— А что… и талант! Я уже давно что-то такое в себе чувствую.
— Тихий, тихий, а поди ж… — сказала жена и крепче прижалась к мужу.
В начале писатель описал небо с облаками и солнцем, потом траву, стрекотание кузнечиков, лесные шорохи, цветы, которые росли на поляне, и принялся описывать дерево. Дерево было большое, и поэтому описывать его было долго. Правда, писатель умел очень быстро печатать на машинке, всеми десятью пальцами. Он добрался до описания верхушки дерева, когда кусты зашелестели, хрустнула ветка и на поляну вышел человек в резиновых сапогах, клетчатой ковбойке и кепке с пластмассовым козырьком. В руке он держал плетеное лукошко, до половины наполненное грибами.
— Ну, что же вы встали как вкопанный? — спросил писатель. — Проходите, не стесняйтесь. Поляна общая.
Писатель сидел на раскладном стульчике, а его машинка была удобно пристроена на старом, просторном пне.
Человек с лукошком как стоял, так и продолжал стоять с разинутым ртом.
— А, понимаю, — сказал писатель. — Вы удивлены. А между тем ничего особенного нет. Я писатель. Такая у меня профессия. Вот выехал на этюды. Сейчас описываю дерево.
Дело в том… Ну, как бы вам это объяснить… В общем, я привык все описывать с натуры. Траву так траву. Дерево так дерево. Не правда ли, роскошный вяз!
— Это осина, — сказал человек с лукошком.
— Осина?! Хм, осина. А вы уверены, что осина?
— А что же еще? — пожал плечами человек с лукошком.
— Осина! Осина! — зашевелил губами писатель. — Сейчас, один момент, я все исправлю. — И он забарабанил по клавишам. — Готово! Скажите, а вы случайно не знаете, сегодня будет дождь?
— Не знаю, — сказал человек с лукошком.
— Описание дождя очень бы не помешало, — сказал писатель. — Настоящего, лесного дождя с громыханием грома, с молнией…
— А бумагу не замочит? — спросил человек с лукошком.
— Я все предусмотрел. Вот у меня и зонтик… Прошу прощения, какая-то птица полетела…
— Стриж, — сказал человек с лукошком.
— Стриж! Ах, как интересно! — воскликнул писатель и застучал на машинке. — Слушайте, — сказал он, перестав печатать и внимательно вглядываясь в лицо грибника, — а вы интересный типаж. Давайте я вас опишу.
— Да я как-то не очень одет, — смутился человек с лукошком. — Я в этом только за грибами хожу.
— Какие глупости! Отлично вы одеты. То, что нужно. Я вас попрошу сесть и прислониться к дереву. Небрежно прислониться. Так, хорошо!
— А лукошко? — спросил человек.
— Лукошко поставьте к себе на колени. Головку поверните чуть вправо. Вправо голову, говорю! Улыбнитесь! Прекрасно!
Пальцы писателя запорхали по клавишам. Он действительно очень быстро печатал.
— Достаточно! Теперь можете расслабиться.
Человек с лукошком расслабился.
— Это что, повесть? — спросил он.
— Рассказ, — сказал писатель.
— А можно я жену позову? — спросил человек с лукошком! — Она тут недалеко с сынишкой грибы собирает. Мне бы очень хотелось, чтоб вы нас втроем… На память.
— О чем разговор! Конечно, зовите.
— Я мигом. — Человек с лукошком нырнул в кусты. — Зинаида, ау! — раздался крик. Донеслось ответное слабое «ау».
Потом кусты снова зашевелились. Низкий женский голос совсем рядом произнес:
— И вообще, я сегодня плохо выгляжу… Простоволосая, не накрасилась…
— Не выдумывай про себя, — ответил мужской голос.
Вместе с грибным человеком и его женой на поляну вышел мальчик.
— Здравствуйте, — поздоровалась женщина. — Ой, а вы знаете, я всегда плохо получаюсь. Намного хуже, чем в жизни…
— Не выдумывай про себя, — сказал муж.
— Я вас попрошу встать напротив солнца, — сказал писатель. — Вы будете смотреть на мужа, муж будет смотреть на вас. Мальчика посадим в ногах.
После того, как все было кончено, женщина спросила:
— А вы нам экземпляры пришлете, когда будет готово? Хотя бы троечку экземпляров. Матери нужно будет послать.
— Брату, — сказал мужчина.
— Обойдется твой брат, — сказала женщина. — Адресочек запишите. Спасибо! Нет, правда, я всегда плохо получаюсь…
— Не волнуйтесь, — успокоил писатель. — Оформим в лучшем виде.
Попрощавшись, семейство скрылось в лесу. Некоторое время было слышно, как они о чем-то спорили. Упала первая дождевая капля. Писатель раскрыл зонт, вставил в машинку чистый лист. Он очень быстро печатал.
Когда мне становится очень грустно, я на кладбище еду. На Новодевичье, а чаще всего — на Ваганьковское, там зелень погуще. И такой покой на меня снисходит такое умиротворение, что все неприятности забываются и опять хочется жить.
