Восстановление вчерашнего черепапо сегодняшнему лицу
Печатается по книге «Всё»
(М., СП ИКПА, 1990).
От автора. Желая оградить себя от возможной критики данного ненаучного произведения, автор предупреждает что сие сочинение есть не что иное, как плод исключительно здорового воображения автора, результат его необузданной фантазии и кропотливых наблюдений. Автор надеется, что у читателей, которые все примут за чистую монету, волосы на голове встанут дыбом. Автор не намерен называть прототипы, но думает что они сами себя узнают в героях, с которыми им предстоит встретиться сию же минуту.
Что же касается героев, упомянутых ниже, то автор просит принять его искренние уверения в величайшем к ним уважении.
Байрон появился в Литературном кафе, как и обещал, в 16.30. Тургенев уже ждал его за столиком возле рояля. Увидев Байрона, Тургенев свистнул.
— Привет, старик! — сказал Байрон, усаживаясь напротив Тургенева.
— Tti почему хромаешь? — спросил Тургенев.
— Да загудели этой ночью у Державина, — ответил Байрон. — Гёте приехал из Германии, привез потрясную переводчицу. Ноги от шеи! Ну, взяли четыре по ноль семьдесят пять, и у Гёте еще литр «Мозельского» был… В полпервого Фонвизин завалился из Дома кино с двумя телками и с какой-то певичкой из Франции… Она у него в «Недоросле» снималась…
— Виардо?! — насторожился Тургенев.
— Блондиночка.
— Она, — мрачно произнес Тургенев. — Вот скотина!
— Ну, туда-сюда. — продолжал Байрон. — Гёте насосался и начал танцевать с телками, а я, значит, переводчицу стал утешать этим самым «Мозельским», черт бы его побрал, и так наутешался, что, веришь, не помню, как отрубился. Очнулся в ванне, весь мокрый. Выхожу — уже утро. Державин в сосиску. Я на балкон, а там почему-то лошадь стоит. Хотел оседлать, в стремя не попал, и — с балкона… Хорошо, хоть второй этаж был… А все с «Мозельского»!
— Да-а, — сочувственно сказал Тургенев, — мешать — дело последнее.
— Выбрали, мальчики? — спросила подошедшая официантка Люба.
— Значит, так, Любаня, — весело потирая руки, начал Тургенев. — Маслица… И триста водочки.
— И еще бутылочку, чтоб потом недозаказывать, — уточнил Байрон.
— Жора, — неуверенно сказал Тургенев и положил Байрону руку на плечо.
— Спокуха! — сказал Байрон. — Я ставлю. Сегодня аванс получил за «Чайльд Гарольда».
Байрон царским движением опустил руку в смокинг где-то в районе сердца, но денег при этом не показал.
В этот момент в ресторане появился высокий худой человек с большой черной бородой. Его опытный охотничий взгляд заскользил по столикам и зафиксировался на Байроне. Быстро прикинув что-то в уме, бородатый прицельной походкой направился к роялю.
— Здорово, мужики! — бодро крикнул он.
Тургенев молча кивнул, а Байрон почему-то полез в карман и достал газету. Бородатый некоторое время постоял возле столика и обратился к Байрону:
— Жора! Ты не можешь одолжить пятьсот рублей на полгода?
— Откуда у поэта такие деньги? — ответил Байрон, делая вид, что читает газету.
— А рубль до завтра? — спросил бородатый.
— Меня сегодня Ваня кормит, — сказал Байрон и многозначительно подмигнул Тургеневу.
— Мне вообще-то пятерку Герцен должен, — без особой уверенности промямлил бородатый, — но он в Лондоне…
— Взыщи с Огарева, — посоветовал Байрон.
— Неудобно, — сказал бородатый. — Он с бабой сидит.
— Возьми у Алябьева, — предложил Байрон. — У композиторов до хрена денег… Представляешь, Ваня, он с одного только «Соловья» по восемьсот в месяц стрижет!..
— Пожалуй, и вправду возьму у Алябьева, — сказал бородатый, но с места не сдвинулся, а почему-то сел рядом.
— Познакомься, Ваня, — с тревогой взглянув на бутылку, произнес Байрон. — Это Аксаков. Прозаик.
— Выпьете с нами? — осторожно спросил Тургенев, ища глазами чистую рюмку.
— Можно отсюда, — сказал Аксаков, пододвигая Тургеневу фужер.
Когда фужер наполнился до краев водкой. Аксаков сказал:
— Хватит.
Байрон заказал еще двести пятьдесят, и в этот момент в зале появился Гоголь. На нем не было лица.
— Коля! — закричал Аксаков. — Коля! Давай сюда!
Гоголь подошел и мрачно взглянул на сидевших.
— Садись, Коля! — кричал Аксаков. — Это мои друзья! Тургенев и Байрон.
Гоголь сел.
— Ваши «Записки охотника» — сплошное паскудство! — закричал он на Тургенева. — Помещик не имеет права знать народную душу!
— А вы мое «Накануне» читали? — аккуратно спросил Тургенев.
— А я не читатель! — рявкнул Гоголь. — Я писатель! Понял?!
— Чего ты, Коля, завелся? — стал успокаивать Гоголя Аксаков. — Свои ребята. Ваня из Спасского-Лутовинова, Жора из Англии…
— А это ты видел? — заорал Гоголь и ударил кулаком по столу.
Он поспешно достал из портфеля и положил на стол вчетверо сложенный лист бумаги. Аксаков развернул лист и прочитал:
— «Письмо Белинского Гоголю»… Григорьич?.. На тебя бочку катит?!
В это время от соседнего столика к ним подошел аккуратно одетый Добролюбов.
