоваться должны потому из соответствующих людей, соответствующим образом выученных и вышколенных, ведь ни попечители-менеджеры, ни защитники-устроители межгосударственных круглых столов с неба не падают, — кто начисто отвергает это, кроме экстремистов, анархистов и иных нынешних аутсайдеров, но и кто справится со всеми следствиями, отсюда вытекающими, из коих неучастие, исключенность из участия всех — в главном и решающем для всех — еще не самое худшее. Есть еще и следствия следствий, и сегодняшнее неучастие способно предстать завтра неожиданным и необратимым, двумя неразлучимыми признаками современного Мира, — нет, с каждым днем все заметнее, что со следствиями, следствиями следствий — никому врозь не справиться, никому и нигде, а — как вместе, систематически и суверенно вместе??
Центральный пункт. Предельно трудный везде и для всех. Вряд ли преувеличу, сказав, что нигде так не труден, как у нас. Из трех китов здешнего реалиста под сомнением более всего третий — власть, и самое сомнение лишь по видимости раздвоено на умозрительное: не истрачена ли вдрызг идеальность нашей власти, и на сугубо практическое: может ли она стать «не-худшей» и как, и чем побудить ее к этому? Раздвоено по-видимости — поскольку нет практического ответа на практическое сомнение и не быть ему, пока нет ясности с умозрительным и более всего неизвестно — каким образом эту последнюю приобрести, как и чем побудить нас к этому? То есть: есть ли у нас — и где — упомянутый «средний уровень» понимания — лишь по видимости средний, а возможно, и самый высший уровень, без которого мы все — не власть, а наша власть — не мы; то есть — способны ли нынешние наши «единицы» к другой между собой связи, чем та, которая и проходит через государство, и исчерпывается им, устраняя в излишек все «Я» и «Мы»? Абстрактность вопроса не от нежелания называть вещи своими именами. Она от незнания «имен», и это более всего относится к разнообразным «Мы». То, что пока они не существуют, то, что пока они у нас — зародышевые, предсознательные, еще себя не опознавшие, все это не беда, это в порядке вещей, так уже было (и у нас, и не у нас), а стало быть: прийти в свое время и дальнейшему — опознаванию, сознанию, почве, лицу… Но прийдет ли? Не опоздает ли, без возможности наверстать упущенньй срок, будет ли вообще? — вот в чем сомнение, и острее, неотступнее с каждым днем. Будет ли — не в том даже смысле: разрешат ли, допустят ли, не раздавят ли..? а больше всего в другом, относящемся к природе этих «Мы», их непохожести на прежние, даже если они почти такие же или совсем такие, связанные преемственностью этноса, культуры, веры, умственной и профессиональной традицией, социальной близостью, общностью прямых выгод и образом жизнедеятельности. Даже если такие же, как прежде, те же самые, но потерявшие себя (целая полоса — утрат, исчезновений, молчаний — бессловесных и суесловнонапыщенных, казенно-пустых…), потерявшие и лишь на пути к возрождению, к нормальной жизни — без запретов и внешних ограничений — даже в этом случае — если возродятся — станут ли, смогут ли стать целым: обществом, совокупным сувереном, миром в Мире?
[1] Незабываемые — преданные казенному забвению слова: «Я не умею любить свое отечество с закрытыми глазами, с поникшим челом, с зажатым ртом, я думаю, что время слепых привязанностей миновало, что ныне нашей родине мы прежде всего обязаны истиной… Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтоб со временем преподать какой-нибудь великий урок миру. Нет никакого сомнения, что это предназначение принесет свою пользу: но кто знает, когда это будет?.. По моему мнению, было бы странным непониманием выпавшей нам роли, если бы мы стали неловко повторять весь длинный ряд безумий, совершенных народами, стоявшими в положении, менее выгодном, стали проходить все бедствия, ими выстраданные. Я полагаю, что наше положение — положение счастливое… Будем знать, что для нас не существует безвозвратной необходимости… Каждый из нас должен сам связывать разорванную нить семейственности, которой мы соединились с целым человечеством… Скажите, не должен ли я в самом деле разъяснять, в каком отношении находится к своим ближним, к своим согражданам, к своему Богу человек, объявленный сумасшедшим?..».
В. Ронкин, С. Хахаев(«Поиски», № 3, 1981)ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ СОЦИАЛИЗМА
Относительное материальное благополучие современного Запада создавало впечатление, что задача построения общества всеобщего благоденствия фактически решена и без построения социализма.
Однако события 1968 года во Франции, деятельность «красных бригад» и тому подобных организаций в Японии, Западной Германии и Италии показывают, что до всеобщего благоденствия еще очень далеко [1].
Наличие большого количества озлобленных аутсайдеров, неизбежное при товарно-денежных отношениях, неравномерность мирового экономического развития, интриги тоталитарных режимов — вот те факторы, которые при всеобщем отчуждении в любой момент могут вызвать серьезные социальные потрясения, вдохновляемые идеологией социализма.
Любые антисоциалистические идеологии оказываются в критической ситуации бессильны перед ней и, как показывает опыт истории, зачастую они сами превращаются в одну из разновидностей реакционного социализма и приводят к установлению тоталитарных режимов. Единственной возможностью противодействовать реакционному социализму является позитивный социализм.
Со времени Маркса считалось, что главной движущей силой социализма является рабочий класс. Однако история показала, что чем более зрелым становится рабочий класс, тем более тред-юнионистски он настроен [2]. В этом смысле Маркузе совершенно прав, говоря, что современный рабочий класс интегрирован индустриальным обществом. Забастовочное движение ставит своей задачей улучшение условий продажи его рабочей силы, а не отмену системы купли-продажи.
Кроме того, удельный вес рабочих в развитых странах неизменно падает, соответственно падает и роль рабочего класса в производстве.
Ведущей силой современной индустрии становится фигура инженера. Современная индустрия требует огромного количества лабораторий и НИИ, создающих для нее технологию, а также большого числа преподавателей, готовящих для нее кадры.
Кроме того, материальное богатство общества, усложнение общественной жизни и потребностей современного человека приводят к тому, что потребление знаний (информации) становится одним из серьезнейших аспектов человеческой жизни, что вовлекает в сферу их производства (помимо производства знаний для индустрии) значительные контингенты людей. Даже индустрия развлечений (туризм, спортивные соревнования и т. п.) фактически сводится к получению новых знаний.
Эксплуатируя эти тенденции на будущее, можно утверждать, что именно производство знаний станет важнейшей отраслью человеческой деятельности, а интеллигенция станет основной силой общества.
Очевидно, что оптимальное регулирование производства информации должно носить иной характер, нежели регулирование промышленного производства.
В отличие от прочих продуктов человеческой деятельности, информация не распределяется, а распространяется (т. к. стоимость процесса — размножения и материальных носителей может быть сколь угодно мала по сравнению со стоимостью и значимостью самой информации).
Информация есть первый продукт, который может распространяться и уже частично распространяется по потребности.
Сеть библиотек, курсов, лекториев, музеев и т. п. — все это примеры нетоварного распространения информации.
В отличие, скажем, от станка, который система товарно-денежных отношений (в идеале, конечно) заставляет использовать там, где он дает наибольшую прибыль, информация может быть одновременно использована в разных местах.
Поэтому всякая монополия на знания экономически нецелесообразна, вредна, а, следовательно, и антигуманна.
Поскольку получение информации — труд творческий, постольку сам процесс и удовлетворение любознательности могут служить стимулами сами по себе.
Кроме того, стимулом деятельности здесь могут служить такие виды поощрения, как популярность, уважение, престиж и т. п. [3]
Может возникнуть вопрос: ну, а промышленность, сельское хозяйство, сфера услуг и т. п. — как будет обстоять дело там?
