С тех пор я никому не завидую, особенно тем, кто весь в импорте.
Ой, женщины, мне так неудобно перед вами, я такая счастливая!
Знаете, так мало надо для счастья. Правда. Все гоняются — обязательно чтобы он высокий был, чтобы обязательно блондин кучерявый и чтобы глаза большие голубые и чтобы обязательно богатый очень.
Мой — метр шестьдесят… Нет! Это я метр шестьдесят, он по плечо мне — метр пятьдесят. Глаза у него такие… как вам сказать… Пиз не видно совсем. Брюнет… был. Сейчас на голове ничего лишнего нет. Денег, как волос на голове. Ни копейки не дает.
И не надо! Не это главное.
Главное, женщины, — доверие. Все несчастья от недоверия. Он на час опоздал, мы с ума сходим:
— Где был? С кем?
Не выпивал ли? Если да, где взял деньги? С кем выпивал? Не пахнет ли от него духами? Нет ли следов помады?
Сразу черные мысли, аппетит пропадает, бессонница. Утром он на вас смотрит — пугается. А он должен радоваться, как ребенок в день рождения.
Ребенок просыпается в день рождения и находит рядом на постели подарок.
Надо доверять мужчине, тогда он каждое утро будет радоваться вам, как подарку.
Мой, что ни скажет, я верю, поэтому я такая счастливая. Он меня каждое утро находит. Правда.
Мы недавно познакомились. Он сразу сказал:
— Я жениться не могу, я — инопланетянин… Каждую секунду могут послать на другую планету.
Он — водитель НЛО. Двое суток работает, трое отдыхает, два дня в неделю у них санитарные.
Я говорю:
— Что ты оправдываешься?.. Ты — мужчина. Мужчина не должен оправдываться. Я тебе верю. Я верю, что база у вас на дне озера и телефона там нет, неоткуда позвонить. Я не спрашиваю поэтому телефон.
Денег он не дает. Он говорит:
— Нам платят только в нашей валюте. У вас они не в ходу. Наших, пожалуйста, возьми сколько хочешь.
Он не жадный, правда. Сколько раз предлагал. Такие чистые листы бумаги, совсем чистые. Но они их отличают как-то. Он говорит:
— Вот эта — сто рублей, эта — сто тридцать.
У них там тоже рубли. Интересно как!
Они все насквозь видят, они — телепаты. Я иногда начну что-нибудь говорить, он сразу посмотрит так! — я понимаю: не надо говорить… вообще ни слова… надо принести что-нибудь покушать.
Ест много. Он говорит:
— В вашем мясе мало наших элементов.
Им надо много съесть нашего мяса, чтобы наесться. Он не обманывает — так много ест и все равно слабый очень. Конечно, все чужое.
Из нашей пищи в чистом виде им подходит только коньяк. Я верю. Как-то вызвала врача, взяли у него кровь на анализ — ни лейкоцитов, ни кровяных телец — ничего нет, один коньяк.
Пьет каждый день. Говорит:
— Мне за вредность дают, что не на базе живу, а у тебя.
И все равно плохо себя чувствует. Мне помочь ничем по дому не может. А когда ему чуть лучше, тоже не может помочь — ему их религия запрещает помогать.
У них, знаете, такая религия — он должен днем час лежать неподвижно… с закрытыми глазами. Один час в день обязательно! Иначе бог накажет. И чтобы ничего лишнего рядом, только подушка и одеяло.
Такая вера у них. И еще три часа должен провести перед телевизором… каждый день. Я верю. Я вижу, не в передачах дело, потому что он смотрит все подряд.
С ним вообще так интересно! Он все знает, они же обогнали нас в развитии.
Вот он говорит, что мы все несколько жизней живем. Правда. Он очень многих встречает, узнает их по прежней жизни, говорит:
— Я его в гробу видал.
А имена у них сложные. Он сказал:
— По-нашему тебе никогда в жизни не выговорить моего имени, у вас даже букв таких нету. А чтобы по-вашему тебе привычно было, зови меня Борисом Николаевичем.
Обещал с собой взять, познакомить с мамой. Долго разрешения не давали, потом принес «Вечернюю Москву» с портретом Чумака, говорит:
— Держи, это — твоя виза.
Сейчас он улетел по делам, сказал:
— Вернусь, заберу тебя.
Нет, он, правда, с неопознанной тарелки. Ко мне даже участковый приходил, показал фотографии, спросил:
— Никого не узнаете?
Я Бориса Николаевича сразу узнала, но ничего не сказала, он не велел.
Он все наперед знал. Правда. Предупреждал, что участковый придет, научил, что сказать.
Женщины, если не веришь, никакой любви нет.
А если любишь, то и верить не обязательно.
Я еще могу поверить, что инопланетянин, что денег не дают, что вместо крови коньяк. Но что я похожа на Чумака — никогда'
Обманул, конечно, насчет визы.
Женщины милые, все мужчины одинаковые. Но это неважно… если любишь.
(сценка)
Выходят он и она.
ОНА. Товарищи, разрешите собрание считать открытым.
Он аплодирует.
Спасибо. Товарищи! Соревнующееся с нами объединение выполнило план на сто шестьдесят процентов, мы в этом году опять идем на восемьдесят пять процентов. Это досадно, потому что в целом, как мне кажется, наш коллектив сильнее. В чем же дело? Какие есть предложения, пожелания, критические замечания по работе?
