— А как же малиновый пирог? — растерянно спросил Ученый. — Жена не спала всю ночь. Она очень расстроится. Может быть, перенесем на некоторое время, пока они все не проскачут?..
— Они не собираются уходить. — сказал Композитор. — Они входят в дома, набрасываются на еду…
— Если они несколько дней без отдыха скакали по степи. то они проголодались, и их можно понять, — перебил Философ.
— Можем ли мы жалеть еду для голодных?..
— Они изрубили в куски «Летопись» и развеяли ее над городом, а в хранилище устроили конюшню, — с трудом выговорил Писатель и разрыдался.
— Успокойтесь, друг мой, — сказал Философ и положил ему руку на плечо. — Потеря невозвратна, но они не знали, и никто им не объяснил. Их письменность, их культура могут не соответствовать нашему уровню. Они могут даже не знать, что существует бумага. Это их беда, а не вина…
— Но они абсолютно невоспитанны, — вспыхнул Композитор. — Плеваться в присутствии женщины!
— Это, увы. так, — грустно подтвердил Философ, взглянув на свои ладони.
— Но не бесчувственны к музыке, — сказала Скрипачка. — Их музыкальность, конечно, не столь рафинированна. Но когда один из них попросил меня сыграть их гимн, в этом было что-то трогательное… Не понимаю только, почему горят дома?
— Горят дома? — изумился Ученый.
— Огонь — благо для тех, кто его обуздал, и бедствие для тех. кто не умеет с ним обращаться, — сказал Философ. — Или это дело рук безумцев, у которых помрачился рассудок от чересчур сильного влияния солнечных лучей.
В это время вбежал Изобретатель. Он был в крайнем возбуждении и никак не мог перевести дух.
— На нас… напали… и хотят… уничтожить, — проговорил он и рухнул в кресло.
— Крайность суждений никогда не может быть хорошим советчиком, — урезонил его Философ. — Напали на нас? За что? По какой причине?..
— Это вы ищите причину, — резко ответил Изобретатель. — Я видел следствие!.. Повесили Садовода!
— Как повесили? — не понял Ученый.
— Очень просто! — сказал Изобретатель. — Надели на шею петлю и подвесили на яблоне. Он умер…
— Против его воли? — по-прежнему не понял Ученый. — Но ведь это насилие!
Философ слушал молча, уставясь в пол. Потом он поднял голову и медленно произнес:
— Когда вы, гуляя по лесу, случайно наступаете на муравья, это тоже насилие. Но неумышленное. А стало быть, не насилие, а несчастный случай. Если же вы наступили на муравья сознательно, то это уже насилие.
— Бедняга! — вздохнула Скрипачка. — Как ему не повезло. Он только недавно женился… И был так счастлив…
— Надо во всем искать логику, — прошептал Философ. Он не верил в зло. Оно для него просто не существовало. Холодный ужас вполз в него от сознания того, что всадники несли с собой зло. Это противоречило всей системе его взглядов это переворачивало всю его жизнь.
— Надо во всем искать логику, — повторил он.
Изобретатель вскочил с кресла и нервно заходил взад-вперед.
— Две крестьянки, — ему было трудно сформулировать свою мысль, — которые помогали жене Садовода украшать опушку, видели… как ее… схватили… сорвали одежду… и восемь всадников… по очереди… совершили с ней то… что муж… совершает с женой… в момент высшего… проявления любви… Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное?..
— Я что-то не понимаю, — сказала Скрипачка.
— Абсолютный биологический абсурд, — сказал Ученый.
— Это тоже несчастный случай? — жестко спросил Изобретатель.
Все молчали. Каждый пытался представить себе слова Изобретателя и не мог. хотя и чувствовал, что с женой Садовода сделали что-то отвратительное и непристойное.
— Они нас уничтожат! — почти крикнул Изобретатель. — Поэтому мы должны уничтожить их!
Философ закрыл уши руками. Композитор судорожно схватил Скрипачку за руку. А Ученый спросил:
— Как уничтожить?
— Наверное, Изобретатель прав, — сказал Писатель, — но для того чтобы внушить нашим людям, что они должны кого-то уничтожить, понадобится лет сто, а может быть, и больше… Я должен начать писать соответствующие книги…
— Мы с Изобретателем должны выдумывать оружие? — ужаснулся Ученый.
— Да, — сказал Писатель. — И все это время должна звучать жестокая музыка.
— Но я не могу изменить систему взглядов! — взмолился философ.
— Это нереально. — сказал Изобретатель. — Мы должны оповестить всех жителей, чтобы сегодня же ночью, забрав все необходимое, они покинули город и ушли от него на расстояние четырех часов. К рассвету мой Луче-скоп будет смотреть не в небо. Луч, натолкнувшись на любое материальное препятствие, растворяет его мгновенно и бесследно. Таким образом, еще не успеет взойти солнце, а уже не будет ни нашего города, ни тех, кто в нем останется. А мы сохраним людей, опыт, знания, разум. Мы построим новый город и восстановимся уже к третьей генерации.
— Жестокое и неразумное предложение, — задумчиво произнес Философ, и все с надеждой взглянули на него, потому что слова Изобретателя заставили их содрогнуться. — Всадники, по внешнему облику похожие на нас, принимающие пишу подобно нам, дышащие с нами одним воздухом и обогреваемые одним солнцем, должны иметь разум. Пусть этот разум не соответствует нашему. Но они не скачут сами по себе. Их движение, их поведение направляет чья-то высшая для них воля, чья-то определенная система взглядов, преследующая какую-то цель. Мы не можем отрицать то, чего пока не понимаем. Два разума обязаны понять друг друга и взаимно обогатиться. Если они не знают, что такое книга, мы им расскажем, мы объясним, что каждый человек должен умирать естественной смертью, что набрасывать на шею веревку и подвешивать человека на дереве — неразумно, мы научим их пользоваться огнем и приобщим к нашей музыке. Мы разовьем этот слух… Итак, я призываю вас к благоразумию и осторожности. Мы должны наладить контакт с тем, кто осуществляет высшее руководство над ними, мы изложим ему нашу систему взглядов, мы получим ответы на интересующие нас вопросы, и, я уверен, все будет хорошо.
Философ замолчал и обвел всех вопросительным взглядом.
— Вы абсолютно правы, друг мой, — сказал Композитор.
— Тем более что они, в общем-то, музыкальны, хотя от них и пахнет, — поддакнула Скрипачка.
— И может быть, завтра мы пригласим их на наш пикник? — оживился Ученый. — Я уверен, что им понравится и «Концерт открытия», и малиновый пирог, который приготовила моя жена. И все будет хорошо!
— А если они нас все-таки уничтожат? — спросил Изобретатель.
Но все замахали на него руками, потому что его радикальность уже начинала надоедать.
— Насколько я понимаю, — задумчиво произнес Писатель, — все наши мысли должен оформить в слова я?
— Да. К вечеру, — заключил Философ.
Опускавшийся на город вечер принимал зловеще-красный оттенок — горела круговая система принудительного климата, благодаря которому жители города собирали по четыре урожая в год, поддерживая необходимую влажность и температуру воздуха. Всадники приняли ее за городскую стену и подожгли за ненадобностью. Двумя часами раньше стенобитными машинами была превращена в прах противоураганная установка, которая приняла приближающиеся орды всадников за природный ураган и выпустила три разрушающих ураган кванта, в результате чего скакавшие в первых рядах получили ожоги.
Не в состоянии понять что-либо, взрослые высыпали на улицы, удивляясь странному фейерверку и комическим всадникам, получая удары нагайками и саблями, попадая под копыта крепких низеньких лошадей.
Дети тоже ничего не понимали, но и не удивлялись ничему. Им впервые было страшно, и они плакали.
Веками молчавшие собаки вдруг разом завыли, будто разбуженные древним инстинктом, предвещавшим беду. И под аккомпанемент этого неслыханного доселе воя неслось по всему городу. «Улла! Улла! Уть! Мать! Улла! Мать! Мать! Уть! Улла!»
Философ, Ученый, Скрипачка, Композитор и Писатель, облачившись в визитные платья, пробирались к городской площади. Писатель держал на вытянутых руках сорок два рукописных листа, адресованных главному всаднику. Скрипачка несла скрипку. Сзади плелся Изобретатель. У него был очень плохой вид. Казалось, что он лишился рассудка. Одежда местами обгорела, лицо было в копоти. Он плелся, опустив голову, время от времени повторяя: «Это всё! Всё! Это всё!» И с тоской оглядывался в сторону холма, на котором стоял и смотрел в бесконечное небо его Луческоп.
Остальные подбадривали Изобретателя, а вернее, самих себя, и Ученый дважды назвал его пессимистом. На площади пылали костры. Всадники жарили мясо, пили из своих кожаных сосудов, галдели, хохотали… Пахло невероятной смесью жареного мяса, пота, испражнений и винных паров. Возле каждого костра между всадниками сидели прекрасные обнаженные танцовщицы городского театра. На их лицах были улыбки недоумения. Все представлялось им удивительнейшим карнавалом, и они никак не могли понять, почему всадникам не понравилась их красочная одежда, специально сшитая к Дню Праздника Спелых Яблок.
Возле самого большого костра как-то по-особому суетились темно-коричневые всадники. Перед костром на мохнатом черном ковре сидел всадник в красной кожаной куртке и красных кожаных штанах.
— По-видимому, это он, — сказал Философ, и процессия направилась к большому костру. Вид визитеров показался, очевидно, всадникам столь нелепым и безобидным, что они расступились, дав возможность подойти им на довольно близкое расстояние к главному. Тот, заметив их, поднял руку, все замолчали, и он с любопытством стал разглядывать каждого по очереди с головы до ног, и никто не выдержал его тяжелого, из-под чересчур нависавших надбровных дуг взгляда. Потом он встал, перемигнулся со своими и подошел к Философу. Он протянул ему свою жилистую руку. Философ протянул свою. Всадник сжал руку Философа, и тот побледнел от боли, а всадник улыбнулся. Потом он подошел к Скрипачке, взял ее руку и поцеловал, потом потрепал по щеке Композитора и спросил:
— Твоя. красавчик?
— Мне очень приятно. — улыбнулся Композитор, — что моя жена вам понравилась.