— Это Левин, — говорит трубка жизнерадостным голосом. — Какие идеи?
Левин — это директор студии «Дикси» и сменщик Пичула. Если бы и он был Васей, я бы застрелился, но он, слава богу, Саша.
В первые два года существования программы режим у нас был простой: Левин и Пичул делают программы по очереди, а потом каждый отмокает от производственного ада неделю, пока парится напарник. Отдохнув же, они первым делом звонят мне и интересуются, что я думаю насчет следующего сценария.
Думаю я в это время об убийстве каждого, кто произнесет при мне слово «куклы», о чем я и сообщаю.
— Ну хорошо, — говорит Левин, — я ж не зверь, отдыхай, позвоню через час…
И жизнерадостно смеется.
Откуда подпитывается энергией этот плотный человек, я не знаю, но выделяет он ее круглосуточно. Если, придя в студию «Дикси», вы не застали Левина колотящим по клавиатуре компьютера, значит, он где-то снимает, или монтирует снятое, или только что уехал, или вот- вот будет. Ближе к ночи легче всего накрыть Левина в хорошей компании (со мной) в каком-нибудь проверенном ресторане: Саша — гурман и чем попало тревожить организм не будет.
(Кстати, Лев Толстой угадал с фамилией для своего положительного героя: наш Левин — вегетарианец. «Убоины» он не ест; официант скорее умрет сам — или будет убит Левиным, — чем директор «Дикси» притронется к салату с кусочком яйца.)
На меня его вегетарианство не распространяется. В процессе совместной работы я был убит и съеден неоднократно. Перед ритуальным убийством Шендеровича Левин, как правило, кричит. Текст крика несложен, и за два года я успел выучить его наизусть.
— Это полная херня! Полная херня! Аб-со-лютная! Я не буду этого ставить! У меня одна жизнь, и я не хочу тратить ее на пол-ную хер-ню!
— Вполне кондиционный сценарий, — хладнокровно отвечаю я, ища, чем бы ударить Левина по голове.
— Полная херня!
Минут за десять мне удается залить это пламя, и от крика Левин переходит к анализу, из которого следует: сюжет не простроен, характеры не развиты, парадокс отсутствует, шутки старые, все предельно банально, сценария нет, а за слово «кондиционный» я еще буду мучиться в сере и дыму.
Поскольку все тяжелые предметы из Левинского кабинета предусмотрительно убраны, мне не остается ничего, кроме как забрать сценарий и увезти его на переделку.
Переделав текст до полной неузнаваемости, я снова привожу его в «Дикси».
Это гораздо лучше, говорит Левин, но все равно херня. И смеется.
Ободренный похвалой, я приступаю к шлифовке, а именно: переставляю местами две-три реплики и меняю шрифт. Левин берег листки и начинает трястись от хохота. Он утирает слезы, созывает в кабинет сотрудников, читает им вслух мои среднего качества репризы и предлагает всем прикоснуться ко мне, пока я живой, потому что перед ними — классик и гений, а Гоголь — это так, детский лепет…
Путь от полной херни до гениальности я прохожу в среднем дня за полтора. Гоголь не Гоголь, но так быстро в русской литературе не прогрессировал еще никто…
Потом Левин везет меня ужинать.
Не знаю, что чувствовал Гоголь. Я чувствую себя цирковой обезьяной, честно заработавшей свой банан.
За три года существования программа обросла некоторым количеством легенд, причем самые поразительные из них — чистая правда.
Например, история о том, как после очередного выпуска «Кукол» (снятого по мотивам «Белого солнца пустыни») мне позвонил один парламентский корреспондент и, радостно хихикая, сообщил, что только что в Совете Федерации из-за меня произошел небольшой скандал, а именно: президент одной северокавказской республики публично объявил об оскорблении, нанесенном нашей программой его народу.
Как выяснилось, оскорбление состояло в том, что республика была изображена в виде женщины-мусульманки.
Я был ошарашен; разумеется, я ожидал негативной реакции на программу, но совершенно с других директорий. Мне в голову не приходило, что мусульманка — это оскорбление. И потом, речь шла о стилизации на темы «Белого солнца…».
Я спросил, нельзя ли объяснить господину президенту республики содержание слова «метафора». Мой собеседник помолчал несколько секунд и ответил:
— Не советую.
Кстати. Как говорят в Одессе, вы будете смеяться, но цензуры у нас не было. Ну, почти не было. Писал я что в голову взбредет, сюжет обсуждал только с режиссером будущей программы и, время от времени, с Базилем Григорьевым. (Иногда на Базиля накатывали волны болезненного интереса к своему любимому детищу — тогда он мог позвонить из Парижа и битый час выяснять мельчайшие подробности сюжета очередного выпуска, после чего снова уехать на остров Мартиник и пропасть на месяц. Тогда мы писали и снимали «Куклы» без художественного руководства вообще.)
