Так раз шесть. Уже все места стали казаться красивыми, но тут на Подмосковье опустилась вечерняя мгла.
Знаменитое Подмосковье. САМОЕ красивое место трудно найти даже с помощью милиции, все время подводит гостеприимство, тоже очень знаменитое.
Дача. Внуку Коле три года, соседу Саше три с половиной. Закадычные друзья. Досуг посвящен мелкому разбою — набеги на грядки с луком и морковью. Застать на месте преступления не удается, хитры и осторожны. В случае чего спасаются тем, что валят вину друг на друга — где правда не разобрать.
Захожу за дом — стоит мой в одиночестве, поедает только что сорванный, несмотря на строжайший запрет, лук.
— Кто же это рвет лук?
Глаза затравлены.
— Это Сашка.
— Это не Коля стоит передо мной и ест грязный лук?
— Нет! Это — Сашка!
Совесть не выдерживает, убегает.
Туристический теплоход. Плывем в Китай с заездом в Северную Корею. Вот она — Корея. Чем-то напоминает наши стародавние времена: везде памятники КИМ ИР СЕНУ, его портреты, плакаты, где он с детьми, рабочими, интеллигенцией.
Нас ведут обедать в ресторан. В общественных помещениях из-за экономии электроэнергии температура на восемь градусов выше, чем на улице. На улице сейчас минус восемь. В ресторане — ноль. Пальто не снимаем. Столы огромные, круглые, человек на десять.
Сразу оговорюсь, подается много блюд, блюд пятнадцать.
Среди нас кавказец, он знает, что корейцы едят собак. Он настороже. В первое же блюдо тычет пальцем, спрашивает: «Собака?» Официантка по-русски говорит примерно так же, как он по-корейски. Тогда сообразительный кавказец начинает лаять. Сообразительная официантка отрицательно качает головой.
Всё бы ничего, но кавказец не посмотрел на очередное блюдо, ткнул пальцем и вопросительно полаял. Это сбило официантку — на тарелке лежала рыба. Уж рыба-то точно не «гав-гав». Тогда что такое «гав-гав»?.. Она продолжала улыбаться и качать головой.
После одиннадцатого блюда принесли на железных треногах раскаленные булыжники и тонкие лоскуты сырого мяса. Каждый сам жарил его на булыжнике. Вкусно необыкновенно. Все увлеклись, и вместе со всеми кавказец. Тем более что сбитая с толку официантка опять покачала головой.
После обеда в нас всё-таки закралось сомнение насчет вкусного мяса: не собачатина ли? Кавказец побледнел и куда-то исчез.
А не говори корейским девушкам, что рыбы могут лаять!
В Екатеринбурге ко мне очень хорошо относятся, и я их всех люблю. Звонят — просят приехать, а у меня сломана нога, я на костылях. Говорят: ничего страшного. Полетел.
Концерт. Закрывают занавес, выводят меня к микрофону, костыли забирают. Занавес открывается — стою в коричневом ботинке и коричневом носке, из зала незаметно.
Читаю двадцать минут. Не отпускают. А я же на одной ноге! И я же не цапля. Сейчас рухну. Занавес заело. Тогда открываю рот, но не говорю — якобы микрофон испортился. Тут же выходит человек на моих костылях, дает мне их подержать, начинает «чинить» микрофон. Я на «его» костылях под хохот ухожу.
Когда он «починил» и без костылей побежал за мной, зал почему-то тоже засмеялся.
Звоню с работы домой.
Дочке четыре года, снимает трубку, голос зареванный.
— Что ты плачешь?
— Меня мама наказала. Я разбила чашку. Нечаянно. Ты заступишься за меня?
— Заступлюсь.
— Скажешь ей, что я нечаянно?
— Скажу.
— Только строго скажи.
— Хорошо.
— Очень строго.
— Хорошо, хорошо.
— А можешь ты её нашлепать и сказать, что я нечаянно разбила?
— А её за что же нашлепать?
— За чашку.
— Но ведь не она разбила, а ты.
— Ну и что? Она тоже когда-нибудь разобьет.
Конец пятидесятых. Моего старшего товарища Альберта Батракова призвали в армию. Проводы. Длинный стол, крестьянско-пролетарская родня. Рядом со мной один дядька Алика, напротив другой. У них какой-то свой непонятный разговор.
— Идет?
— Не идет.
— Идет?
— Не идет.
Часа через три вышли на улицу погулять. В пять утра последний присест перед проводами к пункту сбора.
Захожу в комнату. Там двое — дядья, они никуда не выходили.
— Пошла?
— Не пошла.
— Что же такое?!
Все сели, налили, чокнулись, выпили.
— Пошла!
— И у меня!
Это они, оказывается, всю ночь пили водку без радости, она не шла. И вот пошла! А тут выходить пора. Нескладно устроена жизнь… А дядьки крепкие были.
Русский ресторанчик в Арабских Эмиратах. Еду пока не подают — идет концерт. Выступаю я. Публика немногочисленна, но прием теплый. Вчера был большо-ой в пятизвездочном «Шаратоне». А сегодня хозяин ресторанчика уговорил организаторов турне провести концерт у него, он заманивает публику, оплата мне гарантирована. Почему бы и не перехватить липшие деньги, здесь они пригодятся.