Он молчит.
Кто желает выступить?
Он отворачивается.
Только, пожалуйста, не все сразу, чтобы у нас был порядок.
Он не шевелится.
Слово имеет Петров.
ОН. Чего я-то?
ОНА. Люди ждут.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее, встает с другой стороны, молчит.
Неформально. Честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Воруют.
ОНА. Расскажите о дисциплине.
ОН. Тащат все подряд, понимаешь.
ОНА. Все ли вовремя приходят на работу?
ОН. Вовремя.
ОНА. Ну вот.
ОН. А глядишь, все равно чего-нибудь уже сперли.
ОНА. Вот вы утром встали к станку, что вас волнует?
ОН. Где станок?
ОНА. Времени у нас, товарищи, немного, давайте выступать по делу.
ОН. Станка нету, делать нечего.
ОНА. У каждого из нас могут быть личные неприятности. Нужно быть выше их, думать о заводе в целом.
ОН. И уже думаешь о заводе в целом — не сперли бы.
ОНА. Мы забыли определить регламент выступлений. Предлагаю три минуты. Кто — за?
Он поднимает руку.
Единогласно.
ОН. А самое главное!..
ОНА. Ваше время истекло.
Он обходит ее, встает на прежнее место.
Кто еще желает выступить?
Он молчит.
Не все сразу, чтобы у нас был порядок.
Он отворачивается.
Слово имеет Сидоров.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее.
Неформально, честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Я не согласен с предыдущим оратором.
ОНА. Очень хорошо.
ОН. Нарисовал какую-то мрачную картину, когда в целом на предприятии все нормально. Нельзя так.
ОНА. Вот именно.
ОН. Скажем, у нас в отделе народ замечательный!
ОНА. Расскажите о своем народе.
ОН. У нас просто замечательные люди! У нас ни у кого еще ничего не пропало!
ОНА. Видимо, все зависит от того, какой климат сложился в коллективе?
ОН. Все зависит от того, какой климат сложился в коллективе. Вот у нас в коллективе, например, сложился хороший климат. Мы все как один! Например, в девять часов садимся пить чай. Есть у тебя дело, нет его — все побоку! Садись пить чай!
ОНА. Простите…
ОН. Иначе это неуважение к коллективу! Это вызов всем своим товарищам!
ОНА. Простите. Но у вас не только эта традиция?
ОН. Но у нас не только эта традиция. (Удивленно смотрит на нее.) Что же, у нас всего одна традиция?
ОНА. Вот я и говорю.
ОН. Так не может быть!
ОНА. Не может.
ОН (обиженно). Ну а зачем тогда говорить?
ОНА. Расскажите, пожалуйста, о других традициях.
ОН. Другая традиция. Ровно в двенадцать часов, минута в минуту, мы все садимся пить чай. Есть у тебя дело, срочное, сверхсрочное — гори оно огнем!
ОНА. Простите…
ОН. Работа не волк!
ОНА. Простите!
ОН (в сторону). Так что не надо так мрачно обо всем! В целом коллектив у нас хороший! Еще скажу…
ОНА. Регламент!
ОН. У меня все. (Обходит ее.)
ОНА. Кто хочет выступить?
Он молчит.
Не все сразу.
Он отворачивается.
Слово имеет Иванов.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее.
Неформально. Честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Я не согласен с предыдущим оратором.
ОНА. Очень хорошо.
ОН. Что это?! Зачем? Как можно?.. Нарисовал какую-то мрачную картину. Можно подумать, что у нас все только и делают, что чай пьют, можно подумать, что никто пальцем о палец не ударит, что всем на все наплевать, что никому ни до чего нет дела, что все бездельники… Можно подумать. А мы, например, работаем! Нам не до чая.
ОНА. Поподробнее, пожалуйста.
ОН. Нам не до чая!
ОНА. Очень интересно.
ОН. Нам чай некогда пить! Нам надо разрабатывать новые электродвигатели, а мы со старыми еще никак не разберемся. Там одних проводов — куда какой? Что к чему? Половина лишних, и вообще черт ногу сломит) Но мы бьемся!
ОНА. И всем так надо.
ОН. Трудности огромные!
ОНА. Ничего!
ОН. Двигатель бьет током, и надо хоть немного знать физику, а у нас по образованию кто егерь, кто врач, кто дегустатор.
ОНА Простите…
ОН. Бог простит. Егерь на той неделе палку сунул в двигатель, теперь, когда выйдет на работу, неизвестно. Врач хотел простукать двигатель, а дегустатор в это время возьми и нажми не на ту кнопку. Их там — где какая? Что к чему? Черт ногу сломит. Но мы бьемся!
ОНА. Регламент.
ОН (в сторону). Так что не нужно рисовать мрачную картину, оставьте это занятие пессимистам, пусть они отчаиваются, хватаются за голову, нам это не к лицу. (Обходит ее.)
ОНА. Хотелось бы услышать конкретные, деловые предложения.
Он поднимает руку.
Слово имеет Николаев.
ОН. Можно мне уйти?
ОНА. Куда уйти?
ОН. Домой.
ОНА. Как — домой?! Товарищи, мы для чего здесь собрались?
ОН. Мне вот так нужно!
ОНА. Да как бы ни было нужно, нет такой причины! Что у вас стряслось?