Вот и вчера поругался я с начальником. Давление поднялось, сердце пошаливать стало, вижу: без кладбища не обойтись. И поехал. Гуляю я по кладбищу, о вечности думаю, слушаю, как соловьи поют. Вдруг навстречу мой начальник по дорожке идет. Глаза опущены, весь в себя погружен. «Вот и у человека, — думаю, — может, умер кто, может, тетю любимую навестить пришел или друга». Хотел я было в сторону отойти, но заметил он меня. Скорбь на лице изобразил. Подходит и говорит:
— Не думал, что встретиться нам придется сегодня. Примите мои искренние и глубочайшие…
— За соболезнования спасибо, — перебил я его, — только у меня все, слава богу, живы, здоровы. А на кладбище я для исцеления ран души хожу.
Просветлело лицо моего начальника, улыбнулся он мне и так, знаете, тихо и проникновенно сказал:
— И я здесь душой и сердцем отхожу от суеты житейской. Какие пустяки все наши раздоры перед лицом вечности. Вот у меня сын мерзавец, жена не любит камни в почках, а ведь, в сущности, все это суета, тлен.
«Бедный, ты бедный, — подумал я про своего начальника, — и тебе тоже порой несладко приходится». Представил я его себе в гробу, лицо спокойное, суровое, и так мне его жалко стало, что я сказал:
— Не печальтесь, дорогой вы мой. Мы вас все очень ценим и любим. Я как председатель месткома буду для вас глазетовый гроб с кистями требовать, первый его понесу.
— Да, — сказал он, — не оценил я вас раньше.
С виду вы такой тихий, застенчивый, а внутри — змея подколодная. Смерти моей желаете, — закричал он, — так я вас еще сам переживу и похороню.
После таких слов я даже задохнулся от злости.
— У меня дедушка, — кричу в ответ, — долгожитель, и я тоже долгожителем буду…
А он еще пуще голос возвысил, чтобы перекричать меня:
— Чихать я хотел на вашего дедушку, что ты ко мне с вашим дедушкой прицепились, не мешайте воздухом дышать.
Ну, это стерпеть уже было невозможно.
— Это кто к кому цепляется, — кричу. — На работе никому проходу не дает, так и на кладбище от него житья нет…
— Какая все-таки это прелесть — лыжи, — прихлебывая чай, говорит Иван Семенович жене. — Нет ничего лучше лыжной прогулки!
Утро. Воскресенье. Квартира Ивана Семеновича. За столом Иван Семенович, его жена, сын Сергей.
— Летишь с горы, — продолжает Иван Семенович, — только ветер в ушах посвистывает. Мимо тебя несутся елочки, березки всякие. Но вот спуск кончается, крутой разворот, вихрь снега — и ты останавливаешься как вкопанный.
— Еще сделать бутерброд? — спрашивает жена.
— Жаль, жаль. Маша, что ты не умеешь стоять на лыжах, — с сожалением говорит Иван Семенович. — А то бы мы сейчас с тобой вдвоем… Эх!
— Не научилась, — виновато улыбается жена.
— Не научилась, а жаль, — говорит Иван Семенович уже в прихожей, смазывая лыжи. — Сейчас бы мы с тобой вдвоем… Мороз и солнце, день чудесный!
— Физкультпривет! — восклицает Иван Семенович, целует жену, сына и выходит из дома.
На улице он звонит из телефонной будки Михаилу Петровичу.
— Уже все в сборе, — говорит Михаил Петрович. — Тебя только ждем.
— Но только две пульки, не больше, — говорит Иван Семенович.
— Если успеем, три. Купи по дороге пару колод… Что у тебя там громыхает?
— Лыжи проклятые упали, — отвечает Иван Семенович.
А в это время дома у Ивана Семеновича жена убирает со стола посуду.
— Мама! — говорит сын Сергей. — Папа опять лыжные палки забыл.
— Поставь их в шкаф, сынок! — говорит она и издыхает.
«Надо, надо Ивану Семеновичу переходить на коньки, — думает она. — А то в его годы уже трудно тащиться с лыжами на другой конец города к Михаилу Петровичу».
— Как знаешь, — сказал брат сестре, — а я считаю, что мы должны рассказать отцу все как есть.
— Жалко, — отозвалась сестра. — Жалко разрушать его веру в сказку. Он так всему радуется.
— Но ведь это же антинаучно! — возмущенно промолвил брат. — В век космоса, медицины, выдающихся достижений науки и техники — и вдруг эти бредни! Ему же, не забывай, уже 38 лет.
— Они все в этом возрасте такие, — возразила сестра. — Наш не исключение. Посмотри на других родителей.
— Мне нет дела до других. Меня волнуют наши. Пусть лучше они узнают все от своих детей, чем услышат где-то на стороне.
— Ладно, — согласилась сестра. — Но только ты сам будешь говорить. У меня язык не повернется.
— Пошли, — скомандовал брат.
Они прошли в комнату, где сидел отец. Они застали его за обычным занятием. Отец включал и выключал разноцветные лампочки, украшавшие новогоднюю елку.
— Папа, — начал сын, — мы с Леной должны тебе кое-что сказать.
— Ну что?
— Папа, как ты думаешь, откуда у тебя под подушкой утром оказался новый галстук и флакон с одеколоном?
— Дед Мороз принес, кто же еще! Прямо из лесу и принес, — отец включил и выключил гирлянду.
— Ну что я тебе говорила, — сказала сестра, повернувшись к брату.
Ты можешь оставить в покое гирлянду, папа, когда с тобой разговаривают! Так, значит, Дед Мороз… Ладно! А ты и вправду думаешь, что если с последним боем часов в новогоднюю ночь загадать желание, то оно обязательно исполнится?