Каждый раз при встрече с ним мне почему-то бывает неловко за его мешковатый костюм, за этот нелепый галстук, всегда сбившийся набок, даже за чернильные пятна на его длинных, худых пальцах. «Ну, уж какой есть», — думаю я.
— Читали мою последнюю анонимку? — спрашивает он.
— Читал, читал, — говорю я.
— Ну и как? — с надеждой спрашивает он.
— Из рук вон плохо, — говорю я. — Засыпаешь посредине. Куда что подевалось? Что случилось с вашим пером? Где точные, емкие слова, образные сравнения?
— Не пишется, — вздыхает он и пожимает плечами.
— Что значит «не пишется»? — говорю я. — Если вы устали, выдохлись, поезжайте куда-нибудь отдохнуть, смените обстановку, влюбитесь, наконец!
Он вяло пытается возразить, но я перебиваю его:
— Знаю, знаю, сейчас вы начнете говорить, что у вас семья, дети, что вы вынуждены работать на кухне, но это не оправдание. Посмотрите, другие пишут в более суровых условиях, и как пишут! Человек встает, словно живой. Прочтешь и думаешь: как только такого земля носит! А у вас что? Сироп, розовая водичка. Ну, в быту неустойчив. Ну, получил неизвестно как квартиру. Встречается со своей секретаршей. Ведь все это было, было, тысячу раз было. Оглянитесь, за вами идет молодежь, смелая, перспективная, она не боится дерзать, фантазировать…
— Уж эта мне молодежь! — фыркает он. — Жизни не знают. Все из головы… Такого наплетут.
— Просто у вас нет воображения, — говорю я. — Вы бы хоть на машинке научились печатать, ваш почерк разобрать невозможно. Извините меня, но и ваш костюм…
— Не нравится, заведите себе другого врага, — с обидой говорит он.
— Вот вы уже и в бутылку сразу. Ну, приободритесь!.
И еще долго я утешаю его. Мы прощаемся.
Я знаю, у себя дома он опять будет бесплодно сидеть над листом бумаги, курить папиросы, рисовать на полях человечков и сердце, пронзенное стрелой.
«Жил-был на свете мальчик Вот…»
Едва я написал эту фразу, как услышал за спиной голос:
— Эх ты, писатель! Предложение не можешь написать без ошибки!
Это моя жена. Вечно она заглядывает мне через плечо, когда я работаю.
— Какая еще ошибка? — возмутился я.
— Ты еще спрашиваешь! Поставь сейчас же запятую перед словом «вот». Тогда будет правильно: «Жил-был на свете мальчик, вот».
— Слушай, — сказал я, — подметай лучше пол и готовь обед. Разве ты не видишь, что слово «Вот» написано с большой буквы? Это его звали так, мальчика.
И я заскрипел пером дальше.
«Он был такой же маленький, как это слово, и такой рыжий, как если бы оно было написано рыжими-рыжими чернилами».
— А почему его звали Вот а не Юра, не Константин, не Григорий, наконец? — ворчит жена.
«Звали его так потому, — заторопилось мое перо, — что слово «вот» было у него самым любимым во всем словаре. Подсчитано, что мальчик произносил «вот» от 100 до 500 раз за день.
Ну, например, он говорил: «Мой папа инженер, вот». Или: «А у нас сегодня двух уроков не было, вот».
Когда же мальчик упрямился, он говорил: «Не хочу и не буду, вот».
— И что же, родители не приняли никаких мер? — снова вмешалась жена.
— Разумеется, приняли, — успокоил я ее.
И написал:
«Папа взял сына за руку и отвел к врачу. Доктор очень внимательно осмотрел мальчика и сказал: «Значит, так, с возрастом, значит, все пройдет. Т-аа-к… Но вы должны помочь ему. Т-аа-к… Постарайтесь, значит, при ребенке этого слова не произносить. Так».
Радостный отец пришел с мальчиком домой и под большим секретом рассказал все домочадцам: «Ни в коем случае не произносите при нем этого слова. Тссс!»
Затем глава семьи сел за работу, ему срочно нужно было написать какой-то доклад. Такие уж у взрослых заботы».
— Интересно, что же он там написал? — спросила жена.
— Ну, раз тебе так интересно, заглянем ему через плечо, — ехидно заметил я.
«Отец написал: «Необходимо активнее внедрять на нашем заводе ВОТ».
— Ха-ха-ха, — засмеялась жена. — Он же хотел написать НОТ — научная организация труда.
— Конечно, — ответил я. «тут в комнату вошла мама:
— ВОТ уж два часа я не отхожу от плиты.
— Тсс, — зашипел отец. — Не говори этого слова.
— ВВВ-ВОТ, — прорычала собака Пломбир.
— ВОТ я тебе покажу, — замахала на собаку руками бабушка.
— Все пропало, — схватился за голову отец».
— А дальше? — спросила жена.
«А дальше прошло очень много лет. Мальчик стал взрослым мужчиной. Однажды я встретил его на улице. Я узнал его по густой рыжей шевелюре. Мы разговорились, я напомнил ему о том давнем случае. И что вы думаете? Оказывается, мой знакомый до сих пор не избавился от своей привычки. Каждый вечер он выбегает на арену цирка и кричит: «ВОТ он я!» И все взрослые и дети смеются и хлопают в ладоши».
— Вот и все? — спросила жена.
— Вот, значит, и все, — ответил я.