Перед самым озвучанием очередной программы готовый сценарий отправлялся по факсу руководству НТВ, оттуда приходило «добро», и артисты шли в студию. Первое пожелание относительно переделки текста мы услышали перед записью программы «Царь-султан». Была там сцена, посвященная визиту одного российского реформатора в Арабские Эмираты, и начиналась сцена так:
Вот другой раз из Дубай
Приезжает краснобай.
Вот как раз «краснобая» нас и попросили на что-нибудь заменить. Принципиального протеста это у меня не вызвало: русский язык, как известно, велик, свободен и могуч, синонимов в нем — ешь не хочу, но специфика случая состояла в том, что программа была написана стишками…
Рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» искал минут двадцать и весь взмок. Не верите — попробуйте сами:
Вот другой раз из Дубай
Приезжает….
Вот то-то. И поскольку этот тупиковый путь я прошел еще при написании программы, то, пока все мучились, попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы совсем:
Из Дубая как-то раз
Приезжает…
М-да…
Кончилось тем, что своими лексическими проблемами мы честно поделились с начальством, поклявшись, что готовы оставить любую предложенную сверху рифму. Ми-нут десять там, наверху, но всей видимости, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте «краснобая».
Что и было исполнено. И никто не умер.
В общем, серьезных проблем у нас с НТВ не возникало — и, забегая вперед, скажу, что почти за три года совместной работы (сто с лишним сценариев!) лишь один полежал пару месяцев на полке да два других не были реализованы совсем.
Все три случая, впрочем, стоят того, чтобы о них рассказать.
На полку лег «Дон Кихот». В этой программе дебютировала кукла, сильно похожая лицом на Александра Васильевича Коржакова. Телохранитель, да еще по имени Санчо, да еще, если помните, бравшийся управлять островом, — мимо такого количества совпадений пройти было невозможно.
Не знаю, на что отвлеклось руководство, когда читало сценарий, но спохватилось оно, когда программа уже была готова к эфиру.
Любопытно, что регулярное появление в резиновом виде президента России к тому времени уже перестало вызывать у руководства особые опасения — нас только иногда просили соразмерять удар, — но при мысли о появлении на экране президентского телохранителя всех охватила крупная дрожь. Потребовалось два месяца для того, чтобы ее унять и выпустить программу в эфир, причем этот подвиг руководство НТВ приурочило к визиту в Москву президента США Клинтона — решив, по всей видимости, погибнуть на глазах мировой общественности.
Будущим историкам демократической России это соотношение страхов должно быть небезынтересно.
…Обращение к пушкинскому «Пиру во время чумы» произошло в ночь на третье марта 1995 года. За день до этого был убит Влад Листьев, и пускать в субботний эфир уже готовый веселый выпуск было совершенно невозможно: так сошлось, что именно в ту неделю, вдобавок к убийству Листьева, России было впервые показано наглое от безнаказанности лицо фашиста Веденкина. И все это — на фоне раскручивавшейся бойни в Чечне.
Надо было успеть написать и снять что-то соответствующее температуре общественного гнева тех дней — или совсем убирать «Куклы» из эфира.
Стилизация «Пира…» была написана за ночь, утром в студии озвучания собрались актеры — но производство сценария было категорически остановлено руководством телекомпании. Никакие резоны приняты не были.
Я никогда не руководил никем, кроме самого себя, и, наверно, не представляю тяжести этого ремесла. Понимаю, что охотников придушить НТВ было в ту пору хоть отбавляй, и охотники эти были, как бы это мягче сказать,
не последними людьми в стране, и они ждали повода… И все-таки смерть той программы переживал тяжело.
«Куклы» в эфир не вышли.
Недавно я перечитал тот, двухлетний давности, сценарий — и, кажется, понял, что в нем так напугало наших партнеров. Разумеется, не конкретная сатира — были у меня (и благополучно проходили в эфир) куда более злые шутки. Напугало, я думаю, полное соответствие духа пушкинской трагедии и пушкинского текста (которого в моем «Пире…» оставлено было больше половины) происходящему в России весной 95-го года.
Меня это напугало тоже — но именно поэтому я так хотел, чтобы программу увидели миллионы россиян.
История второго запрета — история, напротив, довольно смешная. Утомленное нервной реакцией прототипов, руководство НТВ напомнило мне, что «Куклы» в общем передача-то юмористическая, — и предложило написать что-нибудь легкое, а именно: после «Пира во время чумы», «Дон Кихота» и «Фауста» стилизовать какую-нибудь детскую сказку.
И чуть ли не само, на нашу общую голову, предложило «Винни-Пуха». Через неделю я «Винни-Пуха» принес. Руководство обрадовалось мне как родному, угостило чаем с печеньем — и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени пере-ходя на английский. Мы только что в гольф не играли в кабинете… Я разомлел от интеллигентного общества.
Наконец руководство взяло сценарий и начало его читать. Прочитав же первую строчку, вдруг тоскливо и протяжно прокричало несколько раз одно и то же довольно демократическое отечественное слово. Я забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке — известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки — не беда!» И конечно, в «Куклах» ее должен был спеть Самый-Самый Главный Персонаж — но скажите: разве можно было, фантазируя на темы «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?