* * *
там лужа во дворе, как площадь двух америк.
там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
неугомонный терек там ищет третий берег.
там дедушку в упор рассматривает внучек.
и к звездам до сих пор там запускают жучек
плюс офицеров, чьих не осознать получек.
там зелень щавеля смущает зелень лука.
жужжание пчелы там главный принцип звука.
там копия, щадя оригинал, безрука.
* * *
зимой в пустых садах трубят гипербореи,
и ребер больше там у пыльной батареи в подьездах,
чем у дам. и вообще быстрее
нащупывает их рукой замерзший странник.
там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
там мучает охранник во сне штыка трехгранник.
от дождевой струи там плохо спичке серной.
там говорят «свои» в дверях с усмешкой скверной.
у рыбьей чешуи в воде там цвет консервный.
* * *
там при словах «я за» течет со щек известка.
там в церкви образа коптит свеча из воска.
порой дает раза соседним странам войско.
там пышная сирень бушует в палисаде.
пивная цельный день лежит в густой осаде.
там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.
там в воздухе висят обрывки старых арий.
пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
в лесах полно куний и прочих ценных тварей.
* * *
там лежучи плашмя на рядовой холстине
отбрасываешь тень, как пальма в палестине.
особенно — во сне. и, на манер пустыни,
там сахарный песок пересекаем мухой.
там города стоят, как двинутые рюхой,
и карта мира там замещена пеструхой,
мычащей на бугре. там схож закат с порезом.
там вдалеке завод дымит, гремя железом,
ненужным никому: ни пьяным, ни тверезым.
* * *
там слышен крик совы, ей отвечает филин.
овацию листвы унять там дождь бессилен.
простую мысль, увы, пугает вид извилин.
там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
там, грубо говоря, великий план запорот.
других примет там нет — загадок, тайн,
диковин. пейзаж лишен примет и горизонт неровен.
там в моде серый цвет — цвет времени и бревен.
* * *
я вырос в тех краях. я говорил «закурим»
их лучшему певцу. был содержимым тюрем.
привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.
там, думал, и умру — от скуки, от испуга.
когда не от руки, так на руках у друга. видать,
не рассчитал. как квадратуру круга.
видать, не рассчитал. зане в театрах задник
важнее, чем актер. простор важней, чем всадник.
передних ног простор не отличит от задних.
* * *
теперь меня там нет. означенной пропаже
дивятся, может быть, лишь вазы в эрмитаже.
отсутствие мое большой дыры в пейзаже
не сделало; пустяк: дыра, — но небольшая.
ее затянут мох или пучки лишая,
гармонии тонов и проч. не нарушая.
теперь меня там нет. об этом думать странно.
но было бы чудней изображать барана,
дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,
* * *
паясничать. ну что ж! на все свои законы:
я не любил жлобства, не целовал иконы,
и на одном мосту чугунный лик горгоны
казался в тех краях мне самым честным ликом.
зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
варьянте, я своим не подавился криком
и не окаменел. я слышу музы лепет.
я чувствую нутром, как парка нитку треплет:
мой углекислый вдох пока что в вышних терпят.
* * *
и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
на то она — судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи. передо мной — пространство в чистом виде.
в нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
в нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
не погоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.
* * *
мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
зане не знаю я, в какую землю лягу.
скрипи, скрипи перо! переводи бумагу.
Источник: Poetry of Josef Brodsky (http://www-users.cs.umn.edu/~safonov/brodsky/ index.html)
Юрий Айхенвальд(Справку см. т. 1, кн. 2, стр. 19)
ЧУДО НА ВАГАНЬКОВЕ
Кардиналы удалились, королевы спать легли,
Короли на троны сели, — да не встали…
Все — крам-бам-були, крам-бам-були,
Крам-бам-були-були, —
Пузырьками вверх, кустами вверх, крестами…
И в ограде копошится старый бедный человек,
Примириться он не может и не хочет,
Что другой такой же сгинул, словно прошлогодний снег.
Он над ним, как над живым, снует-хлопочет,
А старинный дом кирпичный тянет вверх свои кресты,
Словно там кого-то ищет, не находит…
Говорят, что есть Хозяин высоты и пустоты,
От которого все это происходит…
Если б знать, как беспощадна и бездарна простота,
Простоты мы никому бы не прощали.
На Ваганьковском кладбище никогда бы, никогда
Мы б с тобою, дорогая, не гуляли.
Но ведь мы и знать не знаем, что окажется потом.
Знать не знают все пророки и герои.
Только то и очевидно, что пучина и потоп
Обернулись здешней твердою землею…
1974—77
Ненавижу я хозяйку,
Эту тонную вдову,
Эту даму — многознайку,
Дуру-паву на плаву!
Мне она сама сказала,
Что великий Кочетков
У нее на антресолях
Погребен среди тюков.
Вы не знаете такого?
Между тем известен он.
Друг поэта Кочеткова —
Златокудрый Аполлон.
А не верите — прочтите,
Не соврал я ничего!
Не достанете — простите:
Не печатали его.
Он лежит на антресолях
Мертвый, стало быть, поэт.
Об него споткнулась кукла,
У которой глаза нет.
Каблучонок женской туфли
Наступает на него.
Этот Кочетков не труп ли?
Труп — не более того!
Каблучонок-татарчонок,
Каблучонок-шебуток…
Слышен битых и ученых
Пыльных шмуток шепоток:
«Ишь, мол, ты, поэт великий,
Все равно, дурак, забыт,
Вместо памятных реликвий
Нами, нами, шкаф забит.
Нас с тобой перемешали,
Жди помойки, наш собрат!
Под крылом облезлой шали
Рукописи не горят!»
Ах, потомки и потемки,
Шмутки, шутки, тишина!
Спи, кифара без поломки,
Чья натянута струна!
И не важно, что там было,
Кто за нас, а кто за них…
..Гаснет дневное светило,
Без вести пропавший стих…
1976—78
* * *
Мне мнилось — будет все не так.
Как Божья милость, наша встреча.
Но жизнь — как лагерный барак,
Которым каждый изувечен.
Мне мнилась встреча наша сном,
Чудесным сном на жестких нарах,
Кленовым трепетным листком,
Под ноги брошенным задаром.
Но ветер кружит серый снег
По тем полям, где мы бродили,
По тем краям, где мы ночлег
И место встречи находили.
Мое пустое ремесло
Слагать слога и строить точки…
Пусть скажут — в жизни не везло,
Все обещания бессрочны.
Пускай грехи мне не простят —
К тому предлогов слишком много,
Но если я просил у Бога,
То за других, не за себя…
Париж, 1982
* * *
Памяти Варлама Шаламова
Черный снег на фоне белом.
Белом, словно омертвелом, —
вот колымская судьба.
Вот такое поле боя
алкашу — для водопоя,
а Шемяке — для суда.
Лица черные.
Землею обожженные.
Золою ставшие.
Экклезиаст говорил про вещи эти: —
Почернеет все на свете.
Волк не выдаст —
Вошь продаст.
Не хотите — не ходите.
Голубым богам кадите.
Ждите милостей в ответ,
Что в основе негатива?
Люди жили?
Эко диво!
Век в колымских перспективах
пишет свой автопортрет.
Источник: Русская виртуальная библиотека (http://www.rvb.ru).
Вадим Делоне(Справку см. т. 2, стр. 737)
* * *
А. Хвостенко
Есть воля, есть судьба, есть случай странный,
Есть совпаденье листьев на земле,
И совпаденье мелочи карманной
С ценою на бутылочном стекле.
А власть поэтов, словно прелесть женщин,
Изменчива, и сразу не поймешь,