К середине дня я все это заканчиваю и тащу к начальнику. У него в кабинете уже полно бумаг: на столе, на полках, в шкафу. Я сразу чувствую себя в роли Человека, Сдающего Макулатуру.
— Принимайте, — говорю я первую реплику.
— Спасибо, — отвечает начальник.
— Как — спасибо? А талон?
— Какой талон?
— За макулатуру.
Начальник озирается по сторонам и, понизив голос, говорит:
— Голубчик, я понимаю, что это не инженерная работа, но что делать, должен же кто-то этим заниматься.
— Безобразие! Человека с высшим образованием заставляют заниматься какой-то писаниной! До каких пор это будет продолжаться?!
Но это уже внутренний монолог, который я произношу по дороге в отдел. Комната пуста, все ушли обедать. Лишь у моего стола стоит Леночка, студентка пятого курса, проходящая у нас преддипломную практику. Мне предстоит играть роль Консультанта по Проекту. Но когда я вижу ее стройную фигуру и нежные щеки, чуть тронутые загаром, я беру на себя амплуа Героя-Любовника.
— Ну, солнышко, как дела? — спрашиваю я. — Почему такие грустные глазки? Устала?..
— Немножко, — говорит она. — Чертила всю ночь.
Я беру ее за руку и смотрю прямо в глаза:
— А может, тебе отдохнуть день-другой, переключиться на что-нибудь… живое…
Она почему-то краснеет и выдергивает руку.
— Что с вами, Николай Алексеевич?
— Что со мной? Кто это знает? Быть может, небо, что себя послало. На радость или горе, сам не знаю…
— Я позову кого-нибудь, — испуганно говорит она. Вот этого делать не надо. Это я знаю точно.
— Постой! Остановись хоть на мгновенье…
Но в этот момент все возвращаются с обеда, и сценка прерывается на самом интересном месте. Я еще долго не могу выйти из образа и весь оставшийся день играю роль Героя-Любовника — с нашими сотрудницами и секретаршей директора Генриеттой Павловной.
Вечер. Tа же декорация, что и утром. В окна падает свет уличных фонарей. В комнате полумрак. Посреди комнаты в мягких креслах сидят супруги.
Это я и Ольга. Сейчас самое время играть Любящего Мужа, но я с головой ушел в роль Человека, Читающего Газету.
— Кофточку сегодня видела, — робко говорит жена.
— Все больше товаров выпускает наша легкая промышленность, — читаю я вслух.
— Нет, не нашу. Венгерскую.
— В этом году в два раза вырос товарооборот стран— участниц СЭВа, — продолжаю я.
— Купить хотела, да денег нет.
— Помощь странам, пострадавшим от землетрясения.
— Коля, — говорит жена. — ты мне не дашь сорок рублей?
Я откладываю газету, и во мне просыпается Председатель Кассы Взаимопомощи.
— Откуда?! Откуда у меня сорок рублей? Я деньги не печатаю!
— Но я же не так много прощу.
— Ну и что? Тебе дай, другой, третьей… Так нам, дорогой товарищ, никаких денег не хватит.
Жена уходит на кухню, и оттуда слышится ее плач. Кажется, я немного пережал. Неудивительно, ведь сегодня было сотое представление этой сцены. Я иду на кухню, чтоб ее успокоить.
— Вот, — всхлипывая, говорит Ольга свою традиционную реплику, — говорила мне мама, чтобы я за тебя не выходила.
Как только я это слышу, я сразу становлюсь руководителем Группы.
— Между прочим, мы здесь никого не держим. Хотите уходить — скатертью дорога. Другую найдем на ваше место. Помоложе и поспособней.
Я возвращаюсь в комнату и включаю телевизор. Сейчас начнется мой любимый хоккей. Но как только на экране появляются переполненные трибуны, открывается дверь и входит мальчик лет двенадцати или четырнадцати. Это мой сын. Надо бы взять роль Заботливого Отца, но я не могу. Я занят в эпизоде «Человек у телевизора».
— Папа, — говорит мальчик, — я тебе одну вещь хочу сказать. Только ты не расстраивайся.
— Чего расстраиваться, — бодро отзываюсь я, не отрываясь от экрана. — Ведь после второго периода счет 3:1 в пользу «Спартака».
— Пап, ты послушай. Я сегодня подрался на уроке. Это все Валька. Он первый в меня плюнул.
— Плюнул? Это не по правилам. Его надо удалить из класса на две минуты.
— Не знаю… Только тебя завтра к директору вызывают.
— Безобразие! — говорю я. — Возмутительно! Он же коньком шайбу забил, а судья засчитал.
Сын пытается что-то сказать, но я не слышу, потому что весь стадион хором скандирует: «Шай-бу! Шай-бу!»
— На уроках надо заниматься, — говорю я, когда на экране возникает пауза. — А то кончишь школу и с двух метров в ворота не попадешь. Ну, все, иди спать. На сегодня разговор окончен, вел репортаж твой папа.
Часы бьют одиннадцать. Сцена пустеет. Я смываю грим и ложусь в постель. Все тело блаженно ноет от прикосновения прохладной простыни. Господи, до чего же я устал! И кто только сказал, что у артистов легкая жизнь…
Когда я смотрюсь в зеркало
Сколько я себя помню, меня всегда за кого-то принимают. За кого — не знаю, но только не за меня. Видно, есть в моем лице что-то настолько банальное и ординарное, что оно напоминает все лица сразу. Даже у меня, когда я смотрюсь в зеркало, возникает ощущение, что этого человека я уже встречал. Только не помню где: в автобусе, булочной или на службе. Раньше, когда я был молодым и наивным, я часто спорил, горячился, даже документы предъявлял. Но с годами смирился. Понял, что все равно ничего не докажешь, только людей против себя настроишь. Вот так и хожу по улицам, похожий на других. Прикрываю ладошкой свое чужое лицо.
— Володя!
Это, наверное, меня. Хотя вообще мое имя Петр. Оглядываюсь: через улицу бежит ко мне невысокая полная женщина в брючном костюме. Женщина не в моем вкусе, но ее это, кажется, не смущает.
— Вовочка, — кричит она издали, — милый! Куда ж ты пропал, бессовестный? Не звонишь, не заходишь…
— Да закрутился, — осторожно говорю я, — дел полно.
— Ладно уж, — грозит она пальчиком, — знаю я твои дела. Не первый год знакомы.
Не первый. Понятно. Значит, это у нас длится давно. Женщина берет меня за руку.
— Слушай, может, зайдешь ко мне, а? Хоть на минуточку?..
Я не могу отказать, когда на меня смотрят такими глазами.
— Ладно. Только ненадолго.
Я сижу с неизвестной мне женщиной в незнакомой квартире. Мы пьем сухое вино, которое я терпеть не могу, и вспоминаем Пицунду, в которой я никогда не был. Постепенно разговор истощается. Несколько минут мы сидим молча.
— Ну, — наконец не выдерживает женщина.
— Что — ну?
— Ты что, может, нездоров?
— Нет, я здоров.
Женщина обиженно поджимает губы.
— Понимаю: другую завел.
Другой у меня нет. Вернее, она есть, но другая — это моя жена, с которой я прожил десять лет. Только как это объяснить?..
— Эх ты, — говорит моя знакомая, — я из-за тебя на все иду, мужа обманываю.
Во мне просыпается мужская солидарность:
— Вот это нехорошо. Мужа обманывать — последнее дело.
— Подлец ты, — устало говорит женщина. — Нотации мне читаешь после всего? Да ты, да ты… Знаешь, кто ты?
Узнать я не успеваю, потому что хлопает входная дверь.
— Муж, — испуганно говорит женщина, — муж пришел. — И запахивает на груди халатик.
Я быстро оглядываю комнату: стол с недопитыми бокалами вина, пепельница, полная окурков, женщина в домашнем халате… Не хватает только мужа, вернувшегося из командировки.
А вот и он! В дверь заглядывает лысоватый мужчина с густыми, как у пуделя, бакенбардами. Он внимательно смотрит на меня и многозначительно произносит:
— Та-ак…
Затем решительно направляется ко мне. Я закрываю глаза и поглубже вжимаюсь в кресло. Я не люблю, когда меня бьют. Мне всегда кажется, что это плохая примета. '
— Та-ак, — повторяет муж, — пожаловали наконец.
— Это не я… Это недоразумение!
— Какое там недоразумение! Постыдились бы, Семен Борисович! Взяли деньги на две недели, а сами полгода не отдаете.
Час от часу не легче. И этот меня с кем-то путает. Хотя уж лучше быть пойманным должником, чем застигнутым любовником.
— А я, собственно, как раз пришел отдавать… Сколько я вам должен?
— А вы уже и забыли?.. Пятьдесят рубликов, как одна копеечка.
— Сколько?!
Я испуганно смотрю на женщину, но она молчит. Ей моих денег не жалко. Честь дороже.
— У меня с собой только тридцать, — жалко улыбаюсь я. — Если не возражаете, двадцатку я завтра поднесу.
Муж вырывает деньги у меня из рук.
— Давайте уж! Только смотрите, завтра — непременно.
Я выскакиваю из квартиры, забыв попрощаться с моей «возлюбленной». Заметая следы, кружу какими- то переулками и проходными дворами и, только убедившись, что погони за мной нет, спокойно выхожу на улицу, небрежно прикусив сигарету.
На улице меня поджидает какой-то широкоплечий мужчина.
— Валерий? — полувопросительно говорит он.
На всякий случай я киваю.
— Долго же я ждал этой минуты, — радостно говорит мужчина и с размаху бьет меня по лицу.
— За что? — кричу я. — За что?!
— За то. За это самое. Мне Кульчицкий все рассказал.
— Какой Кульчицкий? Не знаю я никакого Кульчицкого!
— Да?.. Может, ты и Тарасова не знаешь? — говорит он и снова надвигается на меня.
Я чувствую, что лучше согласиться.
— Тарасова знаю. Кого знаю— того знаю.
— Ну вот что: завтра сам явишься к Ивану Матвеичу и все расскажешь, как было.
— Расскажу, — охотно соглашаюсь я.
— Смотри, я проверю.
— Обязательно, — говорю я. — Доверяй, но проверяй.
Несколько секунд он смотрит на меня, прикидывая, не добавить ли еще. Затем поворачивается и не спеша уходит в глубь улицы.
Интересно, за что этот Валерий получил по морде? Что он такого натворил?
Я иду по бульвару, погруженный в мысли о неизвестных мне Кульчицком, Тарасове и многих, многих других. о которых я никогда не узнаю.
— Гражданин, — окликает меня пожилая женщина с коляской, — что же это вы? Сказали — на минутку, а сами на полчаса ушли.
— Извините, — по привычке говорю я, — задержался немного.