На это можно сказать следующее: сельское хозяйство на определенном этапе носило натуральный характер. Промышленность, подчиненная товарно-денежным отношениям, как только она стала основной сферой деятельности людей, подчинила этим же отношениям и сельское хозяйство (соответственно преобразовав его техническую базу и резко уменьшив количество занятых в нем людей, несмотря на то, что сельскохозяйственная продукция до сих пор остается основой существования человечества). Экстраполируя эту закономерность на будущее, можно утверждать, что производство знаний, став основной сферой, подчинит своим законам и остальные виды человеческой деятельности. Таким образом, вторая научно-техническая революция делает возможным переход к принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
Отказ от экономического способа управления поведением человека, следовательно, и от товарно-денежных отношений, означает, что на смену ему приходит новый способ регулирования — индикативный, при котором согласование деятельности достигается не путем внеэкономического или экономического принуждения, а путем добровольного следования совету или доказательству.
Простейшим примером такого способа управления являются взаимоотношения врача и пациента.
Поскольку индикативный способ управления не предусматривает никаких санкций, это открывает широкий простор самоуправлению низовых коллективов и обеспечивает наиболее полную свободу человеческой личности.
[1] Реакционный характер идеологии этих организаций проявляется не только в избранных ими методах борьбы, но и в ориентации на деклассированные элементы в собственных странах и на авторитарно-патриархальные идеалы третьего мира.
[2] Не случайна слабость компартий во всех развитых капиталистических странах, кроме Италии и Франции, где популярность коммунистов обусловлена их заслугами в годы Сопротивления.
[3] Можно привести такую аналогию: человек, нашедший самородок, стремится похвастаться своей находкой, при этом оставляя его у себя. Человек, сделавший открытие, демонстрируя его, тем самым передает его другим. Ему достается престиж, а общество получает открытие.
ДЕЛО «ПОИСКОВ»(По материалам «Хроники текущих событий»)
25 января в квартирах членов редколлегии журнала «Поиски» («Новости Самиздата» в Хр.51 ив наст, вып.) Р. ЛЕРТ, В. АБРАМКИНА, Ю. ГРИММА (Хр.46, 47, 51) и В. СОКИРКО (Хр.47, 49, 51), а также на квартирах Г. ПАВЛОВСКОГО и В. СОРОКИНА были произведены обыски.
Обыски проводились Московской городской прокуратурой. Активное участие принимали в них лица, не предъявившие своих документов и не упомянутые в протоколах обыска. В постановлениях на обыск было указано, что они проводятся по делу № 46012/18-76. (В 1976-77 гг. по этому же делу были проведены обыски у В. НЕКИПЕЛОВА (Хр.42) и Ю. ГАСТЕВА (Хр.43), а также членов Украинской (Хр.43) и Московской (Хр.44) групп «Хельсинки». Следователи иногда называли его делом о «Хронике»).
На обысках изымались личные архивы, пишущие машинки, чистая бумага и копирка.
73-летнюю ЛЕРТ, болевшую в то время, заставили подняться с постели. У нее была изъята, среди прочего, пенсионная книжка М. ЛАНДЫ.
У АБРАМКИНА забрали произведения Д.ХАРМСА и материалы о нем, книгу «Авантюристы и охранники», изданную в СССР в 1924 г. Руководил обыском следователь КРАВЦОВ.
В квартире ГРИММА, спавшего после длительного дежурства, взломали дверь. У него забрали фотографии его друзей и знакомых и сборник военно-теоретических работ П.Г. ГРИГОРЕНКО. Во время обыска к нему в квартиру пришел член редколлегии «Поисков» И. ЕГИДЕС. Его подвергли личному обыску, изъяли записную книжку. Проводил обыск следователь ПАНТЮХИН.
У СОКИРКО кроме «Хроники», самиздатских сборников «В защиту экономических свобод», сборника «Жить не по лжи» (Хр.32) и книги «Советский читатель вырабатывает убеждения» (Хр.49) изъяли сделанные им диафильмы о его путешествиях по стране. Руководил обыском следователь Г.В. ПОНОМАРЕВ.
