— Давай соловья!
Он вложил в щель автомата монету, нажал кнопку, против которой было написано «Соловей», и из динамика зазвучала трель лесного певца.
— Ой, смотри, лось! — захлопала в ладоши дочь.
Действительно, в глубине аллеи виднелась фигура лося. Он стоял не шелохнувшись и смотрел в их сторону. Они подошли поближе. Лось был совсем как живой, удивительно искусно выполненное чучело.
— А теперь я хочу посмотреть реку! — сказала она.
Отец обратился к служителю, оказавшемуся неподалеку и расставлявшему грибы на зеленой лужайке, которая в случае ненадобности сворачивалась как ковер:
— Скажите, уважаемый, где здесь река?
— Реки сейчас нет, — буркнул тот. — В конце месяца приходите. Она сейчас на реставрации.
— Ничего не поделаешь, — сказал отец. — Как-нибудь в другой раз.
Они продолжили прогулку. Он почувствовал легкий голод.
— Пап, а мы с тобой настоящие? — вдруг спросила дочь.
— В общем-то да, — ответил он. — А почему ты спросила?
— Просто так.
— Знаешь что, детка, а не подкрепиться ли нам?
— Я пока не хочу.
— Не хочу, не хочу, а если у тебя батарейки сядут, — сказал он и повел ее в ту сторону, куда стрелка указателя показывала: «Зарядка роботов».
Двое мальчишек сидели на корточках, рисовали что-то прутиками на снегу и разговаривали.
— Слушай, Петь, — сказал один. — Тебя мать как называет?
— Что значит как называет? — не понял другой.
— Ну, когда хочет о чем-нибудь попросить. Или когда, например, у тебя температура поднимается и тебя укладывают в постель и поят горячим чаем.
— Ну, по-разному называет, — сказал первый.
— А меня котиком, представляешь!
— Котиком?!
— Вот именно! Ну скажи, разве я похож на этого… на котика?
Один мальчик внимательно посмотрел на другого мальчика и сказал:
— Нет, не похож.
— А она называет. И еще иногда зайчиком.
— Ну уж это она совсем, — протянул второй.
— Прямо хоть домой не иди, — пожаловался первый.
— По правде говоря, моя тоже иногда такое сказанет! — вдруг признался второй. — «Солнышко мое ненаглядное!»
— Как будто мы с тобой девчонки какие-нибудь.
— Во-во, как будто девчонки.
— Слушай, Петь. А твоя тебя целует?
— Честно?
— Честно!
— Если честно, целует.
— И на людях тоже целует?
— А ей что! Хоть на людях, хоть без людей.
— И моя меня тоже. Когда встречала из пионерского лагеря, я думал, от стыда сквозь землю пропылюсь. Целует и целует.
— Соскучилась, наверное.
— Ну и что, что соскучилась! До дому, что ли, потерпеть нельзя, чтобы хоть не при всем народе.
— Они такие.
— От этого не легче, что они такие. Я уж чего только не пробовал делать. И не слушаться пробовал, и двойки нарочно хватал, ничего не помогает. Подуется, подуется, а потом опять.
Я готов был и дальше слушать этот занятный разговор, но на шестом этаже распахнулось окно, и зычный голос моей жены позвал:
— Нефедов!
— Иду! — откликнулся я.
Двое мальчиков посмотрели на меня с завистью.
Я не могу похвастаться обилием корреспонденции: всех родственников — троюродный брат в Конькове-Деревлеве, да и тот не пишет. А знакомые предпочитают телефон.
Но однажды в почтовый ящик залетела шальная открыточка. Я вынул ее и слегка оторопел:
«Дорогая Лукерья Тихоновна! Поздравляем вас с праздником. Как поживаете? Как ваша нога? Любите ли по-прежнему варенье из крыжовника? Не собираетесь ли снова к нам в Актюбинск? Все были бы очень рады, Машенька выросла и стала настоящая разбойница. Недавно разбила чайный сервиз. Все наши вам кланяются. До свиданья. Никитины».
Я повертел открытку в руках, адрес был обозначен мой. Тогда я сел и написал ответ:
«Уважаемые Никитины! Я тоже поздравляю вас с праздником. Но, к сожалению, произошла ошибка: Лукерья Тихоновна по этому адресу не живет. Всего доброго!»
Через некоторое время я снова обнаружил в почтовом ящике весточку из Актюбинска.
«Вы пишете, что вы не Лукерья Тихоновна, но у нас совершенно точно записан этот адрес. Никакой ошибки тут быть не может. Вы, наверное, шутите. Напишите же наконец, как ваша нога. И не закончилось ли варенье из крыжовника, а то мы пришлем. Машенька уже говорит «дай», «деда» и «баба». Ждем в гости. Ваши Никитины».
Вот тогда я впервые и задумался, а правда ли, что я не Лукерья Тихоновна? Ведь в этом мире все тик приблизительно. В тот день я не один раз подходил к зеркалу и пристально вглядывался. Но сомнения от этого не рассеялись. Напротив.
К вечеру у меня заныла нога.
Вскоре я получил еще одно письмо от Никитиных. А потом еще и еще. В нем они мягко журили меня за молчание, сообщали об успехах Машеньки.
