Остановить сразу же за светофором? Нет ничего проще, сеньор! О, сеньор, боюсь, у меня не найдется сдачи, я недавно выехал. Вы слишком щедры, сеньор! Спасибо, и да хранит вас святая мадонна!
Что, что, сеньор? С каким счетом мы завтра выиграли? 7:0, сеньор! Разнесли их в пух и прах! Очень, очень интересная игра!
…Ужасная жара стоит в Москве. И почему это как лето — так всегда стучат отбойные молотки?
Утреннее чувство вины.
Легкий щелчок ложечкой по вареному яйцу — чмок.
— Кофе или чай?
— Чай.
Молчание.
— Ты что, обиделась на меня?
— Ты не стоишь того, чтобы на тебя обижались. Хочешь совет? Купи ей наконец приличные духи, а то когда ты возвращаешься в два часа ночи, от тебя такой дрянью несет.
— Папа, почему мама плачет?
— Ах, ты еще здесь Живо выметайся в школу! Бей, бей посуду! Хочешь, еще вот эту тарелочку разбей. У меня сейчас нет времени выяснять с тобой отношения. Зарплата — на пианино. Пока!
— …Опять мы с вами в лифте, Вячеслав Николаевич! Как здоровье супруги?
— В лифте, в лифте… Ничего.
«Список злостных неплательщиков по ЖСК «Московский дизайнер»: Васильев В. Н. — апрель, май, июнь, июль».
— «Спортик» мне оставили? О, и «Неделю»! Не знаю, как вас благодарить!
— «Англию» не желаете?
— Давайте и «Англию». Не знаю, как вас благодарить.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — «Профсоюзная».
— На следующей выходите?
—.. Общий привет! Кто видел, как вчера сыграли?
— Вячеслав Николаевич! Мне в двенадцать уйти надо.
— А работать за тебя, старичок, кто будет?
— Вячеслав Николаевич, я все сделаю. Честное слово, сделаю. Я в субботу выйду, Вячеслав Николаевич!
— Иди. Но если спросят — отбрехивайся, как знаешь.
— А, привет! Хорошо слышно. Да. Да. Нет. Угу. Ни в коем случае. Попробую вырваться. А ты хоть видел ее подругу? Отвечаешь?? Смотри, чтоб потом руками не разводил.
— …Половинку рассольника. Гуляш. Два кусочка черного.
— Нету рассольника.
— Как нету, здесь написано?!
— Вычеркиваю.
— Тогда половинку борща.
— Нету борща. Вычеркиваю.
— А что есть?
— Читать умеете?
— Вячеслав, зайди после обеда ко мне.
— Можно, Прохор Матвеевич?
— А, да! Тут нам три ковра выделили. Надо подумать, кому можно дать. Учти, только самым достойным.
— Я подумаю, Прохор Матвеевич.
— Ну, добре, добре, ступай!
— …Вячеслав! Я тебя по всем кабинетам разыскиваю.
— Что тебе?
— ТЫ будешь?
— А не рано?
— Да мы не сейчас, попозже.
— Только самую малость.
— Конечно. Я сегодня много тоже не хочу.
— Минеральной заодно купите.
— Если будет. Пора оставлять барские привычки… — Ну, поехали!
— Ваше!
— Ух, славно огорчила!
— Нет, я больше не буду.
— Вячеслав, нарушаешь компанию.
— Сказал, не буду — и не буду. У меня встреча.
— Ну, ты проказник, Вячеслав!
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — метро «Пушкинская».
— Выходите?
«Моя студенческая келья, доселе чуждая веселья, вдруг озарилась — Муза в ней открыла пир своих затей…»
— А я уже давно здесь. Со стороны за тобой наблюдала. У тебя такой вид забавный. Пошли?
— Нет, туда больше нельзя. Накрылось.
— Что будете заказывать?
— Два мороженых и бутылочку минеральной.
— Воды нет. Напиток. Фирменный.
— Давайте напиток.
— Вячеслав, посмотри, небо какое интересное, звезды.
— Угу. Небо.
— Почему ты никогда больше не говоришь мне никаких ласковых слов? Раньше говорил.
— Как не говорю. Говорю. Ты сегодня отлично выглядишь.
— Это не то.
— Слушай, у тебя не найдется двух рублей? А то у меня, кажется, на такси не хватает.
— Найдется.
— Созвонимся, ладно? Эй, такси! В Бибирево!
— Пять!
— Четыре!
— Пешком ходить надо!
«Список злостных неплательщиков по ЖСК «Московский дизайнер»: Васильев В. Н. — апрель, май, июнь, июль, август».
«Товарищ Васильев, срочно зайдите в бухгалтерию ЖСК. Нина Ивановна».
«Продается лодочный мотор «Вихрь». В отличном состоянии. Звонить после 8 вечера».
«Меняю однокомнатную квартиру 20 кв. м на двухкомнатную. Возможны варианты».
«Ты окончательно потерял совесть. Ужин на плите. Прошу тебя, не стряхивай пепел в горшки с цветами. Звонили из правления ЖСК. Не вздумай будить меня!»
Шел бенефис. Чествовали театрального гардеробщика Трофимова. Смущенный и взволнованный, виновник торжества стоял посреди сцены, не зная от волнения, куда девать руки.
Вначале выступил главный режиссер театра.
— Дорогой Сергей Иванович! — сказал он. — Позволь от имени всего коллектива театра, зрительской общественности поздравить тебя с трехсоттысячным пальто. Нельзя без волнения подумать, сколько их прошло через твои руки. И в каждое ты вложил частицу своей души и своего, не побоюсь сказать, незаурядного человеческого таланта. Театр начинается с вешалки. Наш театр начинается с тебя!
Под гром рукоплесканий главный режиссер вручил Трофимову огромный букет цветов.
Затем на сцену вышел ветеран театра, исполнитель множества главных ролей, артист Неведомский.
— Ваня! — произнес он срывающимся голосом. — А я ведь тебя еще в «Гамлете» помню. Первое представление.
Толпа у театрального подъезда. И ты — за гардеробной перегородкой, в этом костюме с галунами… Спасибо тебе за твое святое искусство, старый товарищ! Дай я тебя расцелую!
Потом наступила очередь актрисы Семичастновой.
— Дорогой дядя Ваня! Никогда не забыть мне, как я пришла в театр совсем еще девчонкой. И как плакала в твоей гардеробной, уткнувшись в чью-то шубу, когда мне не досталась роль Джульетты. И как ты утешал меня, а потом напоил чаем… И твои слова: «Не плачь, девочка, ты еще вытащишь свой счастливый номерок!»
— Уважаемый Иван Трофимович! — с такими словами обратился к юбиляру зав постановочной частью. — Мне бы хотелось особо остановиться на твоей роли в воспитании молодого поколения. Десятки талантливых учеников и учениц прошли у тебя замечательную школу. Теперь они работают в гардеробах многих театров страны и несут по жизни твой девиз: «Каждому зрителю — его пальто!»
Зава постановочной частью сменил представитель публики.
— А мне почему-то особенно врезался в память «Вишневый сад». Хватился я после спектакля — а номерка от пальто у меня и нет.
А Иван Трофимович мне и говорит: «Поищите, говорит, внимательней по всем карманам, не может он никуда подеваться». И сколько терпения, вы бы слышали, было в его словах, сколько неподдельного, искреннего сочувствия…
А номерок потом нашелся…
В заключение выступил сам Иван Трофимович.
— Дорогие! Родные мои! Тронули вы меня вашими словами! Хочется работать, работать и работать. Радость охватывает меня, когда я вижу, что у меня на вешалке аншлаг. Значит, спектакль удался, идет на него зритель. Теперь о своих творческих планах… Мечтаю о новой трактовке образа простого работника гардероба, хочу углубить его, по-новому как-то высветить…
В общем, работы непочатый край. А вам хочу пожелать, чтобы одеваний у вас всегда было столько же, сколько раздеваний.
Иногда удивительные бывают встречи. Вот недавно Виктор Петрович увидел на улице знакомое лицо. Он увидел гардеробщика из своей бывшей школы Михеича. Виктор Петрович и думать не думал о нем все двадцать лет, что закончил школу. А тут вдруг, поди ж ты, обрадовался, как отцу родному.
— Михеич! — окликнул гардеробщика через головы прохожих Виктор Петрович. — Подожди, Михеич!
Расталкивая людей, Виктор Петрович пробирался к старику. И вдруг, словно по волшебству, сразу вспомнилось все: и школьный дребезжащий звонок, и сутулая фигура в синем халате, пьющая за гардеробной перегородкой чай, и запах сырых пальто в раздевалке.
— Узнаешь меня, Михеич? — запыхавшись, сказал Виктор Петрович.
Гардеробщик посмотрел в располневшее, хорошо бритое лицо Виктора Петровича и сказал:
— Леденцов Виктор. Вечно у тебя вешалка была оборвана.
— Точно! — засмеялся Виктор Петрович. — А потом мне мама новую пришила, из цепочки. Ах, золотые были времена!
— Да! — вздохнул Михеич.
— А помнишь, помнишь, — взволнованно продолжал Виктор Петрович, — как ребята моей шапкой в футбол гоняли, а я смотрел и плакал, и как они все разбежались, когда ты появился. И как потом мы вдвоем за перегородкой пили вприкуску чай.
— Сорванцы! — неожиданно строго сказал Михеич. — Ни своих вещей не умели беречь, ни чужих Родители на вас, сорванцов, деньги тратют, а вы…
— Ты прав, Михеич, ты прав, — сказал Виктор Петрович. — Где теперь эти сорванцы? Двадцать лет прошло. Никого не вижу, ни с кем не встречаюсь. Где Юрка Климов?
— Который в школу раз в одной галоше пришел, — уточнил Михеич.
— …Где Генка Титов?
— Завсегда за брата вещи донашивал.
— …Где Сема Капустин?
— …Пальто с цигейковым воротником.
— Где?..
— Наташа Сушилова? — задумчиво добавил Михеич.
— Это моя жена, — испуганно сказал Леденцов.
— Аккуратная была девочка, — сказал Михеич. — Ах, аккуратная! В беличьей шубке все ходила.
Михеич помолчал, посмотрел на Леденцова и добавил:
— А пуговицу пришить тебе не догадается. Ведь пуговица-то на честном слове держится. Ай-яй, стыдно!
— Да это она… — пробормотал Виктор Петрович. — Это у нее времени все нет… Кафедра, диссертация.
— Сам знаю, что кафедра, — сурово произнес Михеич. — А мужа своего содержи как следует Муж не виноватый, что у тебя кафедра… Ох, сорванцы!
Оки взглянули друг другу в глаза, молодой и старик. Леденцов вздохнул.
— Ну а как там сейчас наша школа? — спросил Леденцов. — Стоит?
Михеич отвел глаза.
— Ушел я из школы. Вить. В «Гвоздике» я сейчас.
— В какой «Гвоздике»? — удивленно спросил Леденцов.