Из шести человек, проводивших обыск у ПАВЛОВСКОГО, назвался только один. Среди изъятого — статьи Веры ЗАСУЛИЧ.
В обыске у СОРОКИНА принимал участие человек, который накануне представился проверяющим работу счетчиков по всесоюзной переписи. Был изъят подготовленный к выпуску 5-й номер «Поисков» и материалы к нему, а также фотоэкспонометр.
Руководил обыском следователь БОРОВИК.
Сразу после обысков АБРАМКИНА, ГРИММА и СОКИРКО доставили на допрос. На следующий день были допрошены ПАВЛОВСКИЙ, В. СОРОКИН и его жена С. СОРОКИНА, Л. МАЙКОВА. В феврале серия допросов повторилась. В допросах активное участие принимает следователь БУРЦЕВ. Всем, у кого был проведен обыск, объявили, что они являются свидетелями по делу, возбужденному три года назад, а обвиняемого по этому делу пока нет.
31 января редакция журнала «Поиски» сделала заявление:
Эта акция представляет собой попытку разгрома журнала и прекращения его выхода. Такая попытка — очередной шаг на пути систематического подавления бесцензурной мысли, естественно возникающей и стремящейся к выражению…
Не решаясь вступать в диалог с самостоятельно мыслящими гражданами, власти сознательно отдают их в руки жандармов, хорошо зная, сколь ложны. возводимые на них обвинения…
Мы протестуем против расправы, с нашим журналом и обращаемся за поддержкой ко всем демократически мыслящим людям в нашей стране и за рубежом.
Со своей стороны, мы заверяем наших читателей, что свободный московский журнал «Поиски» будет выходить и мы постараемся осуществить все наши планы, хотя не следует забывать о том, в каких условиях мы работаем.
Другое заявление «О преследовании журнала «Поиски»» подписали Георгий ВЛАДИМОВ, Лев КОПЕЛЕВ, Владимир КОРНИЛОВ, Пинхос ПОДРАБИНЕК, Андрей САХАРОВ, Наталья КУЗНЕЦОВА, Мальва ЛАНДА:
Поиски взаимопонимания в открытом споре, в мирном диалоге — сегодня главное условие сохранения мира и внутри страны, и на всей планете: мира между разномыслящими людьми, разными народами и государствами.
Такие поиски, естественно, предполагают борьбу идей. Но в этой борьбе единственное орудие — слово, а не цензурные запреты, не уголовные преследования.
11 февраля по тому же делу № 46012/18-76 был проведен обыск у Ю. ВЕ-ЛИЧКИНА (инвалид Отечественной войны, ему 54 года).
15 марта в Одессе был проведен обыск у Михаила ЯКОВЛЕВА. ЯКОВЛЕВ (литературный псевдоним — ЛИЯТОВ, по фамилии матери) — постоянный автор журнала «Поиски», где напечатаны его пьеса и короткие юмористические рассказы. Изъято: номер «Поисков», повесть В. ЕРОФЕЕВА «Москва-Петуш-ки», собственные произведения.
Через день, при повторном визите, у ЯКОВЛЕВА забрали пишущую машинку. Вскоре с ним провели беседу. Задавался вопрос, с согласия ли ЯКОВЛЕВА «Поиски» печатают его сочинения. Он ответил утвердительно. Об одесских и московских знакомых говорить отказался.
На следующий день после беседы проходил официальный допрос. ЯКОВЛЕВ и здесь отказался давать показания, после чего ему пригрозили судом. День спустя его вызвали в прокуратуру, где предупредили «по Указу». Протокол предупреждения он подписал.
На обыске у ЯКОВЛЕВА застали Вячеслава ИГРУНОВА (Хр.51). В марте его трижды вызывали на «беседу», в июне вызвали еще раз.
* * *
29 мая в метро был задержан член редколлегии «Поисков» Виктор СОКИРКО. Его отвели в отделение милиции при станции метро, где уже ждал следователь БУРЦЕВ. Он предъявил СОКИРКО постановление о личном обыске по делу № 5061/14-79. После обыска, на котором были изъяты 11 экземпляров 5-го номера «Поисков», СОКИРКО попытались допросить, однако он отказался участвовать в допросе, мотивировав отказ незаконностью преследования «Поисков». В процессе обыска присутствующие сотрудники прокуратуры неоднократно заводили разговоры о никчемности всей «диссидентской возни», о том, что любой советский человек, увидев изъятые у СОКИРКО «листки», изобьет их авторов «до состояния чахоточного», что СОКИРКО пора подумать о себе и своей семье, так как он «пойман с поличным» и «круг вокруг него замкнулся», что единственным выходом является чистосердечное обещание «завязать» и т. п.
Затем СОКИРКО отвезли на его квартиру и провели обыск там. В результате личного и домашнего обысков изъяты машинописные материалы «Поисков», рукописи СОКИРКО, пишущая машинка.
Во время обыска к СОКИРКО зашел Глеб ПАВЛОВСКИЙ (Хр.40, 52), у которого изъяли находившиеся при нем машинописный и рукописный тексты эссе Г.С. ПОМЕРАНЦА «Сны земли».
Оба — и СОКИРКО, и ПАВЛОВСКИЙ — отказались подписывать протоколы обысков.
* * *
24 июля в 18 часов в метро был задержан член редколлегии «Поисков» Ю. ГРИММ. Его препроводили в пристанционную комнату милиции и объявили, что он похож на некоего разыскиваемого преступника. Ему было предложено показать содержимое сумки. ГРИММ отказался и потребовал ордер на обыск. Тогда его доставили в 1-е отделение милиции (по месту жительства), где капитан ИВАНОВ дежурный по отделению) в присутствии милиционеров и дружинников отобрал сумку и составил опись находящихся в ней предметов. Опись изъятого ГРИММ подписывать отказался. После обыска ГРИММА допрашивал заместитель начальника отделения по уголовному розыску ДУГИН. ГРИММА выпустили в половине двенадцатого. 31 июля ГРИММ направил прокурору Москворецкого района заявление, в котором, перечисляя нарушения УПК, допущенные при его задержании, требует, чтобы лица, нарушившие закон, получили должностные взыскания и чтобы ему вернули все изъятые документы, книги и личные вещи.
* * *
Член редколлегии «Поисков» Раиса Борисовна ЛЕРТ «за действия, несовместимые с высоким званием члена КПСС» — участие в «Поисках» — 21 марта исключена из партии (Р.Б. ЛЕРТ состояла в ней с 1926 г.). Исключение, в нарушение устава, проходило без решения первичной партийной организации и в отсутствие ЛЕРТ.
* * *
Администрацией института, где преподавал кандидат философских наук, доцент ЕГИДЕС, принято решение о его увольнении. Мотивировка увольнения — сотрудничество в «Поисках», что расценено как «аморальный поступок» (ст.254 КЗОТ). Местком одобрил решение администрации.
Арест АБРАМКИНА
16 ноября один из редакторов журнала «Поиски» Глеб ПАВЛОВСКИЙ (Хр.52) был доставлен в отделение милиции на «беседу». Ее проводили два человека в штатском, отказавшиеся ввиду «неофициальной встречи» назвать свои должности и фамилии. ПАВЛОВСКОМУ заявили, что его работа в журнале представляет собой «противоправную деятельность», однако он может избежать уголовной ответственности, если даст органам КГБ заверения о прекращении своего участия в издании журнала. Ему предложили помочь устроиться на работу по специальности (ПАВЛОВСКИЙ — историк, работает истопником). Затем анонимные собеседники поинтересовались, не хочет ли ПАВЛОВСКИЙ выехать из СССР. ПАВЛОВСКИЙ ответил, что уезжать не собирается.