Мишу, старшего техника, позвали к телефону. А идти нужно в другую комнату. Вышел Миша в коридор — стоп! — на левом ботинке развязался шнурок. Уже давно замечено: на новой обуви очень часто развязываются шнурки. Справился Миша со шнурком и пошел дальше. Вдруг — бац! На правом ботинке шнурок развязался. «Это уж слишком», — подумал Миша и снова склонился над шнурком. А навстречу Леночка-секретарша.
— Поздравляю вас, Миша!
— Неужели?!
— Да, уже и приказ есть, — говорит Леночка. — Выходит дело — с повышением.
— Ой, Леночка, с меня шоколадка за новость.
— Не меньше, — говорит Леночка и дальше каблучками постучала.
Миша идет и думает: «Я теперь не просто старший техник, я инженер. Это хорошо. Но куда же это я шел? Ах да, к телефону».
Только он так подумал, кто-то за рукав трогает. Обернулся — зам. главного.
— Очень кстати я вас встретил. Зайдемте ко мне, дело есть.
В кабинете зам. главного народ сидит.
— Дела, значит, обстоят так и так, — говорит зам. главного. — Если учесть такие-то и такие-то обстоятельства, то будет то-то и то-то. А ваше какое мнение?
Миша наморщил лоб и ответил:
— Мое мнение положительно, если не считать отдельных отрицательных моментов.
— Мы здесь с товарищами посоветовались, — говорит зам. главного, — и тоже так думаем. Ну, добре. Я доложу главному, что и вы к нашему мнению присоединяетесь.
Миша вышел от зам. главного.
— Однако, — думает, — я куда-то шел. Кажется, к телефону.
А тут каблучки Леночкины стучат.
— А у меня для вас новость.
— Неужели меня?..
— Именно.
— Вы, Леночка, добрый ангел. Коробка конфет за мной.
— Не меньше.
И они разошлись.
«Вот я уже и старший инженер, — думает Миша, — и это очень хорошо. И помнится мне, куда-то меня вызывали. Куда-то я шел. Но куда?»
Кто-то взял его за рукав: «Сюда, товарищ, сюда». И Миша оказался в просторном зале, где сидело множество людей. Кто-то говорил с трибуны. А потом председательствующий сказал:
— Сейчас выступит наш старший инженер товарищ Петров Михал Михалыч.
Миша взошел на трибуну, выпил воды.
— Здесь, товарищи, многое говорилось, многое было правильно, кое-что неправильно. То, что правильно. — надо поддержать, а то, что неправильно, — поддерживать не надо. Время диктует нам делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то, не останавливаясь перед тем-то и тем-то.
— Правильно! — раздалось с мест. Миша сел, но тут его словно в бок толкнуло: «Мне ж к телефону надо!» И он пошел.
А навстречу — Леночка, Елена Сергеевна, секретарша.
— Михал Михалыч, вам первому…
— Не может быть, Лена…
— Уже и приказ есть.
— Ты не меняешься, Лена.
— Что вы, Михал Михалыч.
— Ну ладно, с меня «Арагви»…
«Итак, я уже начальник отдела, — думал на ходу Михал Михалыч. — В моем положении нужно одеваться получше. Вон ботинки как обносились.
И чего это я все иду, иду куда-то? Как же это я мог забыть?!»
Михал Михалыч вошел в комнату, где стоял телефон.
— Але, фу-фу! — подул он в трубку. — Петров слушает.
— Миша, это я. Ты к ужину будешь? — прозвучал в трубке далекий-далекий голос, и как будто знакомый.
«Где же я его слышал?» — подумал Михал Михалыч. И тут его как осенило.
— Нет не буду, — говорит, — не жди, ужинай без меня.
А мы тут у себя в отделе с ног сбились,
Михал Михалыча ищем, все уже в полном сборе, вон и самовар тульский, каждому уходящему на пенсию такой дарим. А виновника торжества нет.
— Да его, братцы, к телефону позвали, — вспомнил кто-то из ветеранов отдела.
…Вот странно! У него ж в кабинете три телефона стоит. Один черный, два синих.,
Он у нас большим начальником был.
Принес в часовую мастерскую часы.
— Вот — говорю, — часы принес, нельзя ли починить?
— Часы починить можно, — говорит часовщик, — отчего не починить? Вот если бы вы холодильник принесли или пылесос, тогда другое дело. А часы — почему нельзя? Часы — можно.
— Уж почините, — говорю. — а то часы, знаете…
— Уж это известно, — говорит часовщик, — часы — такая вещь, они время показывают. К нам многие несут. Как у кого часы встанут — сразу к нам.
— Так ведь без часов, — говорю я, — как же… Захочешь, к примеру, узнать, который час, — сразу на часы смотришь.
— Это верно, — говорит часовщик. — Но, с другой стороны, когда на часы постоянно смотришь, время как бы медленнее идет. Оно как бы еле-еле плетется.
— Точно! И я тоже замечал. — говорю я. — Когда часов нет, то и не думаешь, который час. Живешь себе и живешь. А когда часы есть — совсем даже наоборот.
— И главное дело, — говорит часовщик, — детей к этим часам как магнитом тянет. Они любят разбирать часы на отдельные составные части. От этого механизм нередко портится.
— Ваша правда! — подхватил я. — Стоит мне только снять часы и отвернуться — как они уже в руках у ребенка…