— Безобразие! — произнес он поставленным голосом. — Не дом. а конюшня! Весь день работаешь, устаешь, приходишь отдохнуть, а вместо этого мат, как на вокзале!
— А что ты такого написал, что уже устал? — отрезал Аксаков.
Добролюбов пожал плечами и пошел жаловаться дежурному администратору — княгине Эстерхазе.
Подсеменил совершенно бухой Гнедич и сел мимо стула. Встал и снова сел мимо стула. Наконец сел на стул. И упал.
— Сочинил эпиграмму на Гоголя! Хотите? — затараторил Гнедич и, не дав никому опомниться, выпалил:
До середины Днепра
Долетит редкий птиц.
Любит Моголь с утра
Гоголь из двух яиц!
Подошла официантка Люба и зашептала на ухо Байрону:
— От столика у окна вам, Жорж Гордонович, просили послать две бутылки шампанского. Не велели говорить, от кого, но я скажу: там Руставели гуляет…
— Могу примазать, — затараторил Пгедич. — Если послать Руставели две бутылки, он в ответ четыре пришлет. Мы ему — четыре, он нам — восемь. Можем нажиться!
— А если он не пришлет, кто платить будет? Пушкин? — мрачно спросил Тургенев.
— А вот есть эпиграмма на Руставели. — пискнул Гнедич. — Хотите?
Господа! Не удивитесь!
Есть в Тбилиси речка Кура.
Ах ты витязь! Ах ты витязь!
Ах ты витязь! Ах ты шкура!
— Парни! — сказал Тургенев. — Предлагаю выпить за Байрона — талантливого поэта и моего друга!
— Ваня, я — пас, — сказал Байрон. — Мне надо позвонить… — И Байрон тяжело поднялся из-за стола.
— Бабки оставь! — строго произнес Тургенев.
— Старик, что за шутки? — обиделся Байрон.
— Оставь деньги! — строго повторил Тургенев.
— Ваня! — Байрон положил Тургеневу руку на плечо. — Мне надо бабе позвонить…
— Виардо? — мрачно спросил Тургенев.
— Иван! — укоризненно сказал Байрон и направился к выходу.
Криво усмехаясь, Тургенев проводил Байрона взглядом до самого выхода и, когда тот пропал из виду, процедил:
— Графоман! Тварь английская!
Гоголь уснул, уткнувшись носом в сациви, а Тургенев, Аксаков и неизвестно откуда взявшийся Бенкендорф читали вслух письмо Белинского.
Оставив Гоголя на попечение Аксакова, Тургенев пошел одеваться. Возле буфетной стойки рвало братьев Гримм.
«Почему сюда пускают не членов союза?» — подумал Тургенев.
У столика администратора княгиня Эстерхазе говорила в телефонную трубку:
— Софья Андреевна, миленькая, забирайте своего… Граф опять плох… Шумит…
Граф Толстой стоял в раздевалке, широко расставив босые ноги, и абсолютно стеклянными глазами оглядывал одевающихся.
Заметив Тургенева, граф что-то смекнул, ожил и, подойдя к нему, ни с того ни с сего двинул его в ухо.
— Стилист сраный! — гаркнул Толстой.
Тут же на нем буквально повисли гардеробщик Сеня и Достоевский.
— Успокойтесь, Лев Николаевич! — бурчал Достоевский. — Вы же зеркало…
— Я зеркало не разбивал! — пытался вырваться граф.
— Безобразие! Позор-то какой! — урезонивал гардеробщик Сеня, беря свободной рукой двугривенный от Мельникова-Печерского. — Неужели и через сто пятьдесят лет писатели так себя вести будут?
Счастливый Анатолий Григорьевич
Впервые напечатан в Лит. газ.
(7 февраля 1973 г.) под заголовком
«Счастливый Владимир Григорьевич».
Это сейчас у Анатолия Григорьевича есть любимая красавица жена Зоюшка, любимый сын-полиглот Федя и наилюбимейшая, наикрасивейшая, наиполиглотнейшая собака по кличке… Нет. не по кличке — по имени Киля. Это сейчас Анатолий Григорьевич уважаемый человек с кучей уважаемых друзей, среди которых есть один видный фотокорреспондент, один писатель и один наиумнейший кинокритик, не говоря уж об одном математике.
А ведь было время, когда ничего подобного у Анатолия Григорьевича не было, кроме жены, которая поначалу была просто Валей, а уж потом, проживя с Анатолием Григорьевичем годы, под его влиянием, обаянием и аппетитом превратилась в писаную красавицу, равной которой не было ни у фотокорреспондента, ни у писателя, ни у видного кинокритика, ни тем более у математика, который вообще страдал полным отсутствием вкуса и, прежде чем жениться, долго вычислял качества и параметры будущей супруги.
Так вот. Шестнадцать лет назад женился Анатолий Григорьевич на жгучей брюнетке по имени Валя, с фигурой не то чтобы самой плохой, но и не то чтобы самой хорошей. Женился по большой, негасимой любви, когда понял, что на другое ему рассчитывать не приходится…
По утрам брюнетка Валя подавала ему чай, не такой холодный, чтобы его не хотелось подогреть, но зато и не такой крепкий, чтобы после него не тянуло в сон. После работы она угощала Анатолия Григорьевича супом без названия, без имени — из свиного вымени. На второе готовила она ему пельмени из магазина «Диета» по пятьдесят копеек пачка, но варила их по-своему: мясо отдельно, а тесто отдельно. Так что на второе Анатолий Григорьевич всегда ел мясо, а на третье, вместо сдобных пирожков, — пельменное тесто, посыпанное сахаром.