Скупой рыцарь[67]
1.
В башне. Лившиц (Рыцарь) один у зеркала, с сюртуком в руках.
ЛИВШИЦ.
Ну вот, опять: сюртук, побитый молью!
Что твой бюджет — кругом сплошные дыры…
Побит насквозь, испорчен. Невозможно
Его надеть! Достать мне надо новый…
Сюртук, бюджет? Эхма, что там, что тут —
Сплошной прорыв! Кряхтят заимодавцы,
Расходов — тьма, доходов с гулькин нос,
И нитками все белыми пошито!
Так, может, плюнуть да включить станок —
Да понеслась? Чур, чур меня, нечистый!
Уж лучше в нижнем походить белье.
Хотя — уж если в Нижнем, то с Немцовым…
От бедности мутится разум мой.
(Отражению.) Что смотришь, брат?
Прослыл, дурашка, честным —
Вот взяток-то никто и не дает!
Ну почему я не Шамиль Тарпищев
Или, сказать конкретней, Сосковец?..
Что стоило бы развязать войну
И капельку на ней подзаработать?
Эксперты говорят: одной Чечни
Хватает на Сейшелы и Канары…
Чур, чур меня! Уж лучше все как есть!
Но кстати, о еде: опять тощиться
На хлебе и воде? Сидеть, как мышь
Церковная — голодным и бесправным?
Да чтоб еще пинали всей страной
И крыли предпоследними словами?
Беда! Одно название, что рыцарь,
И то — средневековый. Кстати, тут
У нас как раз уже средневековье:
Зарплат не платим, пенсий не даем.
Вассалы пашут, феодалы лижут…
Вот взять папашу. Сам на сундуках
Сидит, как пес, а держит в черном теле
Меня, как будто я и не родной!
В Парижском клубе кабы капуцины
По-рыцарски себя не повели,
Так все бы тут от Вязьмы и опухло
До Колымы включительно! А он,
Папаша, все сидит на сундуках,
Наследства не дает… И не болеет!
Надежды нет. Я к Герцогу пойду.
Он выздоровел вроде, слава богу!
Пускай барона вызовет. Пускай
Велит ему мне дать бюджетных денег!
А если что, так прямо и скажу:
Делиться надо! Надобно делиться!
Не даст — я выйду к людям, и рвану
Я на груди последнюю рубаху,
И закричу последнее «прости»
На языках народов эсэсэра!..
Авось, глядишь, и выпрошу аванс
За май — июнь трудящимся России…
Так решено — пойду! Сомнений нет,
Вот только бы найти сюртук без дырки!
2.
Подвал. Сундуки.
ЧЕРНОМЫРДИН.
Как молодой политик ждет свиданья
С каким-нибудь чумным подкомитетом
Иль фондом безналоговым — так я
Весь год минуты жду, когда сойду
Неспешным шагом в нижнюю палату,
Чтоб федеральный утвердить бюджет.
На этот раз, конечно, наши лорды
Для виду кочевряжились слегка,
Два дня изображали слуг народа
И требовали кадровых кровей —
Иначе, мол, запрут бюджет навеки!
Да не впервой мне знаться с этим сбродом,
Их вожаки давно на поводке:
Чуть побузят — и снова тише мыши,
И счастливы обедом дармовым…
Удачный день! Могу сегодня я
Еще на год продлить свое блаженство
На кованых бывалых сундуках!
Не много, кажется, но понемногу
Сокровища растут. Читал я сам,
Насчет первоначальных капиталов,
Что-де преступным нажиты путем…
Но это странно. Где же преступленье,
Когда приходит в руки все само?
Еще читал я: некий древний царь
Велел земли снести по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился — и царь
Залез наверх и там сидел до смерти.
Вот так и я залез на самый верх
Практически. Конечно, можно выше,
Но там чуть что — засыплют с головой!
А тут — сижу при сундуках, при власти,
И не позволю в очередь себя —
Кого, за кем, кому… Не принимаю —
И не приемлю!
(Открывает сундук, перебирает золото.)
Кажется, не много,
Каких-то триллионов восемьсот,
А сколько человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий.
Лоббирования по пустякам!
(Открывает другой сундук.)
Вот тут — пятнадцать миллиардов.
Их просили у меня вчера шахтеры,
Писали транспаранты, голодали
И касками стучали об асфальт…
Да хоть бы головой! Я не отдам
Заветные пятнадцать миллиардов.
Они нужны на конную статую
В честь битвы при Цусиме.
(Открывает следующий сундук.)
Вот другой
Кусок бюджета — бедные врачи
Стояли на коленях и вопили:
Отдайте нам его, а то помрем —
И некому лечить вас будет! То-то,
Что некому! Не надо нас лечить!
Все, кому надо, те уже здоровы,
А остальным уж поздно… Вот еще
Статья — на социально неимущих…
Зачем им жить, ума не приложу!
Да если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп — я захлебнулся б
В своем «Газпроме», верно… Но — пора
(Закрывает сундук.)
Руководить. Тем более что — вторник.
Пойду-ка встречусь с Герцогом.
Теперь Свиданья эти мне ласкают сердце…
3.
Приемная Герцога. Лившиц стоит у домофона.
ЛИВШИЦ(кричит в домофон).
Поверьте, государь, терпел я долго
Стыд горькой бедности. Когда б не крайность,
Вы б жалобы моей не услыхали!
(Пауза, апарт.)
Молчит. Не слышит. Или слышит и
Молчит. Тогда уж лучше бы не слышал
И вовсе! Осерчает — отберет
Последнее. Он может. (В домофон). Государь,
Вы там? Вы где? Ответьте что-нибудь!
Вы там? (Апарт.) Его там нет. Какое счастье!
(Поворачивается, чтобы уйти.)
ГОЛОС ЕЛЬЦИНА.
Давай, входи. (Щелчок замка.)
ЛИВШИЦ.
О боже, дай мне сил! (Входит.)
У окна стоит Ельцин (Герцог).
Поверьте, государь, терпел я долго
Стыд горькой бедности.
Когда б не крайность, Вы б…
ЕЛЬЦИН.
Слышал, не глухой. Чего тебе? Короче.
ЛИВШИЦ.
Денег.
ЕЛЬЦИН.
Денег — это можно.
Вот только, понимаешь, где ж их взять?
ЛИВШИЦ.
Собрать налоги.
ЕЛЬЦИН.
Так никто ж не платит!
ЛИВШИЦ.
Заставить заплатить.
ЕЛЬЦИН.
Тогда убьют.
ЛИВШИЦ.
Кого?
ЕЛЬЦИН.
Тебя.
ЛИВШИЦ.
Меня?
ЕЛЬЦИН.
Ну не меня же!
Ты, значит, сыбражай, что говоришь.
ЛИВШИЦ.
Простите, государь, мутится ум.
Пускай барон окажет мне поддержку…
Моральную хотя бы. Ведь вассалы — Они же без зарплаты целый год!
Когда вассалы долго без зарплаты — им голодно!
ЕЛЬЦИН.
Да ну, не может быть.
С чего бы вдруг?
ЛИВШИЦ.
Не знаю. Только чую:
Вот-вот опять я крайним окажусь!
ЕЛЬЦИН.
Окажешься. Затем и взят на службу!
ГОЛОС ЧЕРНОМЫРДИНА ИЗ ДОМОФОНА.
Откройте, Герцог. Вторник. Это я.
ЕЛЬЦИН.
Давай договоримся: он — во вторник,
А деньги — после дождичка в четверг!
(Нажимает кнопку. Щелчок замка.)
Входит Черномырдин.
ЧЕРНОМЫРДИН.
Ты здесь, сынок?
ЛИВШИЦ.
Я здесь.
ЧЕРНОМЫРДИН.
Ступай обратно.
ЛИВШИЦ.
Мне некуда идти. Меня съедят.
ЧЕРНОМЫРДИН.
И правильно съедят. Ведь мы не можем,
Не хочем, не допустим, наконец,
Чтобы народ совсем уже… Нельзя
И, я считаю, мы тут все… — не надо!
ЛИВШИЦ.
Чего-то я… Простите, государь…
Стоять я не могу… мои колени
Слабеют… душно…
(Черномырдину.) Русский подучи! (Падает.)
ЕЛЬЦИН.
Что он сказал?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Не понял.
ЕЛЬЦИН.
Как успехи?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Да все путем.
ЕЛЬЦИН.
Чего он тут лежит?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Устал, видать.
ЕЛЬЦИН.
Ну, раз устал, то ладно —
Пускай себе… Но, значит, тут не пляж, Чтоб, понимаешь…
(Всмотревшись). Вот что: он, я вижу,
На нашей ветке власти не жилец!
ЧЕРНОМЫРДИН.
Разрез ума, несовместимый с жизнью.
ЕЛЬЦИН.
Ужасный век — и слабые сердца!
Малыш и Карлсон[68]
1.
Черномырдин и Березовский (Папа и Мама), одетые, в дверях.
ЧЕРНОМЫРДИН. До свиданья, Малыш!
БЕРЕЗОВСКИЙ. Мы скоро вернемся.
ЧУБАЙС. Как! Вы оставляете меня одного?
ЧЕРНОМЫРДИН. Ты уже большой мальчик. Только осторожнее с газом.
ЧУБАЙС. Как — осторожнее?
ЧЕРНОМЫРДИН. Не подходи к нему, и все!
ЧУБАЙС. А чем мне заняться?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Посмотри по телевизору наш семейный канал…
ЧУБАЙС. А он на какой кнопке?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Уже на любой. А надоест — поиграй в монополию.
ЧУБАЙС. С кем?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Какой же ты еще у меня маленький, Малыш! В монополию играют в одиночестве! (Уходят.)
ЧУБАЙС. Ну вот, все ушли. Никто меня не любит. И у меня даже нету собаки. Вот бы завести щенка спаниеля. А лучше — ротвейлера. Хотя меня так не любят, что лучше, конечно, взрослого ротвейлера!
2.
Чубайс (один дома) играет в «монопольку», разговаривая сам с собой.
Кидает кубик.
ЧУБАЙС. Четыре. (Двигает фишку.) Бум-бум-бум-бум. Металлургический комбинат. (Вздыхает.) Выставляю на аукцион. (Скороговоркой.) Две кроны, кто больше? Две кроны — раз, две кроны — два, две кроны — три, бум, продано, возьмите этот металлургический комбинат себе, большое спасибо, не за что…
Слышно жужжание.
ЧУБАЙС(кидает кубик). Три. (Двигает фишку.) Бум-бум- бум…
ГОЛОС ЕЛЬЦИНА. Привет!
ЧУБАЙС. Ой.
На подоконнике сидит Ельцин в детском комбинезончике. На спине — пропеллер.
ЧУБАЙС. Ты кто?
ЕЛЬЦИН. Не узнал?
ЧУБАЙС. Если честно, нет.
ЕЛЬЦИН. (поворачиваясь в профиль). А вот так?
ЧУБАЙС. Нет.
ЕЛЬЦИН. Ну, я так не играю! Все узнают, а ты… Я же Карлсон! Карлсон, который живет на крыше!
ЧУБАЙС. Ой! Значит, теперь у меня есть настоящий Карлсон?
ЕЛЬЦИН. Теперь у тебя есть настоящая крыша! А на ней — симпатичный мужчина в самом, понимаешь, расцвете лет! Давай пошалим?
ЧУБАЙС. Как?
ЕЛЬЦИН. Ты что, не знаешь, как шалят?
ЧУБАЙС. Ну, вообще-то знаю, но…
ЕЛЬЦИН. Никаких «но»! И потом, ведь, кроме нас, тут никого нет!
ЧУБАЙС. Как нет? А папа, а мама, а…
ЕЛЬЦИН. Это все ерунда! Когда тут есть я, то по закону можно считать, что больше вообще никого нет!
ЧУБАЙС. По какому закону?
ЕЛЬЦИН. По Основному. Знаешь, кто лучший в мире писатель Основных законов?
ЧУБАЙС. Кто?
ЕЛЬЦИН. Я — Карлсон, который живет на крыше! Ты мою Конституцию читал?
ЧУБАЙС. Нет.
ЕЛЬЦИН. Ты что, неграмотный?
ЧУБАЙС. Нет, почему…
ЕЛЬЦИН. А что же ты тогда читаешь?
ЧУБАЙС. Вот…
ЕЛЬЦИН. Дай сюда. (Смотрит.) Какая гадость! (Выбрасывает в окно.)
ЧУБАЙС. Ой.
ЕЛЬЦИН. Ничего не «ой». Давай позвоним куда-нибудь?
ЧУБАЙС. Куда?
ЕЛЬЦИН. Это не важно. Позвоним и снимем кого-нибудь.
ЧУБАЙС. Откуда?
ЕЛЬЦИН. Отовсюду!
ЧУБАЙС. За что?
ЕЛЬЦИН. Что значит «за что»? Мы же шалим!
ЧУБАЙС. А вдруг они придут?
ЕЛЬЦИН. Кто? Папа с мамой?
ЧУБАЙС. Ага. И еще эта… думоправительница!
ЕЛЬЦИН. Подумаешь! Как придут, так и уйдут!
ЧУБАЙС. А ты?
ЕЛЬЦИН. А я — как приду, так, значит, и останусь!
ЧУБАЙС. Насовсем?
ЕЛЬЦИН. Ты что, не рад?
ЧУБАЙС. Нет, что ты! Я рад. Я только…
ЕЛЬЦИН. Спасибо, Малыш! Я знал, что я тебе понравлюсь!
Звонок в дверь.
Ой, кто это?
ЧУБАЙС. Это думоправительница.
ЕЛЬЦИН. Мы ее хотим?
ЧУБАЙС. Нет.
ЕЛЬЦИН. Тогда зачем она приходит?
ЧУБАЙС. Не знаю.
Звонок повторяется.
ЕЛЬЦИН. Не, ну я так не играю! Только мы начали веселиться, и вдруг — какая-то думоправительница… Как ты думаешь, Малыш, я ей понравлюсь?
ЧУБАЙС. Я думаю — нет.
ЕЛЬЦИН. Но я же симпатичный!
ЧУБАЙС. В том-то и дело.
3.
