— А то нет!
— Ты должен знать истину, — ледяным тоном сказал сын. — Галстук и флакон с одеколоном тебе под подушку положили мы с Леной. А что касается желания, то никакие желания не исполняются, если не приложить к этому волю, терпение, труд. Взять, например, меня. Разве б меня послали на математическую олимпиаду, если бы я весь год упорно не занимался? Правда, Лена?
— Правда, Митенька, правда, но нельзя же так сразу все… Ты бы сначала подготовил. Бедненький папочка, — Лена обняла отца за шею и поцеловала.
Когда дети заснули, отец жаловался матери:
— Нет, ты представляешь, входит ко мне и говорит: Дедов Морозов не бывает. Но это еще ладно. Это я и сам, может, и без него знаю. Хотя и сомневаюсь. Но чтобы загаданные в Новый год желания не исполнялись — это уж дудки! Молокосос несчастный! Помнишь, десять лет назад мы собрались у Кокосовых, и я загадал, что у нас родится мальчик. И в другие разы тоже загадывал — и исполнялось! А он говорит, не исполняется.
— Он еще маленький, — сказала мать. — Глупый. Вырастет — все поймет.
Наши ладони сошлись в рукопожатии.
— С наступающим! — сказал я. — Желаю вам успехов в труде и…
— …Счастья в личной жизни, что ли? — спросил он.
— Да, — несколько опешил я.
— А пооригинальней ничего придумать не могли?
— И здоровья, — сказал я.
— Спасибо, не помешает.
— И еще… и еще долгих лет жизни, — сказал я.
— Конкретно — сколько?
— Сто лет.
— Да уж не скупитесь, чего уж там, — сказал он.
— Двести лет!
— Ого!
— И… и… и… — ничего больше не приходило в голову.
— Вот дочка у меня в институт летом поступать будет, — сказал он.
— Желаю, чтобы она успешно сдала экзамены.
— Только еще не решила в какой.
— Желаю, чтобы она выбрала профессию по сердцу.
— Домик, — сказал он. — Небольшой домик в дачной зоне для полного счастья.
— Будет! — заверил я. — От всей души желаю вам его приобрести.
— И садовый участочек, — сказал он.
— И садовый участочек.
— Хороший вы человек, — сказал он. — Душевный.
— Ах, что вы!
— У вас, наверное, тоже есть заветные желания?
— Стоит ли говорить!
— Не стесняйтесь! В моем лице вы имеете доброжелателя.
— Девушка у меня, невеста, — признался я.
— Дорогой мой! В добрый час! Живите дружно и счастливо! Неужели это все?
— Правое крыло для «Москвича». — сказал я.
— О чем речь! Пусть удача сопутствует вам в поисках этой необходимой запчасти! Ну, продолжайте!..
— Не знаю, право, как и сказать, — замялся я.
— Смелее, мой друг!
— Такой, честное слово, пустяк, что неудобно и беспокоить.
— Беспокойте, я заклинаю вас, беспокойте меня!
— Короче, — сказал я, — не могли бы вы выпустить мою ладонь из своей.
И тут только он заметил, что уже минут десять сжимает мою ладонь.
— Тысяча извинений! — воскликнул он.
— Ничего, бывает, — сказал я, шевеля затекшими пальцами и думая, что некоторые наши желания сбываются порой на удивление быстро.
Доктор физико-математических наук профессор Ким Владимирович совершил открытие. Он открыл, что за окном стоит апрель. Ким Владимирович страшно удивился. Ведь только что был февраль со своими метелями, и вот вам, пожалуйста, — вдруг апрель. Ким Владимирович взглянул на календарь: на календаре стоял февраль. Ким Владимирович посмотрел в окно: там был апрель. Одно из двух: или врал календарь, или в окне что-то было не так. А поскольку любое научное открытие нуждается в строгой и тщательной проверке, то Ким Владимирович решил поставить на себе эксперимент — выйти на улицу и там все установить в точности.
Первое, что отважный ученый увидел во дворе, была девочка, которая прыгала через какую-то странную веревочку. Девочка была такая рыжая, что, если бы профессору раньше рассказали, что такие девочки существуют на свете, он бы ни за что не поверил. Но тут приходилось верить, девочка была самая настоящая.
— Чего это ты делаешь? — спросил профессор. Он был очень любопытный.
— Прыгаю через прыгалки, — сказала девочка.
— Странное слово какое — прыгалки. — сказал профессор. — Надо будет запомнить.
— И ничего не странное, обыкновенное слово, — сказала девочка. — А вы, дядя, разные ботинки на… дели: один коричневый, другой черный.
— Действительно, — сказал профессор, посмотрев на свои ноги. — А все потому, что я профессор. Все профессора вообще рассеянные. Ой, что это они делают? Хулиганы, они ломают деревья.
— Они не ломают, — успокоила профессора девочка. — Это рабочие из треста зеленых насаждений. Они просто подрезают тополя, чтобы они пышнее разрастались. Тополя каждую весну подрезают.
— А ты меня не обманываешь, девочка? — подозрительно спросил профессор. — Действительно их подрезают?
— Конечно… Это каждый ребенок знает.
— Ну ладно, — сказал профессор. — Тогда я пошел. Пойду, пожалуй, по улице пройдусь.
Надо заметить, что по улице профессор не ходил примерно уже лет десять. Обычно за ним приезжала машина и отвозила его в Академию наук или еще куда, на какой-нибудь симпозиум. И обратно отвозила тоже машина.
На улице профессор обнаружил киоск с мороженым, очень обрадовался и направился прямиком к нему, продавщица протянула профессору пломбир и вернула внушительную сумму сдачи.
— Не может быть, чтобы мороженое столько стоило, — сказал он. — Вы, наверное, ошиблись.
— Я, гражданин, никогда не ошибаюсь, — обиделась продавщица. — Можете проверить. Там ровно четыре восемьдесят.
— Тогда я еще две порции возьму, раз так, — обрадовался профессор и взял еще две порции.
— Чудак какой-то, — пробормотала ему вслед продавщица.
Через полчаса профессор встретил на улице своего коллегу профессора Венедиктова. Профессор Венедиктов был в разных перчатках: одной шерстяной и одной кожаной, и шляпа у него была надета задом наперед.
— Апрель, коллега, апрель! — закричал Венедиктов, увидав Кима Владимировича.
Ким Владимирович хотел сказать, что про апрель он первый открыл, но потом решил не спорить. Какая в сущности разница! Главное — их открытие принадлежало всем людям.
Директор и замдиректора сидели в кабинете, время от времени с надеждой и страхом поглядывая на дверь. Замдиректора посмотрел на часы и сказал:
— Что-то она опаздывает.
— Тсс! — зашипел директор, прижав палец к губам. — Не опаздывает, а задерживается.
Замдиректора вздрогнул:
— А я что? Я и говорю — задерживается.
Они помолчали.
— Ты что-нибудь слыхал о ней? — спросил директор.
— Слыхал, — прошептал замдиректора. — Трифонов, монтажный трест, с нею работал, пока его не у полили. Говорит, строгая — ужас! При ней никто и никнуть не смел.
— Ох, хоть бы скорей уже! Все лучше, чем неизвестность! — перевел дух директор.
Дверь отворилась, и в комнату вошла рыжая, ярко накрашенная женщина. Директор и замдиректора вскочили одновременно со стульев и вытянулись и струнку.
— Агния Степановна! — представилась женщина.
— Бочкин! — сказал директор.
— Парфенов! — сказал замдиректора.
— Что ж, будем работать вместе, — сказала новая секретарша. — А вы садитесь, товарищи! В ногах, как говорится, правды нет.
Директор и замдиректора осторожно опустились на краешки стульев.
— Для начала мне бы хотелось ознакомить вас с распорядком моего дня. С 11 до 12 у меня — чай. С 1 до 3 — обед. С 4 до 5 — легкий ужин. Ну и там по магазинам когда, смотря по необходимости.
Директор и замдиректора понимающе кивнули.
— Кто-нибудь из вас на машинке умеет печатать? — спросила секретарша.
— У нас главный инженер хорошо печатает, — первым ответил замдиректора.
— Вот и отлично! — сказала секретарша. — У меня все! Приступайте, товарищи!
Через полчаса директор осторожно выглянул в приемную.
— Агния Степановна, вас там какая-то Магда спрашивает. Говорит, по срочному делу. Соединить?
— Соедините!
И новая секретарша, растопырив пальцы со свеженакрашенными ногтями, сняла трубку.
— Мама!
— Что, Сереженька?
— Зачем ты это сделала?
— Не понимаю, о чем ты, сынок?
— Не притворяйся, ты все прекрасно понимаешь. Зачем ты позвонила министру?
— Ах, министру! Может быть, для тебя он министр, а для меня просто Витька Тарасов, я его еще пот таким знала. Помню, сидит у нас на кухне, на табуретке, ноги до пола не достают, и пирог с яблоками уписывает. Уж больно он мои пироги любил.
— Мама, это было сто лет назад, а сейчас он мой непосредственный начальник.
— Очень рада за него, я всегда верила, что он далеко шагнет.
— Ты не увиливай от вопроса, зачем ты ему звонила?
— Хорошо. Раз ты настаиваешь, я скажу. Я его попросила, чтобы он не загружал тебя до такой степени. День и ночь ты пропадаешь на своем ненаглядном заводе, ты посмотри, на кого ты стал похож, на тебе же лица нет.
— Мама, ты понимаешь, что это не твое дело?
— Нет, не понимаю.
— Не понимаешь?
— Не понимаю.
— Ну хорошо, а о чем ты говорила с Евгением Петровичем?
— С каким таким Евгением Петровичем?
— Не делай вид, что ты не знаешь с каким. С моим шофером.
— Ах, с Евгением Петровичем! Так бы сразу и сказал.
— Так о чем ты с ним говорила?
— Я его попросила, чтобы он не возил на такой бешеной скорости. Я вчера специально наблюдала из окна и должна тебе сказать, что это чудовищно. У меня сердце в пятки ушло, когда ваша машина сорвалась с места.
— Мама, я тебе раз и навсегда запрещаю вмешиваться в мои дела. Я уже давно не ребенок. Слышишь: за-пре-ща-ю! Иначе я не знаю, что я сделаю!!!
— Слышу, слышу, Сереженька! Я больше не буду.
— Дай слово.
— Честное слово, не буду.
— Ну, если хоть один только раз…