Собеседники ПАВЛОВСКОГО сказали, что ему дается неделя, чтобы обдумать их предложения, и попросили его «не разглашать» содержание разговора и не «принимать участие в работе журнала» до следующей встречи. ПАВЛОВСКИЙ отказался дать подобное обещание.
3 декабря состоялась повторная «беседа». ПАВЛОВСКИЙ сразу же предложил разделить два вопроса: личные предложения сотрудников КГБ ему, ПАВЛОВСКОМУ, и обсуждение ситуации, созданной преследованиями журнала «Поиски». Первый вопрос ПАВЛОВСКИЙ обсуждать отказался, но сказал, что готов обсудить возможности официальной регистрации журнала и предоставления ему типографских средств. «Собеседники» потребовали ответить, прекращает ли ПАВЛОВСКИЙ свое участие в журнале или делает противоположное заявление «о продолжении антиобщественной деятельности». На этот вопрос ПАВЛОВСКИЙ отвечать не стал. В конце концов, после разнообразных угроз и посулов (речь шла о лагере, об улучшении жилищных условий), ПАВЛОВСКОМУ предложили дать заверения, что, хотя он останется формально членом редколлегии «Поисков», он не будет принимать никакого участия в издании журнала. ПАВЛОВСКИЙ отказался.
* * *
В середине ноября в Москве был задержан один из авторов журнала «Поиски» Михаил ЯКОВЛЕВ. ЯКОВЛЕВА задержали около дома Валерия АБРАМКИНА через два или три дня после его приезда из Одессы. Все эти дни он замечал за собой слежку. Его доставили в милицию, обыскали (изъята книга А. ЗИНОВЬЕВА «Записки ночного сторожа») и потребовали: во-первых, в течение 72-х часов покинуть Москву и вернуться к месту прописки, в Одессу; во-вторых, устроиться в Одессе на работу и в течение года не увольняться.
Это — второе задержанием. ЯКОВЛЕВА за последние два месяца (см. Хр.54).
* * *
4 декабря по делу о журнале «Поиски» было проведено семь бысков (все постановления выписаны Ю.А. БУРЦЕВЫМ): у В. АБРАМКИНА, В. СОРОКИНА, Г. ПАВЛОВСКОГО, Ю. ГРИММА, П. ЕГИДЕСА, М. ГЕФТЕРА и А. ГОРГАН.
* * *
Валерия АБРАМКИНА, возвращавшегося утром с работы, посадили в машину и повезли на обыск, где помимо редакционных материалов забрали протокол предыдущего обыска (Хр.52) и личную переписку. Проводил обыск БУРЦЕВ, заявивший, что остальные лица, участвующие в проведении обыска, могут предъявлять документы только с его, БУРЦЕВА, разрешения. (Этого разрешения никто, впрочем, не получил).
После обыска АБРАМКИНУ предложили проехать на допрос. Он стал собирать вещи. БУРЦЕВ заявил, что он это делает напрасно и после разговора он вернется домой. Домой АБРАМКИН, однако, не вернулся. На следующий день его жена Екатерина ГАЙДАМАЧУК (Хр.41, 45) позвонила БУРЦЕВУ; тот сказал, чтобы она обратилась в отделение милиции. Там ответили, что АБРАМКИНА давно увезли в Бутырскую тюрьму. На повторный звонок БУРЦЕВ подтвердил, что АБРАМКИН арестован.
10 декабря по делу АБРАМКИНА был допрошен В. КУВАКИН (Хр.54). Следователь КНЯЗЕВ сказал ему, что АБРАМКИН обвиняется по ст.190-1 УК РСФСР.
11 декабря Московская группа «Хельсинки» выступила с протестом против ареста АБРАМКИНА документ № 114 — см. «Письма и заявления»).
6 декабря П. ЕГИДЕС, В. ГЕРШУНИ, Р. ЛЕРТ, Г. ПАВЛОВСКИЙ, Ю. ГРИММ и В. СОКИРКО сделали «Заявление редакции «Поисков».
Все мы — шесть членов редакции, остающиеся на свободе, — были и остаемся ОТВЕТСТВЕННЫМИ РЕДАКТОРАМИ ЖУРНАЛА «ПОИСКИ».
Мы готовы вместе с Абрамкиным и Сорокиным ПРЕДСТАТЬ ПЕРЕД СУДОМ, ЧТОБЫ В ГЛАСНОМ СУДЕБНОМ ЗАСЕДАНИИ ОТКРЫТО ОТСТАИВАТЬ СВОЮ ПРАВОТУ.
С призывом освободить В. АБРАМКИНА и В. СОРОКИНА, а также предотвратить арест Г. ПАВЛОВСКОГО выступили члены Московской группы «Хельсинки» И. КОВАЛЕВ, Т. ОСИПОВА и Ю. ЯРЫМ-АГАЕВ, а также член Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях Ф.СЕРЕБРОВ.
Москвичи Алексей и Ирина ЗАЛЕССКИЕ опубликовали
Обращение к христианам нашей страны
Дорогие братья и сестры!
Над нашей головой снова сгущаются тучи. Месяц тому назад арестован отец Глеб Якунин, член Комитета защиты, прав верующих… Недавно арестованы еще несколько защитников прав человека: Валерий Абрамкин, Татьяна Великанова и др.
Все честные христиане… должны ответить на эти репрессии решительным «нет».
На место каждого арестованного или уволенного с работы религиозного деятеля или правозащитника встанут десятки новых.
Для каждого христианина — православного, католика, протестанта, баптиста — наступил час испытания совести. Пусть каждый задаст себе следующие вопросы: С кем он? С Христом или с антихристом? Готов ли он пострадать за Христа или за ближнего (что одно и то же) сегодня же, сейчас же?… Мы просим всех христиан молиться за узников совести Глеба Якунина, Татьяну Великанову, Валерия Абрамкина и других.
31 декабря редакция журнала «Поиски» обратилась к читателям с заявлением (этим заявлением открывается 8-й выпуск):
После выхода первого номера «Поисков» прошло 20 месяцев. Сейчас мы предлагаем читателю последние номера — шестой, седьмой и восьмой — и хотим подвести некоторый итог.
Систематически ужесточающиеся гонениялишили нас большинства средств, необходимых, чтобы продолжать работу. За попытку прорвать блокаду диалога, за открытость своих имен и действий мы уже заплатили арестом одного из редакторов — Валерия Абрамкина. Горько думать, что человек необыкновенной душевной энергии и нравственной надежности — за решеткой Бутырок…
Поставленные перед насильственной и лживой дилеммой — смириться с чьим-то правом ставить пределы для ищущей мысли или уйти в подполье, мы отвергаем то и другое как равно ложное.
Мы оставляем за собой простое право — определить самим форму и срок продолжения дела, равноценного для нас смыслу жизни.
Мы отказываемся сегодня и в дальнейшем — прятаться и спорить шепотом.
Мы не вели игры, «в политику» — и не согласны на условную ничью, чего, видимо, от нас ждут… Мы повторяем, что готовы, все, вместе с Валерием Абрамкиным, отстаивать законность «Поисков» и необходимость в честном диалоге для страны, граждан и государства.
3 января по делу о журнале «Поиски» был допрошен В. СОКИРКО. Ему угрожали арестом.
8 января БУРЦЕВ допросил А. ГОРГАН (Хр.55) и ее мужа М. СУХОТИНА. Он спрашивал их о знакомстве с АБРАМКИНЫМ.
«Хроника текущих событий» продолжала следить за «Делом «Поисков»» и судьбой его авторов вплоть до своего последнего, 65-го, выпуска (31 декабря 1982 года).
Источник: сайт «Мемориала» (http://www.memo.ru).