Палец нажимает на кнопку звонка, еще и еще. Это Зюганов, похожий на фрекен Бокк.
ЗЮГАНОВ. Малыш! Малы-ы-ыш! Открывай, это я! (Пауза. Зюганов, пошарив на связке, начинает отпирать дверь своим ключом.) Ну, хорошо, не хочешь, не открывай… (Входит в квартиру.) Чем ты там занят, безобразник? (Входит в комнату и останавливается.)
В комнате жуткий беспорядок, окно открыто.
ЗЮГАНОВ. Ага. (Увидев открытое окно.) Ага! (С удовлетворением.) Ну наконец-то. Доигрался, несносный. Этого следовало ожидать. Теперь я наконец наведу порядок на всей территории… (Выходит из комнаты, мурлыча «Смело мы в бой пойдем…»)
Слышен гул включенного пылесоса. В окне с жужжанием появляется Ельцин с Чубайсом под мышкой. Опускает Чубайса в комнату, сам садится на подоконник.
ЕЛЬЦИН. Знаешь, она мне совсем не понравилась.
ЧУБАЙС. А кто тебе вообще нравится-то?
ЕЛЬЦИН. Больше всех?
ЧУБАЙС. Да.
ЕЛЬЦИН. Какой может быть разговор!
ЧУБАЙС. Я?
ЕЛЬЦИН. Ты что, с ума сошел? Больше всех мне нравится Карлсон! Карлсон, который живет на крыше! Давай побузим?
ЧУБАЙС. Мы уже бузили.
ЕЛЬЦИН. Мы — шалили. А бузить мы еще не начинали!
ЧУБАЙС. Но здесь же думоправительница!
ЕЛЬЦИН. Малыш! Знаешь, кто лучший в мире борец с думоправительницами?
ЧУБАЙС. Знаю.
4.
Зюганов пылесосит коврик с изображением Ленина, мурлыча «И вновь продолжается бой…». Затем выключает пылесос и слышит громкий стук. Зюганов идет в комнату. В комнате — дым коромыслом, все шкафы вывернуты наизнанку, а посреди всего этого сидит Чубайс с молотком в руках и колотит по табуретке.
ЗЮГАНОВ. Это ты? Живой?
ЧУБАЙС. Живее всех живых! (Колотит по табуретке.)
ЗЮГАНОВ. Гадкий мальчик, что ты делаешь?
ЧУБАЙС. Мы играем в похороны.
ЗЮГАНОВ. Что-о?
ЧУБАЙС. Мы играем, как будто коммунизм умер, а я заколачиваю ему последний гвоздь в крышку гроба!
ЗЮГАНОВ. Кто это «мы»?
ЧУБАЙС. Я и Карлсон!
ЗЮГАНОВ. Какой еще Карлсон?
ЧУБАЙС. А вот э… (Оборачивается. Ельцина в комнате нет.) Тут только что был Карлсон!
ЗЮГАНОВ. Тут не было никаких Карлсонов!
ЧУБАЙС. Был! Один — был!
ЗЮГАНОВ. Все это безобразие устроил ты, гадкий мальчишка! А никаких Карлсонов нигде нет!
ЧУБАЙС(вздыхая). Так нигде и нет — только у нас…
5.
Зюганов закрывает комнату снаружи на ключ.
ЗЮГАНОВ(через дверь). Пока не сделаешь все, как было, не дам ужина!
ЧУБАЙС. Это не я, это Карлсон!
6.
Вечер. На кухне, продолжая напевать, пьет чай Зюганов. Одновременно пить и петь невозможно, поэтому часть слов пропадает. Впрочем, каждый может дофантазировать пропущенное.
ЗЮГАНОВ. Удивительный му-му… Почему я му-му-му? Потому что му-му-му… И не туды, и ни сюды!
Чубайс — один в своей комнате.
ЧУБАЙС. Ну вот. Опять я один, в полной изоляции. И у меня нет даже собаки!
ГОЛОС ЕЛЬЦИНА. Зачем, понимаешь, тебе собака, когда у тебя есть я?
ЧУБАЙС. Карлсон! Вернулся! Где ты был?
ЕЛЬЦИН. (сидит на подоконнике). Я болел. У меня, значит, временно испортился моторчик!
ЧУБАЙС. А теперь?
ЕЛЬЦИН. А теперь я опять как новенький. (Запускает вентилятор.) Во! Видал? Шведская модель! Уже начинаю, понимаешь, демонстрационные полеты! У тебя документы есть?
ЧУБАЙС. Какие документы?
ЕЛЬЦИН. Какие-нибудь.
ЧУБАЙС. У меня нет, а в доме — полно!
ЕЛЬЦИН. Неси их все сюда!
ЧУБАЙС. Зачем?
ЕЛЬЦИН. Как зачем? Я их сейчас все попишу… то есть, понимаешь, подпишу!
ЧУБАЙС. Все сразу?
ЕЛЬЦИН. Тебе что, жалко?
ЧУБАЙС. Мне — нет.
ЕЛЬЦИН. Тогда давай бери их — и летим ко мне на самый верх!
ЧУБАЙС. Ой. Я никогда еще не был на самом верху.
ЕЛЬЦИН. Еще бы. Ведь я тебя туда не приглашал! Полетели!
ЧУБАЙС. А если я упаду?
ЕЛЬЦИН. Подумаешь, напугал.
7.
Зюганов пьет чай. Вой сирен. Зюганов выглядывает в окно. Внизу — пожарные, «Скорая», милиция… Зюганов смотрит наверх. На крыше дома сидит Чубайс. Рядышком, у трубы, — Ельцин, весь в бумагах.
ЗЮГАНОВ(мрачно). Этот безобразник забрался еще выше! Ну, ладно…
8.
Крыша. Карлсон под вой сирен возится с бумагами, подписывает вдоль и поперек все подряд, иногда и на обороте.
ЕЛЬЦИН. Вот, понимаешь, гудят, отвлекают от работы! Малыш, ты что, боишься?
ЧУБАЙС. Да. А ты?
9.
Зюганов из окна руководит спасательными работами.
ЗЮГАНОВ. Левее! Еще левее! А я говорю, всем налево! (Жуткий грохот внизу.) Опять не получилось.
10.
Возле дома останавливается лимузин. В лимузине на заднем сиденье — Черномырдин и Березовский.
ЧЕРНОМЫРДИН. Что там происходит?
БЕРЕЗОВСКИЙ(опустив стекло, смотрит наверх. Потом, обыденно). Да вот… Нашего Малыша снимают.
ЧЕРНОМЫРДИН. Откуда?
БЕРЕЗОВСКИЙ. С самого верха.
ЧЕРНОМЫРДИН. Опасная это затея — снимать нашего Малыша с самого верха. Можно так навернуться!
11.
На крыше.
ЕЛЬЦИН. Малыш, ты все еще боишься?
ЧУБАЙС. Д-да.
ЕЛЬЦИН. Не бойся, все. значит, будет хорошо! Главное, чтобы у нашего дома не поехала крыша.
ЧУБАЙС. А она может поехать?
ЕЛЬЦИН. Еще как! Ну, я-то, в случае чего — р-раз! — и стану, понимаешь, привидением с моторчиком…
ЧУБАЙС. А Я?
ЕЛЬЦИН. И ты, в случае чего, тоже станешь привидением… Но без моторчика.
Предпоследнее «прости»…[69]
1.
Надпись над воротами — «Кадровое кладбище». Указатели на аллеях: «По собственному», «С переводом на другую работу». И, наконец, указатель «В отставку». Невдалеке от него Зюганов и Селезнев — в кладбищенских робах, на рукавах повязки, в руках лопаты. Зюганов курит, Селезнев догребает землю.
СЕЛЕЗНЕВ. Погляди там, рыжего нашего несут?
ЗЮГАНОВ. Несут. По кочкам.
СЕЛЕЗНЕВ. Что ж они медлят? Осенью еще, когда рыли братскую, — надо было его тогда же и закопать… вместе с соавторами…
ЗЮГАНОВ. Не влез!
СЕЛЕЗНЕВ. Почему?
ЗЮГАНОВ. Не знаю… Не захотел.
СЕЛЕЗНЕВ. Ну ничего. Закопаем отдельно. Ради такого дела родной земли не жалко.
2.
Звуки траурного марша. По аллее идет большая процессия.
ЖИРИНОВСКИЙ. Мы все так его любили!
ЧЕРНОМЫРДИН. Еще бы. Такой умный.
ЖИРИНОВСКИЙ. Да. За это больше всего и любили. Умный такой, молодой, энергичный…
ЛУЖКОВ. И еще — грамотный.
ЧЕРНОМЫРДИН. Ужас!
ЖИРИНОВСКИЙ. Что?
ЧЕРНОМЫРДИН. Я говорю: на всю голову был грамотный. Как только жил тут с такой головой…
ЛУЖКОВ. Небось и языки знал.
КУЛИКОВ. С него станется, е-мое!
ЛЕБЕДЬ. Одно слово: рыжий!
ЧЕРНОМЫРДИН. Не жилец он был. Среди нас-то… Не жилец!
3.
У могилы. Слышны приближающиеся звуки траурного марша.
ЗЮГАНОВ. Идут.
СЕЛЕЗНЕВ. Так я уже всё.
ЗЮГАНОВ. Глубокая?
СЕЛЕЗНЕВ. Сам не вылезет.
ЗЮГАНОВ. Может, вторую выкопаем?
СЕЛЕЗНЕВ. Кому?
ЗЮГАНОВ. Ему же.
СЕЛЕЗНЕВ. Зачем?
ЗЮГАНОВ(подумав). На всякий случай.
4.
Из-за угла выворачивает процессия — с оркестром и венками, но без гроба.
Тележка-катафалк пуста.
ЧЕРНОМЫРДИН. У вас тут как? Готовы?
ЗЮГАНОВ И СЕЛЕЗНЕВ(хором). Всегда готовы!
ЧЕРНОМЫРДИН. Тпр-ру!
Процессия останавливается, музыка разваливается.
Стой! Пришли.
СЕЛЕЗНЕВ. Погодите-ка, а этот где?..
ЧЕРНОМЫРДИН. Кто?
СЕЛЕЗНЕВ. Ну, виновник мероприятия… Которого мы хороним третий год.
ЧЕРНОМЫРДИН. Сейчас должны подвезти.
ЗЮГАНОВ. Ну, слава богу! А то я уж…
ЧЕРНОМЫРДИН. Уже в пути.
СЕЛЕЗНЕВ. Не терпится посмотреть. У нас уже и венки готовы… Вот! «От группы товарищей…»
ЧЕРНОМЫРДИН. Венки не пропадут. (Разворачивает шпаргалку.) Начнем.
РЫБКИН. А как же ушедший?
ЛЕБЕДЬ. Надо подождать.
КУЛИКОВ. Семеро одного не ждут!
ЧЕРНОМЫРДИН. Вот именно. Товарищи! Траурный митинг объявляю открытым. Сегодня мы провожаем в последний путь из органов власти Анатолия Борисовича…
ЛУЖКОВ. А точно — в последний?
ЧЕРНОМЫРДИН(Куликову). Вот за это я тебе ручаюсь. Долгожданная политическая смерть вырвала из наших рядов надежного работника, прекрасного организатора, убежденного монетариста…
ЖИРИНОВСКИЙ. А-а, я не переживу этого! Нет!
КУЛИКОВ. Почему?
ЖИРИНОВСКИЙ. Не переживу, и все! Не уговаривайте!
ЯВЛИНСКИЙ. Никто вас не уговаривает. Просто интересно…
ЖИРИНОВСКИЙ. Он ушел от нас, ушел, ушел совсем!.. (Сотрясается в рыданиях.)
ЯВЛИНСКИЙ. Ну, ушел и ушел, дело житейское.
ЖИРИНОВСКИЙ. «Наймит США, разоритель державы…» И этот еще…
ЗЮГАНОВ(подсказывает). Грабитель народа… Убийца бабушек…
ЖИРИНОВСКИЙ. Да! Такой репертуар пропадает!
ЧЕРНОМЫРДИН. А, ты в этом смысле.
ЖИРИНОВСКИЙ. Кто теперь будет нашим рыжим?
ЧЕРНОМЫРДИН. Найдем. Страна большая. Я продолжаю. (По бумажке.) Товарищи! Все мы, знавшие Анатолия Борисовича гораздо больше лет, чем нам бы хотелось, будем помнить его образованность и принципиальность… (Отрываясь от бумажки.) Это, я вам скажу, фиг забудешь.
КУЛИКОВ(сковыривая крышечку у беленькой). Поехала! Черномырдин. Уже?
КУЛИКОВ. А чего телиться, е-мое! (Наливает в стаканы, стоящие на катафалке.) Ну, за новоотставленного!
ЧЕРНОМЫРДИН. Бумажку дочитать?
КУЛИКОВ. Ладно, все свои.
ЧЕРНОМЫРДИН. Ну И…
ЗЮГАНОВ. Погодите! А где сам-то? Закопать бы сначала…
ЧЕРНОМЫРДИН. Не волнуйтесь. Подвезут!
ЖИРИНОВСКИЙ. Кстати, когда его в прошлый раз хоронили, он тоже заставлял себя ждать… Это совершенно невыносимо, у людей же нервы, они же не каменные!
ЧЕРНОМЫРДИН. Да, нехорошо. Уже и поминки, помню, справили, и девять дней — а он все живой и живой. Еле к сороковинам закопали.
ЛЕБЕДЬ. Дисциплины — никакой!
КУЛИКОВ. Ну! За отставочки. Между первой и второй — перерывчик небольшой. Понеслась!
ЧЕРНОМЫРДИН(кивая на Зюганова и Селезнева). И ребятам налей. Они же работали, они старались, можно сказать — землю рыли!
ЗЮГАНОВ. Для хорошего человека — это мы всегда! Наливают, пьют, закусывают — прямо на катафалке.
ЧЕРНОМЫРДИН. Кто еще хочет сказать об ушедшем?
СКУРАТОВ. Я! Я хочу особо сказать о его литературном даре. Вы понимаете…
ЖИРИНОВСКИЙ. Чего тут не понимать! Слава богу, сами все писатели!
ЯВЛИНСКИЙ(ядовито). Толстые практически.
ЛЕБЕДЬ. Да, есть и из военных!
ЯВЛИНСКИЙ. Боже мой! Когда же вы наконец улетите в свой Красноярск?
ЧЕРНОМЫРДИН. Не мешайте, дайте послушать.
СКУРАТОВ(продолжая тему). Ушедший был в некотором смысле выдающимся литератором…
ЧЕРНОМЫРДИН. Ты читал его книжку?
СКУРАТОВ. Я читал его «дело»!
ЧЕРНОМЫРДИН. Ну и как?
СКУРАТОВ. Не оторваться. Особенно гонорар. Сименон отдыхает.
ЖИРИНОВСКИЙ. Какой там гонорар! Лох он был конкретный, прости господи!
ЧЕРНОМЫРДИН. Владимир Вольфович! Ты давай это… об ушедших — либо ничего, либо вообще.
ЖИРИНОВСКИЙ. Хорошо! Скажу о себе. Если бы я был первым вице-премьером, девяносто тысяч «зеленых» у меня бы в день на булавки уходило! Пропала жизнь, пропала, однозначно!
ЧЕРНОМЫРДИН. Да уж… Ну, чтобы не в последний. (Пьют.) А помните Сосковца? (Общий гул восхищения.) Вот был человек! Год первым вице поработал — и на всю оставшуюся жизнь материальный вопрос снял. Огурчик передай.
КУЛИКОВ. Реальный политик, е-мое…
СКУРАТОВ. Грех завидовать…
ЧЕРНОМЫРДИН. Здесь где-то по соседству лежит, отдыхает. Мир счету его.
ЛУЖКОВ. А чего не отдохнуть? Внукам до старости казенных груш хватит околачивать. Ну, будем!
ЧЕРНОМЫРДИН. Еще бы нам — и не быть! (Пьют.)
ЖИРИНОВСКИЙ. А рыжий — лох! Лох конкретный, светлая память его ваучеру, пусть РАО «ЕЭС» будет ему пухом, однозначно!
ЛУЖКОВ. Я скажу! Кабы не приватизация, он ведь мог бы жить. Зря он со мною поссорился. Нельзя было, что ли, договориться? Эх, Анатолий… Прощай. Предупреждал я тебя — не ссорься со мною… (Утирает слезу кепкой.)
ЛЕБЕДЬ. Держись, Михалыч.
ЛУЖКОВ. Я-то держусь. Меня-то двумя руками не оторвешь.
5.
На аллее в инвалидной коляске появляется Березовский.
РЫБКИН. Кто это там?
ЛЕБЕДЬ. Не узнаете?
РЫБКИН. Уже нет.
ЯВЛИНСКИЙ. Это ближайший друг ушедшего от нас. Приехал проститься.
ЛЕБЕДЬ (поправляет). Удостовериться.
БЕРЕЗОВСКИЙ (подъезжая). Такое горе, такое горе… Ай-яй- яй! Мы так надеялись… И вот наконец… (Черномырдину.) Мои соболезнования.
ЧЕРНОМЫРДИН. И вас — от всей души! Налей ему.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Спасибо. Господа! Я хочу сказать. Судьба — индейка, а жизнь — копейка, особенно после деноминации. Чувства, которые все мы испытывали к Анатолию Борисовичу, объединили нас в этот долгожданный час… (Черномырдину.) Давно хотел вам сказать: мы, группа здравомыслящих банкиров, поставили на вас еще в Давосе…
ЧЕРНОМЫРДИН. Не надо на меня ничего ставить!
ЯВЛИНСКИЙ. Правильно. Мы на вас положили…
ЧЕРНОМЫРДИН. И класть не надо! Не надо со мной вообще ничего делать! Я хозяйственник, а не тумба.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Но вы же понимаете — система должна быть устойчивой.
ЖИРИНОВСКИЙ(выпивая еще). Рыжий — лох, о-дно-зна… (Падает под катафалк.)
БЕРЕЗОВСКИЙ. Кстати, где он?
ЧЕРНОМЫРДИН. Кто?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Ушедший от нас — где? Что-то тела не видно. Уже закопали?
ЗЮГАНОВ. Да мы ждем не дождемся утрамбовать!
БЕРЕЗОВСКИЙ. Как это «не дождемся»? Погодите… Где он?
КУЛИКОВ. Да вроде, говорят, вчера уже доходил без охраны… Говорили, вроде совсем плохой… Шансы на нуле…
БЕРЕЗОВСКИЙ. Откуда информация?
КУЛИКОВ. А по телевизору один тип сказал…
БЕРЕЗОВСКИЙ. Вы что, с луны свалились?
КУЛИКОВ. Да нет, я здешний.
БЕРЕЗОВСКИЙ. По телевизору — это, считайте, я и сказал!
КУЛИКОВ. Так ведь в ящике, диктор… — значит, правда, е-мое! И в газете пропечатали… Серьезная газета, «Независимая…»
Все переглядываются.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Слушайте, кто-нибудь заключение видел? О кадровой смерти рыжего? (Пауза.) Подпись главного врача нашего кто-нибудь видел?
6.
Появляется Немцов.
НЕМЦОВ (Зюганову и Селезневу). Привет, шахтеры. Шутка. (Набирает номер на мобильном.) Алло! Анатолий, ты? Привет. Не поверишь — нашел! Всех нашел! Не поверишь — на кладбище. Они тут хоронят кого-то. Сейчас посмотрю. (Смотрит венки.) Анатолий, тут такая забавная вещь: они тебя хоронят. (Смеется.) Не опять, а снова! (Присаживается на катафалк, перебирает пустые бутылки.) Да уже практически проводили. Привет передавать? Хорошо. (Отключает трубку.) Всем привет от Толика! Слушайте, господа, у вас когда еще пикнички будут, вы хоть говорите — обидно же…
ЗЮГАНОВ(Селезневу). Может, этого положим? По размеру вроде подходит…
СЕЛЕЗНЕВ. Свято место пусто не бывает. Все войдут.
В кармане у Черномырдина требовательно звонит телефон. Черномырдин вытаскивает из-за пазухи трубку со шнуром.
ЧЕРНОМЫРДИН. Алло.
ТРУБКА. Алло!
Черномырдин отдергивает ухо, и из трубки всем собравшимся слышен до боли родной голос.
ГОЛОС ЕЛЬЦИНА. Слушайте, вы где все? Алло! Я русским языком спрашиваю: вы чем там занимаетесь?
ЧЕРНОМЫРДИН (после паузы, осторожно). Алло. Добрый день. Отвечаю русским языком. Мы работаем.
ЕЛЬЦИН. Над чем конкретно работаете?!
ЧЕРНОМЫРДИН(косясь на катафалк, уставленный объедками и бутылками, на могилу). Трудимся над вопросами агросектора. Прорабатываем вопросы топлива. Решаем земельный вопрос. Тут у нас это… большой прорыв образовался. Такая здоровая яма. Ждем ваших указаний. Да! Понял. Понял. Конечно. Все сделаем. (Гудки в трубке.) Все. Ну? Что сказал?
ЧЕРНОМЫРДИН(через паузу). Сказал: землю отдать крестьянам. В яму положить бюджет. Засыпать. И сказать: крекс, пэкс, фэкс.
Первый Белорусский[70]
1.
Белорусский вокзал. Вечер.
ГОЛОС. Поезд Минск — Москва прибывает на второй путь. Повторяю…
Прибывает поезд. Люди проходят по перрону мимо памятника Ленину. Перрон пустеет. Памятник Ленину смотрит вдоль пустого перрона. Из последнего вагона высовывается голова Лукашенко. Потом он выходит на перрон. В руках — три красные гвоздики.
ЛУКАШЕНКО. Добрый вечер. Вам всем пришел я.
Ломает гвоздикам головы и кладет к цоколю.
2.
Лукашенко в полупустом здании вокзала. Березовский продает газеты.
ЛУКАШЕНКО. Простите, где тут у вас будет Кремль?
БЕРЕЗОВСКИЙ. У нас неподалеку. А вы, я вижу, из Белоруссии к нам?..
ЛУКАШЕНКО. Из нее.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Гастарбайтер?
ЛУКАШЕНКО. Кто?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Работу искать приехали?
ЛУКАШЕНКО. Мне работу искать не надо. Я вас сам последней работы лишу. Русским языком межнационального общения в последний раз спрашиваю: в какую тут сторону Кремль?
БЕРЕЗОВСКИЙ. А вам зачем?
ЛУКАШЕНКО. Не ваше дело.
БЕРЕЗОВСКИЙ. Ну не скажите. (Вслед.) Вы куда пошли?
ЛУКАШЕНКО. Я всегда без колебаний иду прямо вперед!
БЕРЕЗОВСКИЙ. Скатертью дорога. Только прямо впереди — Бутырская тюрьма. А Кремль — направо, по Тверской и вниз, пока не упретесь!
ЛУКАШЕНКО. Во что?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Во что-нибудь упретесь непременно.
ЛУКАШЕНКО. Почему?
БЕРЕЗОВСКИЙ. Знаете, вы производите впечатление очень упертого человека.
3.
Лукашенко идет по Тверской мимо «Палас-отеля». Перед его носом тормозит «Мерседес»; окно машины опускается, за окном — лицо Зюганова.
ЗЮГАНОВ(показывая направление). В Кремль — прямо и вниз!
ЛУКАШЕНКО. А откуда вы знаете, что мне надо в Кремль?
ЗЮГАНОВ. У вас лицо озабоченное. С таким лицом просто так по Москве не ходят.
ЛУКАШЕНКО. Может, подвезете, товарищ?
ЗЮГАНОВ. Подвез бы, товарищ, и денег бы почти не взял. Но меня туда самого не пускают!
ЛУКАШЕНКО. Почему?
ЗЮГАНОВ. Сам не знаю. Вроде бы такой симпатичный… и патриот, и геополитик, и философ… Клейма негде ставить. А не пускают! Но я не обижаюсь.
ЛУКАШЕНКО. Почему?
ЗЮГАНОВ. А я бы их тоже не пустил. Ближе Мордовии не пустил бы. А потом… (понизив голос) между нами говоря, в непримиримой оппозиции гораздо приятнее. Ни хрена не делаешь, сидишь на законодательной ветке, чирикаешь песни протеста!
ЛУКАШЕНКО. А СССР?..
ЗЮГАНОВ. А СССР — оплот мира и социализма! (Шоферу). Трогай. (Уезжает.)
4.
Лукашенко стоит перед памятником Маяковскому.
ЛУКАШЕНКО. «Отечество славлю, которое есть, и трижды — которое будет!» Хороший поэт. Памятник оставим.
ЖИРИНОВСКИЙ(окликает сзади). Приезжий, девочки нужны?
ЛУКАШЕНКО. Какие девочки?
ЖИРИНОВСКИЙ. Нормальные девочки, без комплексов.
ЛУКАШЕНКО. Я сам без комплексов.
ЖИРИНОВСКИЙ. А чего тогда стоишь такой одинокий?
ЛУКАШЕНКО. Я хочу потеснее интегрироваться… Жириновский. Нет проблем.
ЛУКАШЕНКО. Я хочу все делать с вами сообща…
ЖИРИНОВСКИЙ. Да хоть впятером. Я тебе сейчас их табун приведу, интегрируйся до утра. По сто с телки за час.
ЛУКАШЕНКО. По сто — чего?
ЖИРИНОВСКИЙ. «Зайчиков»! Приезжий, не морочь мне голову: нужны девочки — скажи, не нужны — проваливай в свой колхоз, однозначно! Что ты тут вообще забыл?
ЛУКАШЕНКО. Мне как можно скорее нужен Кремль!
ЖИРИНОВСКИЙ. Ты спятил, колхозник! В Кремле девочек нет ни одной. Там мужской бардак, я проверял. И расценки другие. Там тебя за сто баксов на порог не пустят, не то что интегрироваться, понял?
ЛУКАШЕНКО. При чем тут вообще деньги, мы же все славяне!
ЖИРИНОВСКИЙ. Ну, во-первых, не все, а во-вторых, тебе и так два года бесплатно давали!
ЛУКАШЕНКО. Газ не в счет, мы хотим полного слияния.
ЖИРИНОВСКИЙ. Да ты маньяк, колхозник! Маньяк, однозначно, иди отсюда!
5.
Лукашенко у памятника Пушкину, читает.
ЛУКАШЕНКО. «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…» Правильно написал, хотя и черный совсем. Сначала — слух пройдет, потом сам пройдусь по всей Руси…
6.
В очереди в «Макдоналдсе». Лукашенко стоит позади Явлинского, изучая меню.
ЛУКАШЕНКО. «Чизбургер, гамбургер, пепси… Мак-фиш, биг-мак». А нашего, славянского, тут ничего нет?
ЯВЛИНСКИЙ. Нет. (Берет поднос и отходит.)
ЛУКАШЕНКО. Будет.
Явлинский располагается за столиком. Подходит Лукашенко.
ЛУКАШЕНКО. Вы не возражаете? (Не дав ответить.) Спасибо.
Расстилает на столе газетку, вынимает из сумки курицу, соль, огурец, хлеб… Начинает есть.
ЯВЛИНСКИЙ. Приятного аппетита, но тут не принято со своей едой. (Лукашенко ест.) Я говорю: со своим харчем здесь не сидят!
ЛУКАШЕНКО. А я сижу.
ЯВЛИНСКИЙ. Знаете, в чужой монастырь со своим уставом не лезут… (Лукашенко продолжает есть.) Вы, я вижу, совсем не местный…
ЛУКАШЕНКО. Буду местный. Такой местный буду, что вы из всей жизни только меня перед смертью и вспомните!
7.
Возле Центрального телеграфа.
ЛУКАШЕНКО(любуясь фасадом). Вот где настоящая красота! Кремль, серп и молот… Хоть снова Олимпиаду проводи, восьмидесятого года. Только проституток выслать за сто первый километр, а так — уже полный социализм!
У плеча возникает милиционер — Куликов.
КУЛИКОВ. Документики.
ЛУКАШЕНКО. А вы кто? Представьтесь, пожалуйста.
КУЛИКОВ. Я тебе сейчас представлюсь… В ушах зазвенит… Паспорт!
ЛУКАШЕНКО. Пожалуйста.
КУЛИКОВ(листая паспорт). Та-ак. Прописки московской нет.
ЛУКАШЕНКО. Будет. Прописка будет, в самом центре, это я вам торжественно обещаю.
КУЛИКОВ. Я не пионерская организация, не надо мне торжественно обещать. Усы на лице зачем носите?
ЛУКАШЕНКО. А где же мне их носить?
КУЛИКОВ. Это что, предмет национальной гордости?
ЛУКАШЕНКО. Моей независимой республике больше пока что гордиться нечем.
КУЛИКОВ. Ясно. Чеченец.
ЛУКАШЕНКО. Кто чеченец?
КУЛИКОВ. Пройдемте.
ЛУКАШЕНКО. Куда?
КУЛИКОВ. На выяснение.
ЛУКАШЕНКО. Не надо со мной ничего выяснять! Всем честным людям планеты со мной давно все ясно. Мне надо поскорее попасть в Кремль!
КУЛИКОВ. Попасть в Кремль? Ух ты! (Радостно.) Террорист!
8.
Милицейский «воронок». Лукашенко сидит, пристегнутый наручниками к решетке, за которой виден ночной Кремль. Впереди, возле шофера — Куликов.
КУЛИКОВ (в окошко «воронка»). Ну что, ара, будем договариваться?
ЛУКАШЕНКО. О чем?
КУЛИКОВ. О борьбе с терроризмом.
ЛУКАШЕНКО. При чем тут терроризм?
КУЛИКОВ. Может, и ни при чем. Ты меня убеди…
ЛУКАШЕНКО. Я не стану вас ни в чем убеждать!
КУЛИКОВ. Мое дело — предложить. Не хочешь по-хорошему — будем разбираться.
ЛУКАШЕНКО. Отпустите меня сейчас же! Это вопиющее нарушение прав человека!
КУЛИКОВ. Нет, это еще не нарушение. Это проверка паспортного режима. Нарушение будет, когда тебе почки отобьют.
ЛУКАШЕНКО. Прекратите это издевательство!
КУЛИКОВ. Издеваться, кацо, я еще не начинал.
ЛУКАШЕНКО. Какой я тебе кацо?
КУЛИКОВ. Посидишь сутки-другие в КПЗ, станешь кацо, еще спасибо скажешь.
ЛУКАШЕНКО. Я протестую!
КУЛИКОВ. Это на здоровье.
ЛУКАШЕНКО. Вы не имеете права!
КУЛИКОВ (в окошко). Бойцы! Объясните там ему насчет прав.
Включает музыку. Сквозь песенку слышен диалог Лукашенко с невидимыми «ментами» — и шмяканье по телу милицейских палок.
— Сейчас будут тебе права! (Шмяк.)
ЛУКАШЕНКО. Прекратите! (Шмяк.) Вы что, больно же!
— Еще чего-нибудь непонятно насчет прав? (Шмяк, шмяк.)
ЛУКАШЕНКО. Я буду жаловаться в Совет Европы!
— Ребята, он нас Европой пугает! (Шмяк.)
ЛУКАШЕНКО. Ай! Я требую, чтобы меня отвезли в Кремль!
— Сейчас. (Шмяк.) Еще отвезти?
ЛУКАШЕНКО. Не надо!
— А то ты скажи. (Шмяк.)
ЛУКАШЕНКО. Я понял, я все понял, не надо! (Шмяк.) Ой, я хочу домой! (Шмяк.) Возьмите все! Водку возьмите, картошки, денег…
КУЛИКОВ (бойцам, в окошко). Хорош! (Лукашенко.) Теперь вижу, что не террорист. Что ж ты раньше молчал?
9.
Дверь «воронка» открывается. Из нее пинком выбрасывают Лукашенко. «Воронок» уезжает. Лукашенко встает, чтобы идти, — и натыкается на Лужкова.
ЛУЖКОВ. Куда такой красивый собрался?
ЛУКАШЕНКО. Куда глаза глядят!
ЛУЖКОВ. Я знаю, куда у тебя глаза глядят. На Кремль!
ЛУКАШЕНКО. Не у меня одного.
ЛУЖКОВ. У меня они туда глядят на благо России!
ЛУКАШЕНКО. А у меня — на благо всех славянских народов!
ЛУЖКОВ. А у меня… В общем, мы друг друга поняли. Не смотри в ту сторону.
ЛУКАШЕНКО. Счастливо оставаться.
Короткий автомобильный гудок. Из развернувшегося «воронка» выглядывает Куликов.
КУЛИКОВ. Эй, батька! Езжай по месту прописки. Еще раз здесь увижу — будешь доказывать, что не моджахед.
10.
Белорусский вокзал. Бюст Ленина с двумя (вместо трех) гвоздиками у цоколя.
ГОЛОС. Поезд Москва — Минск отправляется с третьего пути. Повторяю…
В вагоне в обнимку со своей торбой сидит Лукашенко. Поезд трогается.
ЛУКАШЕНКО. Объединителя славянских земель из меня не вышло. Надо возвращаться в управдомы….
Зима в Москве[71]
Старая пленка. Символ киностудии «Мосфильм» — Рабочий и Колхозница, крутящиеся, как положено, на фоне Спасской башни.
1.
Черно-белое кино. У окна с дивным видом на Москву-реку стоят Ельцин и Черномырдин. Раннее утро.
ЕЛЬЦИН.
Скажи, мой друг, ты любишь ли Москву?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Как можно не любить свою столицу!
Здесь краны строек взмыли в синеву.
Какие тут сады, какие лица!..
ЕЛЬЦИН.
Ответственные! Виктор, друг, скажи,
Ты помнишь ли: чего мы на рассвете,
Который раз уж веки не смежив,
Встречаем утро в этом кабинете?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Борис, я помню! Мы хотим стране
Зарплаты выдать, чтоб врачи, ткачи ли,
Шахтер, монтер, учитель, инженер
Сполна за труд свой денег получили!
ЕЛЬЦИН.
Труд доблестный, геройский, огневой,
Во льдах холодных и горячих дюнах…
ЧЕРНОМЫРДИН.
Во имя достижения всего,
Что партия наметила, подумав!
ЕЛЬЦИН.
Вот почему уснуть нам недосуг!
ЧЕРНОМЫРДИН.
А денег нет. Их нету и не будет.
ЕЛЬЦИН.
Зачем же мы не спим тогда, мой друг?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Не можем спать, когда без денег люди!
Но вот уж дым опять пошел трубой…
Скажи, но не получится ли снова,
Что ты нарушишь данное тобой
Трудящимся торжественное слово?
ЕЛЬЦИН.
Нет, Виктор, слово я сдержу свое —
Ведь это слово, данное народу:
Придет зарплата в каждое жилье
До, значит, наступающего года!
ЧЕРНОМЫРДИН.
Тебе я верю!
ЕЛЬЦИН.
Дай мне руку, друг!
Смотри: идут трудящиеся массы.
Они прекрасны. Если вспомнишь вдруг,
Где им зарплату взять, скажи мне сразу!
2.
Раннее утро. Вид на Москву из Белого дома. Аскетичный кабинет, портрет Ельцина на стене. Чубайс заканчивает рукопись.
ЧУБАЙС.
Три года я не разбирал кровать,
Нет времени сварить себе сосиску…
Но кто-то же был должен описать
Весь ход приватизации российской!
Не глупый буржуазный детектив,
Не пошлые бульварные романы —
Перо, все кривотолки прекратив,
Реформы отразило без обмана!
Не гонорар мне грезился во сне,
Но если все же деньги мне заплатят,
Я другу их отдам. А друг их — мне…
А в остальном — пяти процентов хватит.
3.
БЕРЕЗОВСКИЙ(входя).
Простите, можно?
ЧУБАЙС.
Проходи, садись.
Надеюсь, на меня не держишь злобы.
Принципиальной критикой, Борис,
С тобой мы делу помогаем оба.
И если кто-то хоть родную мать
Поставил выше общих интересов,
Ему помогут это осознать
Товарищи, вернув на путь прогресса!
БЕРЕЗОВСКИЙ.
Я, Анатолий, понял наконец,
Что ошибался, совмещая ложно
Госслужбу и корыстный интерес, —
Их совместить в России невозможно!
Отныне, где бы мы ни появлялись,
В Чечне или в Республике Саха,
Все скажут: мы для Родины старались,
А не для денег.
ЧУБАЙС.
Деньги — чепуха!
(Крепко пожимают друг другу руки.)
4.
Ельцин стоит у окна. Оглядывается. В дверях стоит Куликов.
ЕЛЬЦИН.
Что делаете вы в столь ранний час
Вдали от дома? Даже мне неловко!
КУЛИКОВ.
Полночи я мечтал увидеть вас:
Мой дом — Петровка, и постель — Петровка.
ЕЛЬЦИН.
Садитесь.
КУЛИКОВ.
Сяду, нету сил стоять.
Не сплю, не ем. Не пью. Одна работа.
ЕЛЬЦИН.
Докладывайте.
КУЛИКОВ.
Мне Петровка — мать.
А все ради чего? Ради народа!
Не гаснут окна в здании — ни-ни!
Преступность вся у нас как на ладони.
Докладываю: мы уже одни.
ЕЛЬЦИН.
А остальные?
КУЛИКОВ.
Остальные — в зоне…
Но должен вам покаяться… У нас…
Мне стыдно…
ЕЛЬЦИН.
Говори!
КУЛИКОВ.
Недоработка!
Под Тулою украден керогаз,
А вор не пойман! (Плачет.) На свободе!
ЕЛЬЦИН.
Вот как?! Ты огорчил меня до глубины.
Ведь воровство наказано должно быть!
КУЛИКОВ.
Сейчас поеду в Тулу!
ЕЛЬЦИН.
Вы должны сначала отдохнуть.
КУЛИКОВ.
Я еду в область!
(Падает головой на стол и засыпает.)
ЕЛЬЦИН.
Уснул. Какой отчаянный боец!
Как зла не любит, как народу предан…
С такими мы одержим наконец
Над тульским вором полную победу!
5.
День. Вид на Манежную площадь. Селезнев и Зюганов под портретом Ленина.
СЕЛЕЗНЕВ.
Геннадий, не принять ли нам бюджет?
Ведь это крайне важно для народа.
ЗЮГАНОВ.
Ты прав, Геннадий: люди ждут побед
И коренного к свету поворота!
СЕЛЕЗНЕВ.
Насчет людей ты совершенно прав!
О них все время думаю, Геннадий:
О чаяниях их, защите прав,
Доходах, детях — раз по десять на день.
За них бюджета каждою строкой
Борюсь, не спя ночей, не видя света…
Оленевод моей ведет рукой,
Когда веду я чтение бюджета!
ЗЮГАНОВ.
Но бди, Геннадий! В этот час, когда
Вдоль всей границы затаилось НАТО,
Здесь пятая колонна без стыда
Вершит раздел страны среди разврата!
СЕЛЕЗНЕВ.
Геннадий! Коммунисты, под лучом
Рубиновой звезды, с иконой вместе,
Ведомые нетленным Ильичем,
Еще в уме, и в совести, и в чести!
ЗЮГАНОВ.
И все же я хочу тебе сказать,
Геннадий, самокритики в порядке:
Еще с тобою нам нельзя дремать —
В рядах законодательных негладко!
Такие есть, которые, когда
Колхозник пашет и пыхтит рабочий,
Жалеют депутатского труда,
В палате нижней трудятся не очень!
СЕЛЕЗНЕВ.
Геннадий, это правда. Мы должны
Все жертвовать народу для победы.
Я год уже не ужинал. А ты —
Согласен ли работать без обеда?
ЗЮГАНОВ.
Обед — полдела! Я давно уже
Практически не сплю народа ради!
СЕЛЕЗНЕВ.
Геннадий! Не принять ли нам бюджет?
ЗЮГАНОВ(указывая на ленинский портрет, торжественно).
Давай же спросим у него, Геннадий!
6.
Ночь. Во всех домах окна погашены, и только в Кремле несколько окон горят. В кабинете у Ельцина сидят Черномырдин, Лившиц, Чубайс.
ЕЛЬЦИН.
Я обещал отдать народу долг.
И я его отдам. Но денег нету.
ЧУБАЙС.
На Запад нам теперь ни на вершок
Надежды нет. Нам обещали в среду…
ЛИВШИЦ.
Потом сказали: транш придет в четверг,
Но только после дождичка. Простите,
Валюты нет!
ЕЛЬЦИН.
Я этот путь отверг.
Не склонится народ наш, победитель,
Пред их кредитом. Волю диктовать
Мы не позволим, ТАСС предупреждает!
(Чубайсу.) Налоги обещали вы собрать.
ЧУБАЙС.
Собрали. Еле-еле нам хватает.
ЧЕРНОМЫРДИН.
Народа много. Так велик народ,
Что прокормить его — тяжелый подвиг.
ЕЛЬЦИН.
Прокормим! Светлых дел — невпроворот,
Успехи — впереди… Вы все свободны.
(Черномырдину.) А ты останься.
Ельцин и Черномырдин остаются одни в кабинете, ровно в той же мизансцене, что и вначале. За окнами уже светает…
Виктор, друг, скажи.
Ты помнишь ли: чего мы на рассвете,
Ни на секунду веки не смежив,
Встречаем утро в этом кабинете?
ЧЕРНОМЫРДИН.
Борис, я помню! Мы хотим стране
Зарплаты выдать, чтоб врачи, ткачи ли,
Шахтер, монтер, учитель, инженер
Сполна за труд свой денег получили!
ЕЛЬЦИН.
Да, Виктор, слово я сдержу свое —
Ведь это слово, данное народу:
Придет зарплата в каждое жилье
До Нового, до следущего года!
Последние слова накрывает торжественная музыка. Титр «КОНЕЦ ФИЛЬМА». Помехи на пленке. Зажигается свет в зале. Это нетопленый сельский клуб. В полупустом зале поодиночке и парами сидят человек восемь-десять, в телогрейках и пальто, в шапках. Все молчат. Вдруг — одинокие аплодисменты. Аплодирует Козел. Все оборачиваются, и аплодисменты обрываются.
КОЗЕЛ(смущенно). А что? Мне понравилось.