Всё идет хорошо. Появляется какой-то огромный и, видимо, очень богатый негр. С ним свита и переводчик.
Негру переводят — он смеется… Но с опозданием в минуту, не там, где нужно, и даже там, где совсем не нужно. Публикой управляют свои таинственные законы. Она сперва недовольна появлением нового зрителя и его запоздалым смехом, потом с нарастающим нетерпением ждет этого смеха и еще раз смеется вместе с негром.
Наверное, это действительно смешно, человек смачно смеется там, где не смешно, тому, что было смешно минуту назад.
Все довольны, больше всех негр. Я не знаю только, должен ли я делиться с ним гонораром.
Екатеринбургу 275 лет. Слетаются, съезжаются гости. В одиннадцать вечера я в аэропорту. Меня просят подождать, вот-вот прилетит самолет из Санкт-Петербурга, в самолете Александр Демьяненко, легендарный Шурик.
Вдвоем едем в гостиницу. Новую. Только сегодня открытую. Специально к юбилею. Всего десять номеров. Нас ждет поздний ужин.
Перед ужином пожелали за свой счет выпить пива. Александр по этикеткам пытается выбрать хорошее. Ему советуют: «БИР-55». И стоит пятьдесят пять рублей. И неплохое пиво.
На следующий день возвращаемся в гостиницу с приемов и банкетов и… решаем пропустить еще по кружке пивка. Александр заказывает:
— Две «БИР-55».
ОФИЦИАНТ
— Это — «БИР-110».
Мы с Сашей переглядываемся — неужели перепутали. Нет, это самое пиво.
— Нам «БИР-55», — твердит Саша.
— Нету. Есть «БИР-110».
— А вчера мы пили «БИР-55». Точно такое же.
— Это «БИР-110».
— А где «БИР-55»?
— «БИР-55» до двенадцати ночи, а сейчас пять минут первого и цены ночные, двойные.
«БИР-110» мы решили не пить, потому что, черт его знает, какое может оказаться пиво.
Володя Алексеенко, ближайший приятель, надумал жениться. Я — один из тех, чьё одобрение должно окончательно склонить его к браку. Иду к нему в гости на обед, который приготовила претендентка Людмила. Чревоугодие по нашему с ним мнению — одна из важнейших составляющих семейного счастья. Сама претендентка хороша, но это же не главное. Как готовит?
На первое курица с лапшой. Вроде бы ничего. Володя держится индифферентно, дескать, чувства ни при чем, что покажет экспертиза (это я), то и покажет.
Тут я добрался до желудочка, откусил от него — у меня полон рот мелких камешков и того, что у курицы в желудке не успело переработаться. Немая сцена. Невеста застыла.
Володя побледнел. Чем он будет питаться в будни, если по праздничным дням друзей дома кормят г…ом? Я уже ничего не могу сделать, поскольку, как говорится, факт налицо.
Когда Володя сказал: «Это я готовил первое», я убедился, что любовь сильнее не только смерти, но и чревоугодия.
Он готовил! Он не знает, откуда у курицы растут ноги.
Гуляет компания.
Муж с женой, люди средних лет, поспорили — кто из них привлекательнее. Решили так: они пойдут по разным сторонам улицы в одном направлении, свидетели сзади — на кого из двоих больше будут оборачиваться, тот и привлекательнее.
Вышли на улицу. Лето. Теплынь. Она — красавица, он — обыкновенный. На неё оборачивается каждый третий, на него все!
Она расстроена и удивлена. Проспорила бутылку коньяка.
На следующий день жену встречает знакомая, спрашивает: «Что с твоим мужем? Вчера попался навстречу, идет — язык высунул, все на него оборачиваются!»
Мое родное отделение милиции первым в Москве решило освятить помещение. Пригласили телевидение. Попросили меня поприсутствовать. Я стою в строю, телевидение снимает.
Отец Александр заходит в отделение — окропляет, крестит, словом, священнодействует.
По еще более древнему обычаю такого рода торжественное мероприятие полагается обмыть. Милицейское начальство растерянно — нет кагора. Почему-то они решили, что священники на Руси пьют только кагор. Я успокоил их и попросил отца Александра благословить трапезу.
Неплохой заменой кагору стали коньяк и водка, поздно вечером возвращаюсь домой. Жена, человек верующий, ахает:
— Где же это ты? С кем?
— С отцом Александром!
Она успокоилась, в этот раз не пьянка, а божье дело. Я мотаю на ус.
Начало популярности. Небольшой город, стою около гостиницы. Подходит мужчина.
— А я вас узнал.
— Очень приятно. Спасибо.
— Вы — артист.
— Не совсем.
Он оглядывает меня с головы до ног, говорит:
— С трех раз точно скажу.
— Один раз уже был.
— Еще два осталось.
Смотрит на меня — и я прямо чувствую, как у него в голове работает счетная машинка.
— Вы — диктор.
— Ближе.
Он показывает палец, дескать, еще одна попытка осталась. Я понимаю, что отгадать невозможно — всего раза четыре выступал по телевидению, но интересно, что скажет. Он говорит: