(сценка)
Действующие лица:
КПСС.
КГБ.
ПЕРВЫЙ СВЯЩЕННИК.
ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК.
Место действия — Троице-Сергиева лавра. Раннее утро. Во дворе лавры появляются в обнимку КПСС и КГБ.
КПСС. Надо же было так напиться! Вчера начали?
КГБ. Позавчера.
КПСС. А где это мы?
КГБ. Лавра. Троице-Сергиева. Ты просила вчера устроить покаяние.
КПСС. Я?!. Надо же так напиться!.. А что, бог есть?
КГБ. Выясняем сейчас. Работает одна группа.
Хлопает где-то дверь, появляется Первый Священник.
КПСС (падает на колени). Батюшка, грешна я, каюсь. Прости за все! Прости Христа ради!
КГБ. Ну что, батюшка, прощена она?
ПЕРВЫЙ СВЯЩЕННИК. Нет, точно, товарищ генерал!
КГБ. Ты кто?
ПЕРВЫЙ СВЯЩЕННИК. Старший лейтенант Гаврилов, товарищ генерал! Со вчерашнего дня, товарищ генерал, по вашему приказанию в форме священника.
КПСС. Надо же так напиться!
КГБ (священнику). Свободен.
Священник поворачивается через левое плечо, чеканя шаг, уходит.
КГБ. Встань, Капа, застудишь себе что-нибудь.
КПСС (встает), Может, нет бога-то, а мы тут дурака валяем.
КГБ. А если есть?.. Все видит, все знает.
КПСС. Больше тебя?
КГБ. Больше меня никто не знает.
КПСС. Значит, его нет.
Хлопает дверь, появляется Второй Священник.
КПСС (падает на колени). Батюшка, грешна я! Молодая была — дура. Не ведала, что творила. Бес попутал. Змей Горыныч гадкий. Вот он стоит перед вами. Отрекаюсь от пего, батюшка, от врага рода человеческого. Отрекаюсь! (Неистово крестится.)
КГБ (падает на колени). Батюшка, врет все гадюка! Не верь ни единому слову.
КПСС. Провокация, батюшка. Деструктивный элемент. Врет на каждом шагу, ничего святого за душой.
КГБ. Все по ее наущению, батюшка. Сам по себе овцы не обижу.
КПСС. Отца зарежет, мать в тазу утопит. Народу сгубил немыслимо. Батюшка, позволь ручку поцеловать.
КГБ. А мне вторую, батюшка. Вас, батюшка, как по батюшке?
ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК. Майор Сидоров, товарищ генерал!
КПСС И КГБ поднимаются, отплевываются.
КГБ. Сколько вас в лавре?
ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК. Это — Лубянка, товарищ генерал; внутренний дворик. Вы вчера приказали замаскировать нее под лавру.
КПСС. Надо же так напиться!
КГБ делает священнику знак, тот уходит.
КПСС. А все равно на душе чище как-то стало, светлее как-то. Летать хочется.
КГБ. Покаялись, вот и легче на душе.
КПСС. К богу ближе стали. Не то что в восемьдесят пятом году.
КГБ недоуменно смотрит на КПСС.
КПСС. В восемьдесят пятом-то напились.
КГБ недоуменно смотрит на КПСС.
Перестройку-то начали.
КГБ. A-а! Надо же было так напиться!
Обнявшись, уходят.
Ничего, наверное, не получится у нас. Вряд ли чего хорошее выйдет.
Вчера стою около магазина, минут за десять до открытия с перерыва. Просто так стою, мне там и делать-то было нечего, там и брать-то нечего было… у меня и денег-то не было ни копейки. Просто так стою.
Толпа, конечно. Ну, и ничего так особенного на первый взгляд, стоят себе люди, следят, чтобы, кто попозже подошел, вперед не пролез.
А жара еще страшенная. В общем, опасно стоять.
И вот бабушка одна, совсем старая, лет сто ей, наверное. Может, сто двадцать. А еще ей припекло чуть. В общем, она говорит вдруг. Вслух, главное, говорит вдруг:
— Ну, ничего, пожила, слава богу, порадовалась. Может, и сейчас чего-нибудь перехвачу вкусного. Давеча обещали сосиски завезти.
Tи-ихо сразу стало. Все на бабушку смотрят, как на Гитлера. Все же за сосисками стоят, только каждый думал, что он один знает, что обещали завезти. Каждый думал: все сейчас по другим отделам кинутся, а он около сосисок-то первым и очутится.
Расстроились многие… Да все почти.
Ну, я тогда мягко так говорю, никому, просто так, чтобы людей успокоить:
— На Западе, — говорю, — за этими сосисками да-ав-но уже никто не давится.
Мужик один поворачивается. Думаю: «Поддержит сейчас». Ну, повернулся он, мужик-то этот, и говорит:
— А сейчас, кроме нас, нигде за этими сосисками никто не давится.
И смотрит так — не будь никого, убил бы.
Ну, я вижу, разговор не клеится. Еще каждый думает, как бы первым в магазин ворваться. Жертв, разрушений пока нет, но нездоровая такая обстановка, чего скрывать.
А, как назло, еще ни милиции рядом, ни военных кого-нибудь. Один народ только.
Ну, что делать?.. Надо, думаю, срочно перевести разговор с продовольственной программы на какую-нибудь спокойную тему.
И я ни к кому конкретно не обращаюсь, так, в сторону, говорю, а-абсолютно в сторону:
— Есть нечего, — говорю, — так хоть бы медицину подтянули, а то продолжительность жизни маленькая. Не успеешь наесться — уже помирать надо.
Сказал и молчу стою… Мужик опять поворачивается, морда красная сделалась. Думаю: «Сейчас поддержит».
А руки длинные у него, ноги короткие. Ну, это неважно. Лоб узкий. Так какой-то… Глаза и сразу затылок у него. Ну, неважно… Морда кра-асная. Говорит:
— Всем и поесть дай и чтобы лечили не до смерти, а у нас еще полно людей в подвалах живет!
К чему сказал, неизвестно. Ему про медицину, он про подвалы. Лишь бы поперек сказать.
А так мужик как мужик. Лицо глупое. Сразу видно, дурак от рождения. Бывает, люди переучиваются, от образования глупеют, а этот сразу.
И главное, не отворачивается — на меня смотрит. Что делать?.. А никого рядом!
Народ за дверью наблюдает, дурак за мной. Стою, не знаю, чего делать.
Безвыходная ситуация. Народ стоит, дурак и я. Такая комбинация. Ничего хорошего, в общем.
Я тогда говорю:
— Безобразие, что люди в подвалах живут!
Мужик рот открыл… «Сейчас-то, — думаю, — точно уж поддержит». Минуты две стоял он, потом рот закрыл и говорит:
— В подва-алах, нам хотя бы медицину подтянуть.
Ну, и я тогда сразу понял, ничего у нас хорошего не получится.
Пока все не будут заодно, ничего хорошего у нас не получится. Вряд ли.
Меня часто просят рассказать о встречах с замечательными людьми.
Я на Центральном стою с клюквой — пять рублей кило. Простых людей не вижу совсем. Ко мне очередь только из замечательных. Артисты, когда у них заболеет кто-нибудь, а так писатели больше, художники… эти… которые статуи лепят… статуёры.
Есть что рассказать, не инженер какой-нибудь.
Щас поподробнее расскажу обо всех. С писателем одним сошлись. Подходит ко мне:
— Я — писатель по фамилии…
Забыл его фамилию, но известный писатель, он назвал мне все свои произведения. «Война и мир», «Преступление и наказание», «Евгений Онегин». Я одну его книжку сам читал… «Женщина в белом».
Ну, взял он у меня полкило, встал в сторонку — стой, хрен с тобой. Теперь вижу: что ни скажу — он записывает, что ни скажу — он скорее в тетрадку. Понимаешь, нет?!. Живет с этого! Ты у станка стоишь, он у мартена, я вообще из-за клюквы живу по горло в болоте, а он по рынкам походит, посшибает помаленьку, и готово — «Война и мир». Вот тебе и замечательный человек!
А я думаю: «Ищи кого подурее». Поднял цену до семи «р» за кило, и у меня свое «Преступление и наказание».
О статуёрах расскажу. Замечательный мне попался один статуёр. Теперь смотри, что получилось. Завел он к себе:
— Щас буду лепить тебя.
Я спрашиваю:
— Чё себя не лепишь?
Говорит:
— Фигура не та.
Видишь? Опять нехорошо. Замечательный человек, но урод. А с меня начал лепить героя… по ранним рассказам Гоголя. Героя звали Вий. Не слыхал?.. Ну, скоро он закончит, посмотришь.
Теперь что? Они нервные все. Из ничего заводятся. Поэт один подходит как-то — сразу он мне не понравился, заморенный какой-то. Ну, улыбается, спрашивает:
— Почем клюква?
Я говорю:
— Восемь за кило.
И он задергался, задергался весь, говорит:
— Вы в детстве ни об чё случайно головой не вдарялись?
Я говорю:
— Случайно не вдарялся, а нарочно бился, чтобы в школу не ходить.
Его знаешь как перекосило?.. Жена следом шла, она его случайно узнала, по номеру из химчистки. Такой хай подняла, что у меня нервы не выдержали, я поднял клюкву до девяти «р» — и молчок.
Среди них вообще ведь больше больных, чем нормальных, хотя сразу не определишь. Вот дикторша одна как-то повадилась. Внешне, конечно! Что ты! А сна у ней нет. Совсем не спит. И с ней все время личный врач. Ни на шаг от нее — до чего дошло. Вот которые щас новым методом лечат… экстрасекс. Она сама мне говорила:
— Витек, ни во что больше не верю, только в экстрасекса.
У нее болезнь знаешь как называется?.. Не знаешь. Врачи не знают, как называется.
И она почти каждый день брала у меня по десять «р» за кило, потому что, оказывается, если этих экстров клюквой не подкармливать, они сами могут загнуться.
Видишь, как у них, опять все не слава богу.
Мне из замечательных людей больше всех понравился зубной техник. Спрашивает:
— Почем клюква?
Я говорю:
— Одиннадцать.
Знаешь, что он сказал?.. Не догадаешься никогда. Не как поэт.
Он сказал:
— Только не клади давленой, лучше я у тебя возьму по двенадцать за кило, мне дешевле выйдет.
От такой встречи есть что вспомнить! А ты говоришь: Инженер». Что он может рассказать?.. У него одни шурупы в голове… A y меня ни одного!
(Артист выбегает со стулом в руках, как ребенок воображает, что ведет машину.) Ж-ж-ж, з-з-з, у-у-у. Ж-ж-ж-ж, з-з-з-з, ш-ш-ш.
(Ставит стул. Зрителям, указывая на стул.)
— Дрынолет. Хорошая вещь. Отавное — просто все. Стул и веревка. Дергаешь за веревку и вперед.
Это месяц назад из министерства приехали к нам четыре человека, говорят:
— Теперь вы самостоятельное предприятие. Что хотите, то и творите. Полная свобода действий.