В конце концов я сел за письменный стол и написал:
«Дорогие Никитины! От всей души поздравляю вас с праздником. Желаю успехов в труде и большого человеческого счастья. Моя нога — спасибо, ничего себе, все время делаю теплые ванны. Машеньку обнимаю и целую. А в гости сейчас вырваться смогу вряд ли. Счастливо!»
Потом немного подумал и решительно дописал: «Всегда ваша Лукерья Тихоновна».
Я вышел из дома, бросил письмо в почтовый ящик и заглянул в гастроном поинтересоваться насчет крыжовенного варенья. Продавец уныло развел руками.
И как-то само собой в голове промелькнуло: «Надо будет в следующий раз Никитиным черкнуть».
Буем знакомы, меня зовут Анатолий, а фамилия — Кошельков. Мне недавно шесть лет стукнуло. Если верить, что папа и мама меня в магазине купили, то происходило это примерно так.
— Собирайся, — сказала мама отцу, — пойдем.
— Ну, Мария, — сказал отец, — сегодня же футбол. Финал кубка СССР. Я не могу пропустить.
— Ничего, — сказала мама, — пропустишь. Ребенок важнее. Наталья Васильевна звонила, сказала, в универмаге выбросили партию очаровательных малышей.
— Мария, — сказал отец, — я тебе полностью доверяю. Пойди и выбери.
— Нет, — сказала мама. — Чтобы ты мне потом всю жизнь… что я не то купила. Вспомни, как было с твоим зимним пальто.
— Ну, хорошо, — сказал отец, — где мои запонки?
— Там, где ты их оставил.
— А где мои серые брюки? — спрашивает отец.
— Ты в них сидишь, в серых брюках, — говорит мама.
— А где мои очки? — спрашивает отец.
— Я молю небо, — говорит мама, — чтобы наш будущий мальчик не пошел в тебя.
— Девочка, — говорит отец, — это будет девочка, иначе я сажусь смотреть финал кубка СССР.
И вот они выходят и идут, и где-нибудь у самого магазина мама вспоминает, что оставила на плите суп. И они возвращаются, и когда они уже приходят в магазин, оказывается, что всех детей разобрали, остался один я.
Отец, наверное, посмотрел на меня, посмотрел и, наверное, сказал продавщице:
— Я, извиняюсь, конечно, — сказал отец, — а у нас, извиняюсь, девочки не найдется? Такой, знаете, с косичками.
А продавщица, наверное, сказала:
— Да чего уж там, — сказала она, — берите уж, чего есть. А то и этого не будет. Ишь, привередники.
И тогда отец, наверное, махнул рукой и, наверное, сказал:
— Ладно уж, чего там, давайте завертывайте.
Вот так получилось, что у моих родителей, наверное, есть я, а не какая-нибудь девочка. Потому что всегда в конце концов выходит по-маминому, а не по-папиному.
Правда, отец иногда грозится, что сдаст меня обратно в магазин. Он мне это сказал, когда я мячом стекло в нашем доме выбил.
По я в это не очень-то верю. Наталья Васильевна, мамина подруга, вот тоже хотела туфли в магазине обменять. А ей говорят: «Куда же вы смотрели, когда брали?»
Так что меня вряд ли обратно примут.
У Сергея Ивановича сын — ученик. У него в этом году география начинается. А это значит — отправляйся отец покупать глобус. Дотянул Сергей Иванович до августа и пошел на поиски этого необходимого учебного пособия. Заглянул в один магазин — нету. В другой — нету. В третьем и четвертом — та же история. Сергей Иванович начал уже отчаиваться, как тут, на его счастье, возьми и попадись навстречу гражданин, прижимавший к груди глобус и улыбавшийся радостной улыбкой удачливого человека.
— Где брали? — кинулся к нему Сергей Иванович.
— Да тут, за углом, — гражданин махнул рукой.
И действительно, за углом их давали. Сергей
Иванович занял очередь и уже через пять минут перезнакомился со своими соседями.
— Что-то в этом году поздно они начались, — сказал один из новых знакомых Сергея Ивановича.
— А в прошлом? — осторожно осведомился Сергей Иванович, так как покупал глобус в первый раз.
— В прошлом намного раньше. Уже в конце июля первые пошли.
— Ага, я помню, в конце июля их полно было на каждом углу, — кивнул Сергей Иванович, как равный равному по части осведомленности.
— Вы только посмотрите, что впереди делается, — сказал сосед.
— Что делается? — спросил Сергей Иванович.
— Да вот посмотрите, один зашел за прилавок и выбирает, выбирает. Разве можно так долго выбирать?
— Действительно, — согласился Сергей Иванович.
— Эй, не разрешайте выбирать! — раздались голоса. — А то мы так никогда до конца не дойдем.
— Не пускайте за прилавок! — выкрикнул сосед Сергея Ивановича.
— Все-таки лучше, когда с выбором, — возразил кто-то рядом. — А то я один раз взял так, не глядя, а он с дефектом оказался, на нем Кордильер не было и Марианской впадины.
Но вот очередь подошла, и сосед Сергея Ивановича сказал продавщице:
— Мне три! — он обернулся к Сергею Ивановичу, улыбнулся и добавил: — Семья, знаете, большая, как набросятся!
Он опустил глобус за глобусом в авоську и отправился восвояси.
— Вам? — продавщица вопросительно посмотрела на Сергея Ивановича.
«Мало ли что», — подумал Сергей Иванович и сказал: