М.: «Совместное предприятие ВСЯ МОСКВА», 1990.
ГладилинАнатолий Тихонович
(Род. 1935)
Писатель.
Родился в Москве. С 1954 по 1958 г. учился в Литературном институте им. Горького. Первая книга — повесть «Хроника времен Виктора Подгурзкого» — напечатана в 1956 г. в журнале «Юность». После выхода в тамиздате романа «Прогноз на завтра» («Посев», Франфуркт-на-Майне, 1972), отвергнутого журналами и издательствами в СССР, не печатался на родине. В 1976 г. эмигрировал во Францию. Живет в Париже.
В 1978 г. вышла повесть «Репетиция в пятницу», в 1985-ом — антиутопия «Французская Советская Социалистическая Республика» о победе коммунистической революции во Франции.
Мои сны — это путешествие на поезде. Из окна я наблюдаю знакомые сцены и диковинные пейзажи. Поезд то и дело останавливается. Я просыпаюсь в самых неожиданных местах. На остановках я лихорадочно припоминаю кусок последнего сна, повторяю его — я словно бегу за поездом, вскакиваю на подножку и опять засыпаю. Но горе мне, если я отстаю от поезда и лежу с открытыми глазами.
Мои девочки спят в одинаковых позах, приоткрыв рот, и тихонько посапывают. А мне страшно. Мне страшно за себя. Я чувствую, что физически распадаюсь на части. Нервы, как струны поломанного инструмента, звучат каждый в отдельности. Кажется, что сейчас что-то случится, и я начну кричать, звать маму, кого-нибудь взрослого, доброго. И мысль, что от меня еще кто-то зависит, что кто-то ждет моей помощи (а кому я теперь смогу помочь?) приводит в полнейшее отчаяние. Все безнадежно. Я ошибся с ноябрем. Я не составлю прогноз на апрель. Я ничего не добьюсь. Я абсолютная бездарность. Всё, что днем представляется несущественным, — сейчас непреодолимо. Ирка, Наташка — клубок запутался намертво. И нет у меня больше сил выдержать эту жизнь. Пора сдаваться. Надо идти в ту больницу без вывески, и пусть врачи колют в меня лекарства, пусть сажают на схему, чтоб я отключился от всего на свете — бездумное, бесчувственное существование: гулять по садику, дышать, есть кашу — будь доволен тем, что живешь. Братцы, не могу я больше. Хватит!
Но под утро, за полчаса перед будильником, я как будто проваливаюсь, и эти полчаса дают мне отдых, примиряют меня с действительностью. Я просыпаюсь нормальным человеком.
Но билет на самолет может казаться голубой мечтой только во сне. Куда лететь? Юг и Запад не для нас, они для курортника с большими деньгами. О Юге мечтают на третий год Севера, когда нули по сберкнижке разбегаются. Многих я знал, людей солидных, которые с толстой пачкой купюр уезжали — да все не хватало. Всегда телеграммы присылали, дескать, скиньтесь, ребята, на мели сидим, нет денег на дорогу. Один наш парень из лаборатории земных токов в Сочи уехал, а вернулся через неделю. Без копейки. Помню, говорит, как в последний день пивом в ресторане опохмелялся, а так — сплошной туман. Ни разу даже в море не искупался. Не успел. Конечно, это уникальный случай, но вообще любят деньги Юг и Запад, прожорливы для нашего брата они, как широкая масленица после трехгодового Великого поста (а может и Пасха — я в церковных праздниках не разбираюсь). Словом, когда наш брат (человекэпохи «прогрессивки») чувствует непреодолимое беспокойство, охоту к перемене мест, — путь его лежит на Север или на Восток.
Север и Восток — вот наши края. Но для туризма они не приспособлены. Правда, если вы иностранец, то в аэропорту вас встречает черная «Волга», и в гостинице ведут в особый коридор, и в ресторане, в отдельном зале, спецофици-антка в чистом фартуке натренированно улыбается… Может, иностранцу за валюту интуристского бурого медведя показывают? А чем же еще ублажить дорогого гостя? Маленькие сибирские города красивы только зимой, когда иней блестит, да все свалки под снегом. Но в сорок градусов по улицам не разгуляешься.
В больших городах центральный проспект времен сталинской архитектуры, да новые районы типа московских Черемушек. Налюбовался одним городом — в другой не захочешь. Все одинаково. Главная улица — имени Ленина. Параллельно — Коммунистическая, Советская, Красноармейская. Тут же улицы Кирова, Орджоникидзе, Дзержинского. На домах лозунги и призывы: «Да здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества», «Дело Ленина победит», «Храните деньги в сберегательной кассе».
(Ведь у каждого города своя история — зачем же города как монеты штамповать? Или в этом высший смысл заложен, который мне невдомек? Дескать, приедет человек в командировку, увидит привычную обстановку (все так же, как и всюду) и не заскучает? И с лозунгами, что на каждом шагу, веселее? Наверно. Все бывает. Вдруг человеку жуткий сон приснится — а утром он выскочит на улицу, прочтет плакат на заборе и успокоится: «Нет, все в порядке, жива Советская власть!»)
…Последний раз я улетел на Восток четыре года тому назад.
Помню, летний Якутск встретил меня жарой и пылью.
Дороги перерыты, дома ободраны, мусорные свалки во дворах, ржавое железо, желтые штабеля дров. Автобусы набиты. Столовые закрыты — то на обед, то на ремонт. В магазинах мужчины в диковинных мятых пиджаках покупали портвейн и настойку.
До нужного человека я не дозвонился (он был на совещании в обкоме). Кое-как устроился в гостиницу. Вид из окон на центральную площадь: прямо огромный портрет Ленина скрывал каркас нового здания; слева на крыше транспарант: «Сделаем Якутск благоустроенным городом», справа — «Не оставляйте без присмотра включенными электроприборы». Снизу из ресторана неслись звуки «Журавлей» и «Очей черных». Впрочем, оркестр себя не утруждал.
Со скандалом проник в ресторан. Официантки, рыча, кормили страшными фирменными блюдами. Но никто не жаловался — сюда приходили не кушать, сюда приходили закусывать.
К одиннадцати прибыл наряд милиции. В полночь алкоголики все еще стучали в окна и выпрашивали выпивку у знакомых официанток. В вестибюле гостиницы плакал пьяный, грозя всех разнести, убить, отдать под суд, потому что его оставляют ночевать «на улице». Потом он мирно заснул на стуле.
На площади передралась какая-то компания. С криками останавливали машины.
В семь утра я проснулся от дикого грохота. Казалось — опрокинулся башенный кран. Потом я понял, что это уборщица поставила перед дверью ведро.
В уборной не было воды…
Да не ужасы я вам рассказываю, ребята! Я просто поясняю, что не приспособлены наши восточные и северные города для турпоездок. Турист сталкивается только со сферой обслуживания, а сфера обслуживания — каждый знает — оставляет желать лучшего. Об этом мы поговорим особо. А пока я хочу сказать, что только первый день мне запомнился кошмаром. А назавтра я нашел нужного человека, меня приняли на работу в институт, и в институте я познакомился с другими людьми, прекрасными людьми, которые занимались наукой и производством. И вот тогда-то все наладилось, и разные бытовые мелочи я перестал замечать. Работать надо на Востоке, а не путешествовать!
Но я уехал из тех краев и сейчас доволен своей службой.
Я не хочу менять место работы, хватит колесить, от добра добра не ищут!
Тогда зачем мне билет на самолет? Куда же мне улетать? И если сны продолжаются, и «голубая мечта» хрустит в кармане — значит там, в наших краях, я видел много хорошего, есть что вспомнить…
Конечно, все было не так на плавбазе, хотя, действительно, я сделал прогноз по уравнению Навье-Стокса, чем немало удивил ребятишек с сейнера и техника-метеоролога. Об этом узнал Витя, гидролог из Певека, который на плавбазе оказался случайно, — он сопровождал караван судов в Находку. У Вити, по его словам, «была своя головная боль» (то есть своих забот навалом), однако, он не поленился, разыскал меня.
— Ну как, — спросил он, — хлебаешь?
— В каком смысле?
— В смысле романтики дальних дорог?
— Ложками.
— А самочувствие?
— Полное отупение. Впрочем, к этому и стремился.
Вот так, кажется, начался разговор. А может и не так. Ведь я неоднократно рассказывал о нашей первой встрече, что-то уходило, что-то придумывалось…
Я специально пролистал несколько книжек. Посмотрел, как писатели пишут. Или у них память профессиональная, или так принято — но мне бы сейчас (чтоб было все как у людей) надо нарисовать пейзаж (шумело море, волны бились, облака розовели, прошел боцман в промасленной штормовке) подробно, фразу за фразой, восстановить разговор (то есть показать, какой Витя умный, как здорово он меня положил на лопатки, убедил лететь в Певек — делом заняться). Нет, ребята, честно признаюсь, не помню подробностей. Нечто смутное, общее, расплывчатое…
А вы сами все помните, что было в прошлом? Иногда, во сне, я отчетливо вижу какую-то мелочь, деталь…
Что-то врезалось в память, и я в любой момент могу восстановить какой-то эпизод, но не весь, не всю картину — кусочек, осколок. Вертолет скользит вдоль Лены. На песчаном треугольнике (тайга высунула язык — лижет воду) две палатки институтской экспедиции. Вертолет спускается. Из палатки выскакивают ошалевшие от радости бородачи. Низкое солнце бьет в глаза, и противоположный обрывистый берег кажется черным.
— Это разве комар? — говорит начальник метеостанции в Сиктях, а глаза его после бутылки спирта приобрели неоновый цвет. — Комар тогда, когда в десяти метрах не видишь лица соседа! Не поймешь, кто рядом стоит!
Находка. Прощанье с командой. Расползаемся кто куда. Четверо сели в такси. Из окон высунулись головы. Машут руками. Белый лист оберточной бумаги, как собака, бросился было за машиной, но отстал.
Кузьмич, проиграв очередную партию в шахматы, смахивает фигуры, вздыхает:
— А у меня, Мартыныч, в Симферополе двое грызунов, на них зарплата и уходит.
Дежурная острота в певекской столовой:
— Повар, в котлетах мясо!
— Не может быть!
Майский воскресный день. За домиками на льду озера мы играем в футбол. А солнце печет. Гусев без рубашки, голый по пояс, и плечи у него красные — сгорели.